И Ньют решает, что когда-нибудь заглянет к Томасу на пару часов.

Но действительно приходит к нему он только через четыре дня.

***

Когда-то давно — Ньют точно это помнит, — возможно, когда он вообще был еще маленьким, у него была мечта. Прекрасная, светлая и заветная. Такая, за которую хотелось бороться. Такая, которая помогала просыпаться каждое утро. Идти вперед. Не унывать. Быть сильным.

Но мир отчего-то решил, что мечту обязан разрушить.

Сейчас Ньют и не вспомнит, чего именно он тогда желал сильнее всего на свете. Было ли это связано с семьей, с профессией или, быть может, с богатством. Банальным миром во всем мире. Сейчас Ньют вспоминать об этом и не хочет. То ли слишком тяжело, то ли слишком глупо — на то эта мечта и детская.

Он отчетливо помнит вкус разочарования, когда перед ним впервые оказались плотно закрытые двери. А может, тогда он не слишком-то и расстроился, столкнувшись с таким несчастливым поворотом событий. Тогда у него было все: сила, упорство, любимая семья, готовые подставить плечо друзья. Воля, готовность идти до конца. Совершенно стальной характер. Пожалуй, ребенком Ньют был куда шире и богаче душой, чем теперь.

Он понятия не имеет, в какой момент все это исчезло. Возможно, все начало меняться, когда начали ссориться родители — маленький Ньют в том возрасте был еще не готов знать, из-за чего это происходило, поэтому узнал о причинах разногласий он много позже. Быть может, жизнь перестала быть сказкой, когда наступил переходный возраст, когда начались поиски себя и потери многих друзей. Вполне вероятно, новый виток — отнюдь не самый хороший — свершился, когда уже лет в пятнадцать Ньют впервые подрался с родным отцом из-за матери.

Но наверное, вся его жизнь оказалась неким домино. Стоило задеть одну, казалось бы, незначительную деталь, как стало рассыпаться все подряд.

Прочно держит в своем сознании Ньют только один момент. Когда все разрушилось окончательно. Когда неожиданный взрыв подорвал целое хрупкое здание его существа.

День, когда умерла мать.

Ньют даже не может сказать наверняка, какое чувство к ней у него было сильнее: ненависть или все же любовь. Девяносто процентов времени, что они проводили вместе, занимали ссоры. В остальные десять они проходили друг мимо друга, словно и вовсе не родные. И почему их отношения стали такими, Ньют тоже ответа никак не находил.

Впрочем, все это — то, что поджидало его из прошлого, — он года полтора назад выбросил из головы. Сначала забыть никак не получалось, Ньют ясно ощущал на своих плечах давление того, что пережил, но вскоре это перестало его беспокоить. Почти.

Ньют сжимает в пальцах сигарету, выпускает в воздух едкий дым. Он упирается руками в холодное дерево давно не крашеной лавки, немного склоняет тело вперед. Перед глазами разливается спокойная водная гладь, но виду несколько мешают находящиеся прямо на уровне зрения черные перила.

Холод не беспокоит. Темнеет на улице быстро — Ньют просидел здесь около получаса, а окружающий мир все заметнее отходит во мрак, словно в тень деревьев в лесу. Огонек сигареты — далеко не первой за этот вечер — путешествует от лавки к губам, а неподвижная вода на несколько секунд наполовину скрывается в облаках серого дыма.

Наверное, пора что-то менять. Наверное, пора прекращать думать о том, что прошло. Наверное, пора прекращать врать себе, что давно избавился от призраков былых дней. Наверное, пора брать себя в руки. Наверное.

Пора все менять.

Ньют оставляет на лавочке тлеющую сигарету и поднимается на ноги.

***

— Я очень люблю помогать людям, — как-то говорит за ужином Томас, смеясь тепло и ласково. Ньют смотрит на его широкую улыбку с долей удивления и грусти — как у него только получается так улыбаться? Будто мир не пропитан темной пеленой мрака, будто над головами людей, которым он помогает, не висят иссиня-черные тучи, а все вокруг не застлано непроглядным туманом. Сам Ньют улыбается только из вежливости, сидя напротив Томаса, слушая его рассказы и откровенно бессмысленную болтовню и все еще чувствуя себя несколько неловко и не в своей тарелке. Старательно отводит взгляд, рассматривает успокаивающий цвет пастельных обоев, что поклеены у Томаса в кухне и понимает, что откровенно натянутая «вежливая» улыбка выглядит нисколько не вежливо — ни капли искренности, и Томас все это прекрасно замечает.

На коленях у Ньюта сидит черная, как уголечек, кошка — даже глаза горят желтоватым, словно остатки огня, — и это та самая кошка, что невзлюбила его с первой встречи. Впрочем, при любой попытке Ньюта прогнать ее он получал разозленное шипение и страшный, поистине хищный оскал; при всей своей неприязни уходить с колен «недруга» наглое животное упрямо отказывается. Сам он с трудом может удержать себя от того, чтобы не оставить Томаса в квартире одного, а желание убежать подальше — туда, где ему не уделялось столько внимания, где он сливался с толпой и не выделялся, где не отличался ни от кого из всех тех посетителей, что успели закрепить за собой звание постоянных, — только возрастает. Но вес пушистого тела на коленях и проницательный кошачий прищур держат на месте, точно якорь, и Ньюту приходится подчиниться.

А еще на месте держит взгляд темно-янтарных глаз, приковывает и завораживает — сколько ни отводи глаза, не посмотреть на Томаса хоть раз оказывается сложно. Ньют не может заставить себя уйти.

Он чувствует себя застывшим во времени. Потому что понимание, где он находится, что он там делает и по какой причине он в этом месте, никак не настигает его мозг. Привычка быть незаметным фантомом, одиноким и не имеющим связи с чем-либо земным, не отступает, как и многие другие его привычки, и Ньют ощущает себя так, словно его спящего окунули в ванну с ледяной водой. Что-то внутри кричит о том, что было бы неплохо завести хоть одного нового друга за целую жизнь, а твердолобый парень одергивает себя в мыслях неустанно: он ведь никому не может доверять. Вскоре он исчезнет из жизни Томаса, как исчезал из тысяч других, и никто не вспомнит, что где-то рядом был светловолосый парень с темно-шоколадными глазами, который не слишком любил себя и свое существование.

А потом Минхо снова надает ему по голове за такие слова.

Ньюту страшно быть здесь, но он подавляет свой страх неосознанным интересом. Что же будет? Почему именно так? Вопрос «чем все закончится» он не задает — ясно, как белый день. Он не знает, зачем пришел, когда его позвали, но знает, как все обернется. Это предчувствие, магия, высшие силы — можно винить кого угодно; но Ньют пришел не потому, что Томас позвал.

Он пришел, потому что стало интересно, как еще можно жить. Попробовать это на вкус, вспомнить, что это не для него, и уйти.

Томас кормит Ньюта, говорит и смеется, выглядит полностью расслабленным и нисколько не расстроенным приходом гостя. Он спрашивает Ньюта о каких-то глупых вещах, и тот удивляется повторно, отвечая: сам он забыл уже, каково оно — так беззаботно общаться с кем-то на такие разные — создается впечатление, что Томас меняет суть разговора раз по пять в минуту, — и ничего не значащие темы. Может ли это позже заставить его страдать?

Томас похож не на просто доброго и уютного человека, он весь состоит из скопления света, он похож на само солнце, и то плещется в гранях его темно-янтарных глаз. И несходящая с губ улыбка греет, точно солнечные лучи.

Томас позволяет Ньюту вести себя как дома, даже несмотря на то, что тому сложно привыкнуть к такой открытости со стороны едва знакомого человека. Ньюту кажется, что он попал в фантастический мир, где и такому, как он, найдется свое место. Ощущение, что он спит, входит в силу, но Ньют понимает, что этот сон в любом случае станет самым лучшим на свете. Потому что так хорошо бывает так редко, почти никогда, и эти моменты Ньют собирает тщательно, как богатый коллекционер собирает оригиналы дорогих известных картин и раритетные статуэтки прошлых веков. Расслабляясь в такой идеальной фантазии и забывая о бывшей скованности, Ньют закрывает глаза, на минуту позволяя себе расслабиться и не думать ни о чем, и греет ладони о горячую кружку дешевого кофе.