Матвей извинил, тем более, Денис был прав. Зато колку дров Матвей взял на себя.

– Это ноги у меня никакие, – заявил он Денису. – А руки сильные. Сам бы попробовал колёса покрутить...

День прошёл отлично!

Юрка сбегал в лес, притащил пакет подосиновиков, молодых, крепких, без единого червячка. Вера Ивановна, как и обещала, наварила супа, да и на жаркое хватило. Потом не торопясь гуляли по округе. Денис вспоминал восхождения, рассказывал о разных странах, где удалось побывать. Вера Ивановна пела песни. Денис восхищённо крутил головой, даже Матвей удивлялся: оказалось, он слышал их не все.

Под вечер небо разродилось коротким дождём. Матвей сказался усталым и попросил перенести его в палатку. Юрка носился по окрестностям, выслеживал налима в ручье. Кто-то ему наплёл, что в таких ручьях могут водиться налимы. Денис возился возле палатки, готовился встать пораньше. Вера Ивановна завалилась спать, Матвей слышал за спиной её переливчатый храп.

Скоро все успокоились.

Матвей лежал, не смыкая глаз. Он страшно боялся неудачи, что всё будет напрасно. Не жалко денег, деньги он заработает, что ему ещё делать? Обидно терять надежду.

Телефон звякнул точно по инструкции, в два ночи. СМС-ка. Матвей осторожно расстегнул молнию и выбрался наружу. В лагере царила тишина. Сопела и причмокивала Вера Ивановна, похрапывал во сне Денис. Стараясь не звякнуть лишний раз, Матвей забрался на коляску. Получилось не сразу, и несколько минут Матвей сидел, отдыхая. Сердце стучало как сумасшедшее... Потом выехал с пятачка перед палаткой.

Удержал внутри нервный смешок. Вера Ивановна ухаживала за ним, а он как за девушкой ухаживал за коляской! Чистил, смазывал, перебирал втулки. Поэтому коляска катилась тихо, без единого скрипа. Никто не услышит и не проснётся. Всё, как договаривались.

...Вера Ивановна пробудилась на рассвете. Болела спина. Ей положили под спальный мешок два коврика, но это, всё же, не мягкая кровать. Свистела какая-то пичуга, луч света пробивался через застёжку полога. Надо вставать. Бедный мальчик скоро проснётся, нужно помочь ему умыться и сделать туалет.

Вера Ивановна расстегнула молнию и, пятясь задом как рак, выползла наружу. Обернулась... и от неожиданности села прямо в мокрую от росы траву. Рука метнулась творить крестное знамение.

Матвей стоял, держась за спинку коляски. Стоял сам, без посторонней помощи! Солнце светило ему в лицо, Матвей жмурился и глупо улыбался...

***

И было, кажется, совсем недавно, на деле же двадцать лет прошло…

Мужики в роддоме о младенцах не думают, мысли только о жене. Роды – штука такая, особенно если муж увидел их своими глазами. Поэтому свёрток с ребёнком обычно не вызывает эмоций, да и родительских чувств тоже. Красное, маленькое, зажмуренное, ротик как у лягушонка. Смотреть не на что, в отличие от супруги, которую уж изучил от и до.

Увидев дочку, Коля только крякнул с досады. Неправильный был младенчик, совсем уж некрасивый. Большие оттопыренные уши – и это у ребенка двух часов от роду! Близко посаженные глаза, ещё что-то, сейчас уже и не вспомнишь.

Если бы только это. Беременность протекала тяжело. Ксюху мучили страхи, на пятом месяце она подхватила грипп, лечилась долго и трудно, пришлось даже колоть антибиотики. Надеялись на лучшее…

Умственная отсталость второй степени. Все внешние признаки налицо. В роддоме сразу предложили подписать отказ. Ксюха взвилась, накричала на заведующую: «Никогда! Мало ли что, она выправится. С нами ей будет лучше! Вдруг вы ошибаетесь?». Николай молчал. Так же молча довёл до машины, молча сел за руль.

Конечно, на работу Ксения не вернулась, уход за Настенькой отнимал все силы. Тут и с обычным ребёнком к вечеру ноги отнимаются, а с больным – тем более. И с течением лет – всё только хуже.

Говорить Настенька научилась к четырём годам. Произносить слова: спать, есть, горшок. Хоть и мелочь, а всё хорошо: не надо гадать, что она хочет. Раньше сделаешь что не так – девочка сразу в крик, а уж кричать она умела, не каждому взрослому под силу.

Светлое тоже было. Настя росла очень ласковой и послушной, а что случались вспышки гнева, такие, что хоть из дома беги, так у кого их не бывает?

Золотой Коля мужик. Другой бы давно свалил или заставил дочку в интернат сдать. Сказал бы: «Я – или она, выбирай!». И кого тут выберешь, если всех денег, кроме мужних, – настенькина пенсия?

Николай впрягся. Вкалывал на двух работах, да ещё и домой брал. Так и жили, трудно, но честно. Из всех радостей – в храм божий зайти, поставить свечку Николаю Угоднику, что не бросает, укрепляет в вере, поддерживает своей незримой рукой.

Каждый день Ксения выводила дочку гулять. Пока Настя маленькая была, играли в песочнице возле дома, потом пришлось уходить подальше, в парк. Настя девочка хорошая, только не умеет силу соразмерять. Куда ей к детишкам, да и окрестные мамы глядели косо.

Однажды Ксения пришла с прогулки сама не своя. Пока переодевала дочку, всё ёжилась и головой мотала. Потом кормить стала, и всё бубнит под нос!

– Что такое? – не выдержал Коля.

Ксения только рукой махнула, но лицо у неё было – давно Николай не видел у жены такого лица. Светилась вся!

Ладно. Захочет – расскажет. Николай погрузился в работу, потом чертежи придётся убирать. Настя если доберётся, порвёт и попортит, она вообще любит с бумагой возиться. В первый раз он так рассердился, до сих пор стыдно.

Из кухни доносились женины уговоры: «ещё ложечку, доченька, ещё ложечку. Кушай кашу, мама старалась». Настя невнятно мычала что-то в ответ, чавкала, довольно гудела. После обеда полагался тихий час, Настя явилась выразить папе свою любовь. «Люблю – люблю», – обслюнявила ему всю лысину, нескладная, несоразмерная деваха двадцати лет со светлым ёжиком на голове. Жена стригла её коротко, чтобы не наглоталась волос.

Угомонилась.

Ксения пришла, села напротив. Точно, не в себе. Губы прыгают, лицо красное.

– Да что случилось-то? – испугался Николай. – Кто-то Настю обидел?

– Надо ту квартиру продавать, – сходу начала Ксения.

– Зачем? – опешил Николай.

От родителей, а оба умерли рано, не дожив и до семидесяти, ему осталась двушка в хорошем районе. Завод, на котором они трудились, поощрял передовиков такими квартирами. Иван Петрович и Софья Николаевна были из первого послевоенного призыва, работали на совесть. Буквально горели на работе, вот и сгорели… Давно нет их в живых, нет страны, которую они поднимали, нет химзавода, платившего за вредность метрами, а жилплощадь осталась. Коля её сдавал. Не слишком большие, а деньги.

– Машину продадим, – продолжила Ксения. – Телевизор, мы его всё равно не смотрим. Разменяемся с доплатой, куда нам три комнаты? Заодно и мебель лишнюю…

– Ты чего, Ксюха? – Коля отложил кохинор, который крутил в руках. – Какую мебель?

– А если со мной случится что? – подалась вперёд Ксения. – Не молодая уже. Кто будет за Настенькой ходить?

– О чём ты вообще?! – повысил голос Николай.

– Тише, ребёнка разбудишь!.. – шикнула Ксения.

– Ребёнка… – скривился Николай. – В чём дело, ты можешь сказать?

– Да! – звенящим шёпотом ответила жена. – Ребёнка!

И внезапно сникла, опустила плечи, тихо заплакала:

– Ребёночка… Извини, Коля, всю жизнь я тебе испортила… А Настька не виновата ни в чём, я одна виновата!..

Николай достал из холодильника банку с огурцами, отошёл к шкафу, звякнул ключом. Там хранилась початая бутылка. Сам он почти не пил, только если в гостях рюмочку, но водку дома держал. Для хозяйственных нужд.

– Пей, – протянул жене мерный стаканчик.

Ксения выпила, передёрнула плечами.

– Какая гадость…

Приняла вилку с наколотым солёным огурцом, кивнула благодарно.

– Я же и говорю, Коленька, сил мне не хватает с дочкой справляться. Она, ты же знаешь, какая бывает, если разозлится. Ребёнок же.

– Человека нанять хочешь? – догадался муж. – А квартиру зачем продавать? Ещё работу возьму, найдём деньги.