— Что-то случилось?
— Ничего, — улыбается Ньют, выходя за дверь. Та хлопает у Томаса перед самым носом. И прислоняясь к ней спиной с другой стороны, Ньют выдыхает предельно тяжело. Первый раз за месяц он идет домой.
***
Ньют думает, что он очень любит делать себе больно. Если разобрать всю его жизнь по частям, в каждой найдется доля определенного вида боли, которую Ньют причинял сам себе. Он никогда не резал руки, никогда не пытался утопиться, никогда не жег себе ладони над свечами или зажигалками, но предпочитал более извращенные способы уничтожить свое сердце и тело.
Сначала это были привязанности, которых быть не должно. Ньют всей душой тянулся к тем людям, с которыми он никак не мог себе позволить быть. Он тянулся к тем, кого никогда не был достоин. Он тянулся к тем, кто не обращал на него внимание. Кто не знал, наверное, даже о его существовании. Кто его всегда отталкивал. Кто не прощал, кто не любил, кто не хотел иметь с Ньютом ничего общего. А Ньют смотрел на таких людей, как смотрит на проходящих мимо одинокий маленький щеночек, которого выбросили из дома. И даже если случалось так, что его принимали в компании, в которых он всегда хотел быть, вскоре его оттуда выгоняли с треском. Шумом, ссорами, с позором.
Ньют знал, что ему не место среди них.
Он должен был знать, где его место, с самого детства. Он должен был предполагать, что все так и будет. Но он старался игнорировать разумные мысли, а после в итоге оставался ни с чем. Лишь с Минхо. Которого, откровенно говоря, Ньют тоже достоин не был.
И сейчас у него тоже есть такая привязанность. Та самая, которая не обещает ему никакого хорошего конца.
К таким болезненным привязанностям Ньют относил и привязанность к матери. Ужасная женщина, которая не понимала и не хотела его понимать, которая не слишком-то была заинтересована в делах сына, которая всегда находила, по какому поводу выдвинуть ему претензию, она никогда не переставала быть любимой Ньютом, несмотря на всю его к ней ненависть. Он всегда задавался вопросом, почему всегда возвращался в ту квартиру, в которой она живет, потому что сами стены этого помещения пропитаны болезненной безысходностью, и Ньюта пронизывали тысячи иголок каждый раз, когда он преступал порог.
И таким вопросом он задается до сих пор. Правда, таких квартир у него теперь две. А в одной из них живет ненужная привязанность.
А потом появились зависимости. Стоило избавиться от тянувшего его вниз груза, как появился другой — весящий в три раза больше. И его плечи такого выдержать не могли. Горбилась спина, сгибались колени, и Ньют с каждым днем становился все ближе к земле. Он уже действительно был готов уйти под эту землю с головой, чтобы никогда более не восстать из-под нее, но одна из привязанностей поставила его таки на ноги.
Но это долго продержаться не могло. Делая себе больно другими методами, находя обходные пути, изучая непротоптанные дорожки, Ньют через пару лет понял, что сам справляться с такой болью не в силах, и зависимости вернулись, прочно встав на ноги на плечах Ньюта. И ему приходилось их носить на себе, как неизменных пассажиров.
А каждая борьба с ними заканчивалась срывом.
И сейчас стало одной зависимостью больше. И она живет в той же квартире, стены которой приносят боль и в которой живет его ненужная привязанность.
И сейчас только Ньют понимает, что только он сам виноват в том, что оброс зависимостями, что приучил себя делать себе больно, что уничтожает себя изнутри и снаружи, что заставляет вырывать себе сердце, что помогает металлическим змеям кусать его вены и приносить новую и новую боль. Ньют только сейчас понимает, что только он виноват в том, что он когда-то давно оказался недостаточно сильным и недостаточно сопротивлялся. Только он виноват в том, что сейчас у него все идет не так.
***
После этого Ньют не появляется у Томаса почти целую неделю. Он сорвался, он упал на асфальт, и потому уже к концу первого дня около его кровати появляется бригада из пустых звенящих бутылок.
Лежать на диване, закинув ноги на головашку и запрокинув голову, и пялиться в серый потолок с отвратительными страшными разводами, конечно, не самое лучшее, что можно было придумать. На полу у того самого дивана рядом с бутылками уж собралась внушительная такая горка выкуренных сигарет, а в старой квартире матери поселился стойкий запах их дыма. И тот забирается в нос, не позволяет дышать и напоминает о том, в каком Ньют живет на самом деле дне.
Ньют думал, что искать его не будут. По крайней мере, ему этого действительно хотелось. Но трель телефона, что стала раздаваться уже на второй день его отсутствия каждые пятнадцать минут, не позволяла Ньюту погрузиться в свои мысли достаточно глубоко. Она раздражала своим мерзким звоном, своей настойчивостью, высвечивающимся на экране именем. Раздражал Томас, который даже не подумал о том, чтобы рассказать Ньюту о Терезе, потом снова раздражал Томас, который чертовски надоел ему своим волнением, и наконец раздражал Томас, который, несмотря на всю свою дурацкую заботу, вел себя донельзя странно. А еще раздражали его звонки и сам факт его существования, а также любое о нем напоминание.
Потому телефон пришлось отключить.
К третьему дню Ньют решил, что неплохо было бы выйти из дома и пройтись до магазина. Потому что есть уже совсем было нечего, запас сигарет подходил к концу, а ноги затекли от безвылазного сидения дома.
На четвертый день Ньют подумал, что рано или поздно ему придется открыть окно. Спертый воздух уж начинал убивать не хуже любых его вредных привычек. Закрывать окно он упрямо отказался.
Пятый день ознаменовался больным горлом и звенящей головой. Ньют даже не сумел оторвать ее от подушки, и окно осталось открытым. Он едва заставил себя выпить пару завалявшихся в аптечке таблеток и вновь улегся спать.
И когда наступает шестой день, Ньют сдается и включает телефон. Тот страдальчески просит его зарядить как можно скорее, а затем не умолкает минут десять — все приходят сообщения от Томаса. Около сотни звонков, под пятьдесят сообщений — все с просьбами ответить или вернуться. Хотя бы дать о себе знать. Потом несколько звонков с незнакомого номера — одного и того же, и всего одно сообщение с него же. «Том волнуется, » — гласит оно, и Ньют сжимает в пальцах телефон.
А пока он пялится в экран, ему снова поступает звонок.
«Томми» — значится на заставке.
Ньют выдыхает.
— Да? — хрипло проговаривает он. Голос едва слушается.
— Ну наконец-то! — на том конце отчетливо слышится, как облегченно восклицает Томас. Ньют прикрывает ладонью трубку, откашливаясь в сторону, а Томас продолжает говорить. — Ты где пропадал? Черт, знаешь, я же так волновался.
Причину волнения Ньют не понимает. Зная, что Ньют вечно ходит по всяким сомнительным заведениям, Томас должен был решить, что в этот раз все точно так же. И почему-то не решил. И он все что-то бормочет, ругает за что-то Ньюта, признается, что даже Тереза искала его, потому что Томас попросил, и все говорит, говорит, говорит; Ньют даже не слушает.
А когда он замолкает, просит назвать ему адрес. Ньют сначала отказывается, отнекивается, ему не хочется никого видеть, а под напором все равно сдается. И в злости откидывает телефон подальше, когда Томас обещает приехать в ближайшие двадцать минут. С размаху падает на спину, путаясь в волосах и одеяле, и снова уделяет все свое внимание потолку.
Отсчитывает минуты, боится прихода Томаса, как не боится смерти, и через восемнадцать минут раздается стук в дверь. Ньют силится прохрипеть, что она открыта, но ничего упрямо не выходит. Он остается в кровати, надеясь, что Томас просто уйдет. Но тот не уходит, и вскоре в комнате появляется он сам. Ньют даже не поднимает голову.
— Дурак ты, — мягко говорит Томас, закрывает окно и присаживается на кровать. Полупустая комната его явно отталкивает, но один он уходить, видимо, не хочет. Убирает локоны Ньюта с его лица, кладет ладонь ему на лоб, а руку после не убирает, несильно сжимает пальцы в его волосах. Он оставляет на полу недалеко от окурков принесенный с ним пакетик лекарств и идет за курткой. Одевает Ньюта, отдает ему свою и заставляет подняться, хотя того едва ли держат ноги. — Поехали домой.
