Ведь любят арбузы все: волк, кабан, лиса, косуля, заяц, сорока, ворона. Волк да лисица обязательно выберут спелый плод, снимут с него маковку и выгрызают красную мякоть. Зайцу же, напротив, зеленая корка нужна. Он и скоблит арбузы сверху, добела. Издали видно, где заяц пировал: один возле другого белеют ободранные арбузы. По следам волка, лисы, добирая остатки, слетаются сороки да вороны. Эти премудрые птицы и сами арбузы клюют. Всем этот плод по вкусу. Но более всех – людям. Особенно ребятишкам. В пору арбузную у наших матерей, как помню я, и голова не болела: чем кормить… Ломоть хлеба да арбуз. Никогда не приестся.

Но пора вольного арбуза недолга, месяц ли, другой. И вот уже свозят бахчи. Арба за арбой потянулись ко дворам. Все подберут, вплоть до кособокого арбузенка. У хороших хозяев ничего не пропадет. Пойдут арбузы и в солку, и в лежку. Хотя соленый арбуз – понятие неточное. Соленым получается у плохой хозяйки, а у доброй – скорее, моченый, с терпкой, бередящей сладостью, неповторимой, как все в арбузе.

На подловке, укрытые соломой или засыпанные в закроме зерном, ажиновские да камышинские долго пролежат. Еще дольше – в соломенном скирду. Когда ставят скирд на гумне, в середку его, там и здесь, кладут арбузы. Потом среди зимы, к Новогодью ли, а то ли к Рождеству и Крещенью, радость нежданная – спелый арбуз.

У кого бахчи большие, то возили арбузы на продажу, иной раз и неблизко. «Мой дедушка, – вспоминает моя соседка, женщина немолодая, – арбузами занимался: помногу сажал, возил продавать, как сейчас помню, в Орел и Тулу. Вагон загрузит. Верхний ряд – дыни. Приедет – мешок денег привезет».

Лишние арбузы шли на продажу. Но забота главная – нардек варить, мед арбузный. Конфеты да сахар вволю, а с ним варенье, это – мода недавняя. A прежде сладились чем? Грудку сахара в сундуке берегут для гостей, для праздника. Богатые люди иной раз привезут из далекого Борисоглебска черный мед – патоку. Но это редкость. Раз в год привезет отец с ярмарки ли, с базара длинную конфетку в махрах. Вот и все.

Какая на хуторе сладость?.. Солодик ребятишки сосут, его корневища. Из паслена налепит хозяйка сладких пышечек, насушит на солнце, приберет до поры. Дули – донские груши – в печи запарят, потом посушат. Это для взвара. Вот и все. Моченые яблоки, терн – это уже кислина.

А сладость на весь год – мед арбузный, нардек, коли он есть. Потому и старались бахчи сажать не только для месячного баловства.

Вот он – сентябрь. Арбузы с бахчи свезли. Высятся они полосатой горой посреди база. Варим нардек. Вечером ребятишки со всех дворов сбежались на помощь.

Чистят арбузы: ножом его – пополам, алую мякоть выскребают большой круглой ложкой. Вся мякушка – в кадушку. Работа веселая, с гомоном. Уже арбузов наелись, целый месяц они идут. Но нет-нет да и попадется такой завидный: красный, сахарный, грех его не отпробовать, ополовинив. Шум и гвалт. Кадушка полнится. И животы ребятишек – тоже. Добро, что на базу места хватает, есть куда отлить.

Кадушки – полные. Хозяйка их сечкою посечет, измельчая. А рано утром, впотьмах, затопит на базу нардечную горнушку – печь, сложенную из дикого камня. Еще покойный дед это горно сложил. Раз в год оно в деле. На печке – нардечный котел, чугунный ли, а лучше – медный, на семь ли, на десять ведер, на пятнадцать. У кого какой.

За ночь в просторной кадушке посеченная арбузная мякушка сок отдала. Теперь хозяйка его сливает в котел, и весь день, дотемна, будет кипеть в котле арбузный сок, увариваясь и густея. К вечеру появятся пенки. Дух поспевающего арбузного меда разнесется по хутору, снова соберет ребятишек.

Сбегутся они пенки снимать. С ложкой, с арбузной долбушкой, с куском хлеба. Кружится ребятня возле котла. Хозяйка не гонит их, сама такою была. Да что ребятишки… Взрослые и те придут пенок отпробовать, больно уж сладкие они. А хозяюшка, приветливая, тороватая, поутру в печи гору пышек напечет из муки нового помола. И когда к вечеру поспеет арбузный мед, позовет соседей:

– Приходите нардек лизать!

Прямо на базу, возле котла, поставят лавки. Хозяйка нальет в глиняные миски-черепушки свежий арбузный мед, обнесет гостей пышками. Будут макать и есть, разговляясь.

Из котла, когда остынет нардек, разольют тягучий мед по кувшинам да горшкам, кубганам. А наутро снова варить, коли есть с чего.

Из чистого арбузного сока получается самый лучший светлый мед, особенно если в медном котле варили. Он, как говорят, для блинов. Золотистый поджаристый блин, золотистый нардек. Когда помажут, блин словно засияет.

А когда варят нардек из арбузной мякоти вместе с семечками, то получается мед темный. Тоже варят весь день. Мякушка скоро всплывает вверх, ее черпаком снимают, отжимают через решето.

Этот мед считается вроде похуже, но он также сладок, едов. Зимой поставит хозяйка на стол черепушку с нардеком. Пышками, кусками хлеба в него макают. Досуха вытрут.

С нардеком пекут каныши, простые и слоеные лепешки с поднятыми защипкою краями. В них, словно в блюдце, льют нардек и ставят на легкий жар в русскую печь. Нардек пропитает пышки и сверху запечется коричневой сладкой корочкой.

Пекут на нардеке пряники-медовики, калабушки – медовые булочки, круглые бабошки, а то и просто – нардечный хлеб. Он коричневый, сладкий, вроде старинного русского ситника, лишь слаще. Даже простые кулага ли, саламата – блюдо несытной поры: заваренная голым кипятком мука, в печи постоявшая, даже она станет такой желанной, когда в середке сделает мать ямочку и нальет пахучего арбузного меда. Сразу глаза загораются и ложки стучат.

А медовые семечки? Целый день они кипели в арбузной сладости, пропитались ею. Потом их промоют, просушат. Сладкие и пахучие. Одно слово – медовые. Но все это в прошлом. Нашем, родном, но таком далеком, что помнят его уже немногие. И если сегодня, вспоминая, прошелся я по соседским дворам, старых людей выспрашивая, то было еще кому рассказать. И кое-где в чуланах, на подловке, пылятся нардечные кувшины да горшки. А вот котлов уже нет.

Нынче память об арбузном меде еще жива. А завтра, может, и спросить будет некого.

Но арбуз еще жив. А значит, живет надежда, что когда-нибудь в Калаче ли, в Волгограде, а может, и в стольной Москве угостят нас не только пиццей да гамбургером, но мягкими казачьими пышками с нардеком да пряниками на арбузном меду, канышами. А с собою, в запас, увезем глиняный обливной кувшин ли, горшочек с золотистым арбузным медом, чтобы в зимнюю пору открыть его и почуять дух арбузный, вспомнить лето, жаркую донскую степь, бахчи в зелени кружевных плетей и тяжелые рябые арбузы, всклень налитые сладостью.

Нынешней осенью, в конце сентября, подъехали мы с товарищем на берег Дона, к Черкасовскому заливу. Товарищу моему, жителю городскому, захотелось ушицы. Вот и приехали на поклон к рыбакам.

Пора была вечерняя. Солнце опускалось к холмам Задонья. Низко шли сизые тучи.

Я вышел из машины. Поселок лежал позади. Ничто не мешало взгляду. Синела передо мной просторная донская вода, холмистое Задонье открывалось на многие километры. Солнце проглянуло, и засияло на той стороне желтое непаханое жнивье, рыжие дубки да вязы – осень гуляла в Задонье.

И я вдруг вспомнил, что не собирал еще нынче шиповник. Все суета да заботы… «За шиповником надо ехать, – сказал я товарищу. – Завтра же… А то пойдут дожди».

Шиповник на зиму собираю я всю жизнь. Раньше просто за Дон переправишься – и вот он. Потом на шиповник мода пошла, и стал я забираться подальше, в места нехоженые.

Ранним утром плывешь водою, на катере, до хутора Большой Набатов и оттуда не торопясь целый день идешь по берегу Дона, по холмам его, спускаясь к станице Голубинской, где в шесть ли, в семь часов уходит последний автобус в поселок. Туда и правишься, всегда успевая.

Нынче, в квартирном моем городском житье, есть одна радость – окно с видом на Волгу. Глядишь из него: берег, река, воды ее, далекий простор с высоты пятого этажа. Долго можно сидеть и глядеть. Всего лишь окошко, а такая отрада.