Мрак в глазах. Мрак – глаза.

Мрак – все и во всем, захочу – и стану новым его оттенком…

Это он – не я. Это он – и я…

Не уходить от удара, а быть сразу повсюду, как тьма, даже когда есть солнечный свет – она здесь, свет – лишь отсутствие тьмы, лгут те, кто говорит иначе, Эреб и Нюкта родились раньше света и дня[7]…

– Бей как…

Меч ушел вперед, не дожидаясь приказа руки – сгустком тьмы.

Сотрясся Олимп от столкновения лезвия и булавы.

Нет – от столкновения взглядов!

Сущностей!

Тряхнуло еще раз – ударила мощь по мощи, сила по силе, золотистая бронза – по меди…

Три! Четыре!

Хищный оскал сам собой ложится на лицо.

Еще!

Упоительный танец на грани боли.

Солнце больше не смеет обжигать кожу: устрашилось, подалось подальше в небеса.

Еще!

В карих, расширившихся глазах Черногривого – недоумение, будто он видит совсем не того, кого ожидал. Плевать – еще!

Два оружия разлетелись в пыль, не выдержав заключенной в них мощи.

Медленно, нехотя схлынуло ощущение силы и… связи.

Посейдон таращился на остатки булавы в своей ладони. Лицо у Черногривого пунцовело ярче маков, из которых Гипнос приготавливает свой сонный настой.

– Ну… – вытиснул он из груди. Подумал и добавил, – ты… – еще подумал и закончил: – даешь.

И вдруг откинул голову и захохотал. Смеялся всем телом: ртом, растрепанными, стоящими дыбом волосами, раздувающимися боками, мощной грудью…

Плиты ходуном ходили под ногами от этого хохота, а может, от того, что Посейдону из-за моей спины негромко и радостно вторила Ананка.

– Да ты ж… а говорил все: не могу, не могу… Ну, как же… И булава – вдребезги! Ну, пошли, брата порадуем – кажись, еще один лавагет нашелся. Тьфу ты, опять у тебя морда мрачная? Пошли, выпьем, что ли, брат?

Нимфочка, которая осмелилась наблюдать за нашим боем, удостоилась игривой улыбки Жеребца и с мнимой скромностью потупила глазки.

– Да что ты все… Сделай лицо повеселее, а то ведь Ата во дворце, такого на века придумают! Не рад, что ли?

Я промолчал. И не отозвался на вопрос Судьбы – тот же, что и у брата:

«Разве ты не рад, маленький Кронид?»

Радости не было.

Было стыдно.

Я бездарно дрался.

* * *

– Хорошо, – сказал Зевс, когда мой удар сбросил его в пропасть.

Младший сам был виноват. В последнее время ему лучше всего думалось именно над пропастью, к которой вел коридор прямо от мегарона. Пройди в узкую дверь, прошагай длинным, темным, ничем не украшенным коридором – и вот тебе площадка между небом и бездной. Вытесанная из скалы – отросток от костей Олимпа. Десять шагов в ширину, двенадцать – в длину. И никаких перил.

На этой площадке кроноборец и решил меня испытать: «Говорите, научился бить по-божественному? А ну-ка, где моя лабрисса…»

Лабриссе повезло остаться на площадке: славное оружие выдержало мой удар. А Зевс, когда понял, что сейчас грохнется в бездну, первым делом отбросил секиру подальше от края.

И ухнул вниз с довольной ухмылкой.

Из пропасти брат вернулся крупным сизым голубем: уселся на свое же оружие, распушил перья и обрел нормальный вид. Серьезно кивнул мне.

– Хорошо.

– Ого, – сказал Посейдон. – Это как ты сейчас-то – в птичку…

– Несложно, – поморщился младший. – Хочешь – сам попробуй на досуге. Только на что оно – непонятно. Разве что к какой нимфочке подобраться.

По возмущенной физиономии Посейдона так и читалось: «И ты говоришь – непонятно на что?!» Глаза у Жеребца полыхали азартом – ясно же, что займется превращениями непременно и даже не на досуге…

Зевс рассматривал меня, щурясь: я стоял спиной к солнцу.

– Хорошо. Теперь за тебя я спокоен. Правда, пока силы много вкладываешь, но кто там знает, может, так и лучше, к тебе по доброй воле в бою никто не сунется…

– В бою?

– Возьмешь под начало лапифов с юга – там общим числом две тысячи, смотри, чтобы не передрались между собой – чересчур воинственны. Сатиры пока разбрелись по лесам, сам знаешь – непостоянны… Из кентавров и людей добери, сколько тебе нужно. Большую часть расположишь на горных перевалах. На равнинах возведешь укрепления. Кто знает, сколько продлится эта охота за Офиотавром… Нужно закрыть кроновым войскам пути к Олимпу. С крепостями поможет Афина. Стройте города погуще – там разберемся.

– А кем ты собираешься их заселять?

– Разберемся, – Зевс озорно мигнул то ли мне, то ли богине облаков Нефеле, неспешно гнавшей по лугу кудрявые стада. – Посейдон нынче удерживает союзников и ищет Офиотавра – вот где будут настоящие схватки!

Посейдон с опозданием приосанился. Он последние несколько минут бормотал мечтательно: «Птица – это хорошо… а если в дельфина? Или в коня? Это ж ого-го!»

– А ты?

– В стороне не останусь, брат. Без меня игра будет недостоверной – так что и к тебе… изредка, правда… и за Офиотавром – это почаще… И к союзникам.

Глаза Зевса искрились почти как волосы – пойманным солнцем. В белом хитоне, с синим гиматием – не бог, а кусок неба с облаками да и только. Один в один – старый Уран со всеми его недомолвками.

– Какое «и» ты оставил при себе?

– К тельхинам.

– За оружием?

Посейдон говорит: «Вот все в брате люблю, но за эту улыбку в морду бы съездил!» А нимфы от этой улыбки – дразнящей, игривой, загадочной – аж с ног валятся, колени у них слабеют.

– Нет, не за оружием… Аид, а ты знаешь, как появились люди Серебряного века?

Пожал плечами – откуда? Вот куда делись люди Золотого века – Гелиос объяснял.

– Их создал Крон. Взамен тех, что истребил. Может, хотел ошибку исправить, а может, решил вылепить под себя… Только он их создал – понимаешь? Я уже не одно десятилетие думаю: если он смог…

Здесь, на площадке над пропастью – неуютно все-таки. Небо это… солнце. Будто в пустоте висишь, а сейчас еще и тени ни клочка. Одно хорошо: кроме Ананки тут вряд ли кто подслушает.

– Понятно, – помедлив, сказал я.

«Какой у тебя наглый брат, – восхитилась Судьба (помянул, называется!). – Кто бы знал, что он туда замахнется… И ты не будешь спорить, невидимка? Тебе ведь достается самая неинтересная часть. Потомки вспомнят Зевса, который создал новое племя людей – а у него получится, не сомневаюсь! Вспомнят Посейдона, который охотился на Офиотавра, отбиваясь от отрядов Крона. Припомнит ли кто-нибудь – кто все это время сидел в крепостях, строил укрепления и оборонял города?»

«Знаешь что? Не я назвал себя невидимкой».

Обиделась. За волосы дернула. Жаль – я б еще что-нибудь умное сказал.

Например: если неинтересно – это еще не значит, что просто.

Ата встретилась мне во дворце для пленных – только на Олимпе могут построить для этого дворец! – где я пытался набрать себе каких-нибудь рабов. Прежде удавалось как-то общими обходиться, а тут – Зевс махнул рукой в приступе щедрости: «Лавагету положено».

Легко сказать – положено, как же… Рабы из пленных или перебежчиков клялись, что лучше сдохнут на месте, чем хоть шаг сделают за мной. Мелкие божки от невозможности сдохнуть скрипели зубами и смутно надеялись на побег.

А мне еще войско набирать. Если и там такое же будет…

Богиня обмана появилась из-за плеча, когда, исчерпав терпение, я взял одного из божков за грудки с твердым намерением показать, что он сейчас пожалеет и об упрямстве, и о бессмертии.

– Глупцы! – испуганный голос наполнил широкий покой. – Разве вы не знаете, с кем спорите? Разве не понимаете, что он может читать в ваших сердцах? О Великий! Пощади недостойных, ибо они не знают главного: Зевс решил приговорить к ужасной казни всех, кто не пойдет за тобой…

Рабы позеленели. Желания подыхать в их рядах было уже не столь заметно.

– Казнить? – спросил я и отпустил божка. Тот где стоял там и сел. – Чего казнить-то?

– Жрут много, о великий, а припасы не бесконечны, – вздохнула Ата. – Пойдем же со мною: Афина и я уже позаботились, чтобы у тебя были лучшие слуги. Тебе незачем давать последнюю надежду этим отбросам.