Он взял себя за кончик уса, а она потянулась к своим усам.

Вдруг она остановилась и схватила его за руку.

– Погоди, а больно не будет?

– Вполне вероятно, давай-ка вот так попробуем, – и он протянул руку к ее усам, а она – к его.

– Готово?

– Нет еще.

Нахально не обращая внимания на ее трусость, он принялся считать: три, два, один, трр… Несколько секунд промелькнуло в тишине, потом она отбросила его усы и быстро ощупала пальцами свою верхнюю губу.

– Ты как?

– Я все так же, и по-прежнему хочу поцеловать тебя. Иди сюда!

Волны разбивались о слежавшийся песок, она встала на колени и позволила ему прижать себя целиком сверху до низу. Она была теплая и податливая, и, тяжело дыша, называла его по имени.

Его пронзило желание и внезапно ему захотелось испытать ее всеми своими чувствами. Он склонил свои губы к ее и хотел уже проникнуть в них языком, как вдруг она открыла рот.

– Коснись меня, – шепнул он прямо в ее открытый рот. Она вытянула рубаху из-под пояса его штанов и, осторожно процарапывая его голый торс, подняла ее повыше. Ее готовность заставила его снова заговорить.

– Беру назад свои слова относительно того, что нам придется подождать, можешь поделиться со мной твоей тайной тогда, когда тебе будет угодно, но, господи, Холли, можно я буду любить тебя сегодня ночью?

Тут он почувствовал, как она напряглась и медленно встала. Положив ладони ему на грудь, она оттолкнулась от него и выглядела совершенно беспомощно в своем отчаянии. Глаза ее наполнились слезами, Эвен почувствовал, как у него у самого сжимается горло.

– Что я могу сделать, только скажи мне, что делать? – потребовал он яростным шепотом. – Я достану тебе луну, я сделаю все, только попроси!

Но ведь стоит ему сказать, как все изменится. Она потерла лицо и снова опустилась на подстилку.

– Не хотела я втягивать тебя в это дело, но ты уже и так в него втянут, и неправильно будет утаивать от тебя дальше и все остальное. – Она уже открыла рот, чтобы продолжить, но не раздалось ни звука. Она попыталась еще раз.

– Очень трудно, дай мне еще минуту.

– Как тебе будет угодно.

Она обхватила руками колени и опустила на них голову. В ней бушевал инстинкт самосохранения, и перед глазами вновь и вновь проигрывался знакомый сценарий, а она все смотрела и смотрела на лунную дорожку, на поверхность океана. Прочь, бежать, спрятаться, на луну улететь по этой платиновой дорожке.

Прочь отсюда, прочь от Эвена, прочь от невыносимого положения, в котором она оказалась. Она шумно выдохнула сквозь сжатые губы: все это мечты, а вот она реальность. Вот Эвен, ее друг и не только, сейчас она ему все поведает. И Холли повернула к нему голову.

– На самом-то деле этот плакат никогда не казался мне грязным, если мне что в нем и не нравилось, так это то, что у меня над ним не было никакой власти. Я доверилась Стью и в буквальном смысле слова оказалась из-за этого без штанов. В один прекрасный момент я расслабилась, и весь мой тщательно наработанный на всю Америку имидж рассыпался на куски. И теперь всякий, кто взглянет на этот плакат, увидит, что я просто в шоке от того, что меня фотографируют. Двадцатишестилетняя, отвечающая за свои поступки женщина такого себе никогда бы не позволила. Стью лишил меня всенародного доверия, которое я имела, а дальше будет еще хуже.

– Я не понимаю.

– Эвен, говорят, что будет еще и второй плакат, и слухи эти обоснованны, весь вопрос во времени.

– Второй плакат? – переспросил он. – То есть как?

– А вот так, Стью продолжал щелкать своей камерой и дальше, только я тебе не говорила. Кроме того, он не только талантливый фотограф, но еще и психолог. Он говорит, что если я не вернусь к нему работать, то он выпустит на рынок вторую фотографию, и по-моему, он не блефует.

– Слушай, Холли, а что, этот второй плакат будет совсем уж плохой?

– Не знаю, но даже если он будет хотя бы немного откровеннее, чем первый, то у меня не будет никаких шансов попасть в совет Лемонэйд, мне не позволят представлять в обществе интересы детского благотворительного фонда, одновременно предлагая каждому желающему уроки анатомии по десять долларов за штуку.

– Но для меня-то все это не имеет никакого значения.

– А для меня имеет, ведь Лемонэйд – это та самая организация, в которой я надеялась обрести новое лицо.

Она откинула волосы за уши и снова уставилась на море.

Набежала волна, жизнь шла своим чередом. Скоро новый день, это еще не конец света. Она заговорила уже мягче:

– И ведь у меня у самой когда-нибудь будут дети, я ведь этого хочу, и что они скажут о своей матери, и что я им отвечу? – Она покачала головой. – Я, конечно, чушь несу, прости меня.

Ее руки сжались в кулаки, и она потрясла ими перед своим лицом.

– Я ведь делаю все, что могу, чтобы с этим покончить, но клянусь, если выйдет второй плакат, то я все брошу, иначе я разрушу всю репутацию Лемонэйд. – Руки ее беспомощно упали. – Дальше, что касается тебя. Что, как ты думаешь, случится с твоим бизнесом, если тебя уличат в связи со мной, с играющей в прятки безмозглой голозадой пипочкой?

Не дождавшись ответа от Эвена, она встала, сняла пиджак и швырнула его на песок рядом с ним.

– Теперь ты все знаешь. – И сунув руки в глубокие карманы брюк, она зашагала прочь вдоль пенной изогнутой линии прибоя.

Эвен сидел, уставившись на то место на подстилке, где только что сидела она. Его волновал отнюдь не бизнес, он размышлял о ее реплике, что она захочет детей, ведь он тоже всегда хотел детей, но после развода подавил в себе это желание, поскольку не подворачивалось подходящей женщины.

– Ничего, все образуется, – говаривал он себе, стоило в груди его возникнуть щемящему чувству после разговора с племянником или племянницей, или когда дети Энни обнимали его, или когда он вез на самолете детей, чьи лица восторженно розовели от полета и от того, что летчик с ними разговаривает.

Он взъерошил волосы двумя руками, час его пробил, появилась подходящая женщина, теперь он более чем когда бы то ни было был в этом уверен, ведь она наконец открылась и все рассказала ему.

Холли ходила взад-вперед по пляжу. Свет луны струился по ней жидким серебром, и мягкий ветер с моря трогал пряди ее волос, свешивающихся вдоль опущенного лица.

Улыбаясь сам себе, он встал.

– Холли!

Она подняла взгляд и увидела его распростертые руки.

– С твоим бывшим мы разберемся, вместе мы все сможем повернуть, Холли, я клянусь тебе!

Она пошла к нему, но немного не доходя, остановилась. Он поманил ее руками:

– Ну же, подходи поближе, ну же!

И рассыпался тяжелый ком, скопившийся в ее груди. Да и что за смысл и дальше противиться неодолимому влечению? – и она шагнула к нему.

– Я хочу тебя, Холли, прямо здесь, прямо сейчас!

Их взгляды сомкнулись, и руки его скользнули под топик Холли, он снял его через голову и отбросил в сторону от нее. С океана дул ветер, но она не замечала этого. Все, что она испытывала, исходило исключительно от Эвена.

– Сними брюки, Холли.

Она расстегнула молнию, штаны упали на песок, и она откинула их в сторону. Она смотрела, как он пальцем проводит по кружевной каемке ее старомодной черной атласной комбинации. От его прикосновений по всему телу растекался жаркий поток удовольствия, он нащупал пальцем красную розочку, помещенную во впадине посредине ее груди.

Потом перевел палец к сразу напрягшемуся соску и провел им дальше вниз до высокого выреза на бедре.

– Ты специально ради меня это надела?

До этого мгновения она бы даже перед самим Господом в этом не созналась.

– Да!

Он одарил ее своей всесокрушающей улыбкой, и она подумала, что с радостью умерла бы сейчас. Тяжелым от вожделения взглядом он обвел ее снизу доверху.

– А ты снимешь это ради меня?

– Да, – шепнула она, и голос ее был наполнен предвкушением того, к чему все шло.

– Сними это для меня, – повторил он, и ноздри его раздувались. Яркий лунный свет не смягчал обнаженного желания на его лице. Она сняла атласную лямку сначала с одного плеча, потом со второго, отороченные кружевами чашечки сползли, приобнажив упругие холмики розоватой плоти. Спуская шелковистый верх, она смотрела ему в лицо, и полная высокая грудь была молочно-белой при луне.