— Предатели, — неустанно повторяла я. — Предатели и подлецы.
Это происходило помимо моей воли. Какая-то дверь распахнулась от порыва ветра, какая-то пропасть разверзлась, и я с вожделением вглядывалась в то неведомое, что открылось во мне, и радость, буйная радость разгорелась ярким огнём, ибо в эти минуты я осознала, что мне причинили зло и что я хочу причинить зло в ответ.
Тогда я вновь устремилась вниз, к озеру. А гроза спешила мне навстречу, распахнув объятия, она надвигалась, росла и была готова вот-вот разразиться. Ветер стремительно подталкивал мягкие клубы облаков, за горами пыхтело и кряхтело, будто кто-то катил непосильную тяжесть. Упорная духота была сломлена этим диким потоком, всё набухало, ширилось, перемещалось в бешеном беге, наполнявшем небесную твердь, и деревья, глубокими корнями вросшие в землю, стонали под невидимым свистящим бичом урагана. И вдруг разорвались облака: молния, расколов небо пополам, ударила в землю. Следом за ней прогремели раскаты грома, будто вся башня облаков обрушилась в пропасть.
Отзываясь стихии, злое, тёмное чувство, поселившееся во мне, стало подниматься и разрастаться, пока не овладело мной полностью. Добравшись до берега, я, взволнованная и запыхавшаяся, резко остановилась и взглянула на своё отражение в тёмной воде. Было в моём лице, искажённом гневом, нечто страшное и противоестественное, что, должно быть, и напугало Дарию и Сэйв, что отвращало даже меня саму.
Затем настала какая-то удивительная, точно пустая минута, когда не было ничего: ни шума, ни шороха, ни свиста разыгравшейся грозы. Неизведанное ожесточенное вожделение овладело мной, и ничто уже не могло остановить меня от осуществления задуманного.
День преобразился, чёрные тучи заволокли небо. Из мрака вырвался мощный ледяной ветер и кулаком ударил по озёрной глади. Как страшная пасть, раскрылась бездна, из неё поднялись огромные волны и с воем обрушились на северный берег, смывая всё на своём пути.
И тогда я закричала со злорадством и торжеством.
========== xii ==========
— 1 —
Старик осушил кружку с элем, откашлялся и вытер рот засаленным рукавом.
— Я стоял у окна, смотрел на озеро, пока вода не потекла с моих волос. Что там творилось, Дария, что там творилось! — он сокрушённо покачал головой. — Будто бы сам дьявол вылез наружу, вознамерившись утопить всех праведников.
Дария молча собирала тарелки со столов. Её рот превратился в прямую скорбную линию, подбородок окаменел. В последние дни она только и делала, что слушала причитания мужчин из озёрного края. Каждый вечер они поднимали бокалы, называя одно-два из девяти имён, а то и все, и неизменно сетовали на божью немилость.
В ту ночь удача отвернулась от всех несчастных, бродивших неподалёку от берега. В ту ночь буря не ведала милосердия.
Какой тогда стоял шум: ручьи падали с бесконечной высоты, как водопады, и ураган бросал их, словно мокрые верёвки из стороны в сторону. Небо вздрагивало молниями, с громом ниспадая на трепещущую землю, и свершалось в этом стонущем мраке яростное слияние выси и глубины, подобно слиянию мужчины и женщины. Гигантская брачная ночь.
— От лодок не осталось и следа, хотя, видит бог, мы с парнями привязывали их на совесть. Ни одной щепки к берегу не прибило. Озеро всё сожрало.
Деревья сладострастно вздыхали; всё ярче сверкали молнии, сплетаясь с далями; раскрылись горячие жилы небесного свода, они изливались и соединяли свои потоки с земными потоками дорог. Всё было разбросано, все переплелось — ночь и мир. Три недели накопившегося зноя, три недели ожидания разразились в этой борьбе, и, наконец, наступила ужасная развязка.
— Озверевшая вода размыла канал, — продолжал сетовать старик, уже изрядно пьяный. Его белёсые глаза слезились, отвисшая нижняя губа дрожала. — Постройки будто языком слизало. И людей вместе с ними. Славные были парни. Крепкие, работящие. А теперь мёртвые — мертвее не придумаешь.
Мы с Дарией переглянулись. Я не подавляла воспоминания о случившемся сознательно, они просто обходили меня стороной; вся эта безумная процессия взволнованных мужчин, их словно несла какая-то невидимая сила, сила, что заставляла других людей останавливаться, присоединяться к ним или же замирать на месте и подолгу смотреть им вслед. Они несли на руках мертвецов, раздувшихся, посиневших, вымазанных грязью, озёрной тиной и поблёкшей кровью, — утопленники, да только не по своей воле.
— Вилли, моему внучку, говорят, переломило спину пополам — хрясь! — словно сухую ветку, — скулил старик; он вконец утратил спокойствие. — Это какой же должен быть удар, Дария! Что за дьявольская сила, что за проклятье!
Я закончила протирать столы. Было уже очень поздно, таверна давно опустела, и только пьяный рыбак никак не желал уходить.
— Полно тебе, Хэм, — не выдержала Дария. — Их всех уже давно отправили на кострище. Обратно не вернёшь. Им больше нет дела до твоих причитаний. Иди домой и ложись спать.
— Все говорят, что такое в наших краях было впервые, — Хэм не слышал её, или не хотел слышать. — Но я помню… помню… я был тогда молод… когда один брат убил другого и взошёл на престол. Как гневалось озеро, как оно выло и шипело, словно дикий зверь. А теперь снова. Племянник убил своего дядьку. Неужто нельзя было оного в темницу бросить? Дурное это дело — проливать родную кровь. Гиблый драконий род. Проклятый.
На мгновение он обернулся и глянул на меня, мне показалось, что у него из глаз текли слезы, что-то и впрямь творилось такое в его глазах, он будто бы вонзался в меня взглядом. Я отвернулась от старика и прикрыла веки, не в силах больше смотреть на уродливое дряблое лицо. Казалось, что он вот-вот издаст горестный вой, какого здесь не слышали ни до, ни после, и превратит это место в маленькое пристанище горя. Дарья сердилась на бедолагу, но всё же сочувствовала. Поэтому позволила ему даже забрать бутылку с собой. Но вот моё сердце — о, стыд! — молчало.
В ту ночь я была воплощением мира, урагана, ночи и всего живого в бурном излиянии природы. Буйный дождь проникал в мои поры, очищающий вихрь шумно обвевал мне грудь. Ненастье вторило моей ярости.
Я сеяла ветер — другие пожинали бурю. Другие спасались или умирали.
Я не желала, чтобы облака воспоминаний застилали мой горизонт, но всё же не могла забыть, как чудесное новое дыхание, в котором аромат полей сочетался с огненным веянием разгневанного неба, проникало в меня освежающей прохладой. Какое это было блаженство — ощущать чистую стихию, владеть ею, быть её частью. Я позабыла всё кругом, вдыхала свежесть и бодрость, поглощала эту прохладу, как земля, ощущала блаженство встряхнувшихся деревьев, с шумом шелестевших от мокрых ударов дождя. Но там, за этим шумом, творилось нечто страшное, нечто жуткое и непоправимое. Теперь я ощущала это смутно: пока старик говорил, я ещё чувствовала что-то, но не понимала этого. Дождь смыл мои мысли. Они стали сновидением.
Тогда всё постепенно стало успокаиваться, молнии поблёскивали лишь на горизонте, гром стихал и дождь стучал под улёгшимся ветром, — тогда и мной овладели успокоение и усталость. Музыка звучала в моём вибрирующем теле, и на меня снизошло мягкое спокойствие. Сладостно звенящая ночь, будто колыбель, убаюкала меня, и я уплыла в её сонную лощину. А наутро пришла скорбь.
Жалкий, пьяный, полубезумный старик думал, что боги наказали жителей озёрного края за то, что один король снова убил другого, за то, что они были роднёй по крови, а люди стерпели, закрыли на всё глаза и вернулись к своим делам. Но богам было плевать на людей и их королей. Богов заботили лишь они сами.
Я чувствовала себя древней немощной старухой, страдающей беспамятством. Мне было тяжело думать и вспоминать, звуки иногда превращались в неразборчивое гудение (вибрации тучной потревоженной земли), и это гудение убаюкивало, убаюкивало…
В город пришли осенние холода. Я носила платье из самой толстой шерсти, прятала волосы под шёлковым платком и делала свою работу: зашивала, бинтовала, снабжала отварами, сиропами и касторкой. Дария вновь открыла таверну, дел хватало, а потому к ночи я ложилась в постель совершенно обессиленная.