Я рванул поводья правой рукой – левая мертво висела где-то сбоку…

Хорошо, что этого никто не мог видеть.

Похмельный после ночи Борей криво хлестнул по лицу холодной плетью – наотмашь. Завопил какой-то титан: «А-а-а-а!! Копы-ы-то!», с визгом разбежались от ржания яркие пятна – плеяды; слились воедино головы, миски, кострища, сонные драконы; гора Офрис мелькнула было справа: повалилась набок, опрокинулась утесами, черным дворцом у вершины…

– Поворачивай!!

Возле уха по-утреннему лениво пропела стрела. Эвклей позади плевался крепкими словечками то ли в тупых братцев, то ли в Крона, чтоб ему пусто было…

Но в основном – в меня.

Лента дороги из серой начала становиться зеленой, пятнистой. Шастнула в небесах над головой тень: драконов, что ли, подняли для погони? Врете, не возьмете: хтоний ведь, а квадрига сейчас во вкус войдет, и – Ириде-вестнице не сравниться…

Вожжи удержать – да и все.

– Да куда он правит, скаженный?!

– Аид! Аид! Ты слышишь? Вот же… Аид!!!

Мне нравится, как они кричат это. Звучит, будто «это конец». Зеленое на горизонте небо смешалось с землей: два куска ткани, связанные стежками деревьев, колесница – только иголка меж стежков…

– Аид, поворачивай, поворачивай!!

Это они кому-то другому. Меня-то боятся называть по имени. А кто-то, говорят, и на эпитетах запинается, но это конец, и Черного Лавагета больше нет, и клятва ушла в небеса: такая клятва, что они аж позеленели…

– Да разожмите ему кулаки!!

– Проще тиски Циклопские разжать…

– Вожжи! Вожжи отбирай!

– П-прометей! Он мне… в глаз дал!

– Радуйся, Эпиметей, сын Япета. Радуйся, что не в зубы – этот может!!

А Судьба-Ананка ничего больше не говорит, она молчит. В смутном сне, где пятнами чередуются – озера, потные спины скакунов, испуганные физиономии каких-то нимф, заросли колючего кустарника – я слышу ее молчание…

Суровое и одобрительное.

А все остальное, кроме него, можно и не слушать.

– Да он же нас тут всех угробит!!

– Мы сбились с пути.

– Да какой уж тут путь. Ах ты ж…!

– Может, по голове его пристукнуть?!

– Да на нем шлем, и башка – твердыня крепче Офриса! Сколько ему вчера по ней били…

– Т-тартар ему во все места! Говорили мне: не садись с ним в колесницу!!

– Мне кажется, впереди болота Гелеона. Там еще змеи ядовитые и волки водятся…

– П-п-перестанут!!!

Вспыхивают в кромешной тьме огоньки: желтые, зеленые, всякие. Пятна плывут: ядовитыми кувшинками. Биение упорных копыт смешивается с ликующим стуком сердца: «А все равно будет!»

И почему-то с наглым голосом откуда-то сверху:

– А хотите, я его усыплю?

Ответа я не запомнил. Жаль. В бою могло бы пригодиться: врагов распугивать ужасной бранью.

* * *

– Тише… тише, милый… тише.

Шепчет море. Припадает к многострадальному берегу – краю изорванной войной земли. Утешает.

Щеки омывает чем-то холодным, с запахом то ли водорослей, то ли нектара.

– Вот так… еще глоток… это ничего, ничего…

Море всхлипывает, испуганное: что сделали с любимым берегом?! Рвется сгладить раны. Проливается внутрь солоновато-вяжущей прохладой, внутри жжет, а море переворачивает нежными руками, гладит сотрясающуюся от кашля спину, убирает со лба мокрые пряди…

– Все хорошо, милый… все хорошо.

Нет причин не верить морю.

Глаза открылись не сразу – но на удивление оба.

Утес. Невдалеке – стадий за десять[2]. Тот самый, памятный, на котором клялись.

Противные, тягучие крики чаек.

– …это кончится?! Хуже твоего Ареса. К отцу на Офрис в такой-то компании! Один лысый и вонючий, все время жрет, второй – Прометей. Еще непонятно, кто хуже!

– И не говори, сестра. Зевс до сих пор весь черный, а что с ним было, когда он узнал…

– Поди пойми, зачем он туда ездил! Договорился, небось…

– А кости ему Крон для отвода глаз переломал? Я люблю его не больше твоего, но нужно же думать…

Чайки так не хмыкают. Так вообще может хмыкать только…

Гера-то тут что делает?!

– Милый, ты очнулся! Как хорошо!

Небо и часть утеса закрыло собой улыбающееся лицо Левки. Осунувшееся, белее морской пены, глаза – две тихие бухты, пронизанные солнечными лучами…

Корабли можно ставить.

Ртом дернул – не больно. Поднял голову – загудела растревоженным вулканом, грузом потянула назад на песок.

– К-хх-х…

– Это все целебный отвар. Стикс ведь дружна с чаровницей подземного мира, Гекатой. Твои сестры предлагали нектар и амброзию, но она сказала, что так будет действеннее, только вкус у него… милый?

– К-квадрига, хтоний… где?

Шум моря, покрывающего изысканными ласками берег, почти проглотил тихое «вот скотина», сказанное голосом Деметры.

Сама Деметра явилась на глаза тут же: руки в бока, прическа на морском ветру превратилась в пшеничный стог: сейчас солома по ветру полетит. Глаза – воспаленные, будто с недосыпа, по лицу – красные полосы.

– Она из-за тебя ночей не спала! На миг не отходила! Гестия вчера ее оттащить пыталась – куда там! А ему квадрига?!

Гера являться на глаза не спешила, будто хтоний мой прикарманила. Хмыкнула еще раз откуда-то сверху. Не мне, а в небеса.

– Раз уж он очнулся – я пойду к мужу, сестра. Сообщу новость. И отправлюсь на Олимп: сын без присмотра…

Но шагов по песку не слышно, как и шелестения одежды: значит, с места не тронулась.

Я поморщился, приподнялся, опираясь руками (обе!), вдыхая аромат морской соли. Грудь ничего – вздымается себе, только будто панцирь тесный надели.

Точно: та самая бухта. Тот самый утес. Море. Песок. Ложе из водорослей.

Хтоний лежал рядом.

– Вот твой шлем, – сказала Левка зачем-то. – Его с тебя снял этот… Эвклей? Потом в неразберихе никому отдавать не хотел, кричал, что знает какую-то братию, назад не допросишься. Но Афина с ним поговорила, и ей он его отдал… а она положила сюда.

Еще и Афина. Решили всем Олимпом в бухту переехать?

– Кони твои в роще, – добавила Деметра. – Нимф из нее выживают. К ним же боятся подходить – нрав в хозяина! Гестия их как-то туда отвела, теперь носится: то к ним, то к Прометею этому, то к Зевсу или Посейдону…

Интересно – налезет хтоний на голову? Кажется же, в два раза распухла, море в глазах цветет. Черным с алым.

Нет, это привычка, наверное.

– Сколько я…?

Гера отыскалась в стороне от сестры, как и подобает жене Громовержца. Смотрела на меня, чуть скривив губы – а может, на Левку, было не разобрать.

– Этот твой… друг, – еще одно царственное «хм», – Гипнос, сын Ночи, свалился на нас позавчера. Расписал в красках. Когда Зевс понял, куда ты влез… – чуть раздула ноздри. – Гипносу хватило быстроты увернуться от молнии. Правда, в отместку он разболтал всем – от Посейдона до Стикс.

Стикс и без того знала. Кстати, она-то где?

– Всех вас нашли здесь: твой… распорядитель еще стоял на ногах, Прометей лежал, а его брат бегал вокруг и причитал. Этой парой занялась Афина – когда поняла, что тебе и так уделяют достаточно внимания.

Левка потупилась под ее взглядом. Порозовела – морская пена в час заката.

Одно неясно, как четверка нас сюда вынесла?

Хотя… знала дорогу.

– Зевс… Посейдон?

– Пьет. Посейдон пьет, – отрезала Деметра. – Сначала, как увидел тебя, чуть с ума не сошел. Рвался на Офрис – перегрызть Крону глотку. Афина и Гестия его удерживали. Гестия и сейчас успокаивает. Сначала сидела возле тебя. Потом поняла, что подменять никому не надо – эта не уйдет.

Левка подала мне пропитанный травяным настоем компресс (голове полегчало) и чашу с нектаром. Только когда протягивал руку, понял, что лежу, укрытый чужим плащом – плотным фаросом[3]. Посмотреть по вышивке – пламя, алые бусинки каких-то ягод – работа Гестии.

Море напиталось от неба темнотой. Прихорашивалось барашками волн, готовилось отражать звезды.

– Погоня…?

Левка прятала взгляд от сестер – так, будто это она здесь была лишней. Деметра и Гера обе разразились плохо слышной из-за морского шума тирадой: что-то о том, что и без того забот хватало, так вот, полез, Зевсу пришлось с сыновьями Стикс Кроновых лазутчиков усмирять. Ну, конечно, поехал Аид к отцу повидаться – жди беды: небось, так разозлил старую сволочь, что можно и…