— Меня назвали в честь римского полководца, — не без самодовольства ответил Артур.
— Или в честь утерянного принца.
Мне не позволили остаться, потому что «маленьким девочкам было здесь не место». Артур вновь вёл меня куда-то, рука его теперь вовсе не казалась когтистой, она была тёплой и сильной. Я не спрашивала, куда мы шли, зачем спрашивать, мне теперь было всё равно, я была сытой и счастливой. Я отдала свою волю и наслаждалась ощущением радостной покорности. Всё во мне было расслаблено, я лишь упивалась полной неосознанностью чувств.
Меня не заботило, что будет впереди, я только ощущала руку, которая вела меня, и отдавалась этой руке бездумно, словно несомая потоком щепка, испытывающая головокружительную радость падения на бурных перекатах. Всё, что угнетало меня, исчезло; я чувствовала с неведомой доселе полнотой, как я, словно долго пропадавшая без вести, опять вливалась в беспредельность мира. Всё, казалось мне, живет только для меня, но и моя жизнь была отдана всему. Чёрными тенями обступали меня деревья, встречая дружеским шелестом, и я любила их. Откуда-то доносилось пение, и мне чудилось, что это пели для меня. Всё теперь принадлежало мне, всё влекло меня, потому что я узнала, что не было большей радости, нежели довериться и принять чужую доброту.
Я пережила ещё одну, последнюю, тяжелую минуту, когда мы наконец остановились у какого-то задремавшего в полумраке здания без вывески. Артур выпустил мою руку, и тут меня вдруг охватил страх, не вернусь ли я сейчас в свою прежнюю смутную, неважную, ненастоящую жизнь, если войду в этот дом?
— Не трусь, — сухо бросил мне Артур, и, шагнув вперёд, громко постучал в дверь. — Здесь о тебе позаботятся.
Навстречу нам вышла грузная женщина, неопрятного вида, с заспанным лицом. Артур перешёптывался с ней, будто договаривался о какой-то запретной сделке. Я тем временем ждала, прячась у него за спиной. Наконец он отступил и подтолкнул меня вперёд. Прежде чем я вошла в дом, словно в тёмное ущелье, Артур незаметным воровским движением вложил что-то в мой карман.
— На чёрный день, — тихо сказал он. — Никому не показывай.
Я хотела остановиться и сказать ему что-нибудь, но грубая женщина упрямо тащила меня вперёд, и я едва не свернула шею, силясь взглянуть на мальчишку ещё раз. Губы мои дрожали, а сердце стучало гулко-гулко.
В сиротском доме я прожила недолго, в скором времени Мерлин отыскал меня и взял к себе на воспитание.
С тех пор прошло много времени, но иногда былое оцепенение возвращалось ко мне. С того самого дня я всегда ощущала себя согретой живым теплом. Я знала, что моя настоящая человеческая жизнь началась в того самого момента, когда незнакомый мальчишка впервые схватил меня за руку.
Спустя несколько месяцев мы столкнулись вновь. Тощий по неосторожности едва не сбил меня с ног. Я несла здоровую тыкву, она упала и развалилась на части. Разозлившись, я ударила его кулаком по рёбрам, однако метелить этот мешок с костями было себе дороже — неизвестно кому я делала больнее, себе или ему. Кто-то громко рассмеялся, и, бросив свирепый взгляд в сторону, я заметила Артура.
В первое мгновение он не узнал меня. В его голосе зазвучал развязно-игривый тон:
— И кто это тут у нас такой отважный?
Но затем в голубых глазах мелькнул блеск узнавания, он оглядел меня с ног до головы, ноздри его затрепетали. Сверкнула неуверенная улыбка.
— Я же говорил, что о тебе позаботятся.
А потом все почернело и погасло, как притушенный фитиль. С невольным вздохом облегчения я отрешилась от воспоминаний.
Арторий уже вовсю клевал носом. Ловко завязав узелок, я бросила иглу в котелок с кипящей водой и уступила место Дарии, которая принялась накладывать повязку на плечо мальчишки. Когда она заставила его подняться со скамьи, он сердито поджал губы, лицо его внезапно помрачнело, словно над лугом повисла туча и свежие зелёные краски сразу померкли.
Я знала: просто в этот самый миг его черты потеряли всякое выдуманное мной сходство с чертами Артура. И всё же когда я заговорила с ним, в моём голосе отчётливо зазвенела нежность.
Ответственность за здоровье других отвлекала меня от тяжёлых мыслей. Намеренно отлучив себя от своей стихии, я вновь оказалась среди людей. У них в груди бились живые сердца, я слышала их дыхание, осматривала языки и глазные зрачки, облегчала боль, вправляла суставы, зашивала раны. Мне доставляло радостное удовлетворение возможность помочь каждому нуждающемуся.
И всё же этого было недостаточно.
Сэйв постелила мальчику в углу, Дария принялась убирать со стола, а я, немного поколебавшись, сняла плащ Артура с крючка и накинула на свои плечи.
— Ты куда? — удивилась Дария. — Сама говорила, что едва на ногах держишься.
Но я уже не чувствовала себя утомлённой. Теперь всё во мне дышало другим воздухом, воздухом избавления.
В ответ я дала какие-то бессвязные объяснения и, пообещав вернуться как можно скорее, выскочила на улицу, оставив распахнутую дверь качаться позади. Голове вдруг сделалось необычайно легко, а затылку как-то непривычно прохладно, хотя ночная духота никуда не исчезла. Я устремилась прочь от таверны, позабыв о себе и о времени, спеша на встречу, которую давно откладывала.
Сунув руку в глубокий карман плаща, я нащупала там одну монету. Обязательный атрибут повседневной жизни всякого человека. У меня были и другие, но все они остались дома. Эту я хранила не для растраты, а как напоминание о том дне, когда я встретила того, кто выказал по отношению ко мне сердечность безо всякой на то причины, кто согрел мою кровь и открыл глаза.
Теперь мне было доподлинно известно: тот, кто однажды по-настоящему полюбил одного человека, тот может полюбить всех людей.
Но и этого было недостаточно.
Здравый смысл присутствовал во мне настолько естественно, что я даже не считала его даром богов.
Быть человеком означало быть среди людей. Но я не была человеком.
========== x ==========
— 1 —
У воды была небрежная память: картины, рождавшиеся перед моим взором, пребывали в постоянном движении, их контуры размывались, силуэты казались полупрозрачными. Стоило сфокусировать на чём-либо свой взгляд, как оно тут же растворялось в следующем событии.
Сначала я увидела высокое окно сиротского дома. Как много раз я представляла себе, что за ним кроется иной мир, что я могу перешагнуть через подоконник и оказаться там. В течение первых недель, проведённых в приюте, я засыпала с мыслями о том, какой вид будет открываться из окна моего дома. Разумеется, когда он у меня появится. Зелёные уголки. Сырой берег ручья, поросший травой. Край луговины. Недвижимое озеро.
Затем пришла память о сказках старой Алерты, нашей суровой смотрительницы. Не раз она говорила, что превыше всего в женщине ценится благочестие. Невинность — подлинная благодетель. В те времена смысл этих слов оставался для меня неясным. Что есть благочестие? А невинность? Все в чём-либо да виновны. А эти её глупые истории про дурёх и коварных мужчин? Чего только стоила её любимая назидательная сказка о девице, которая позабыла запереть на ночь дверь и была выкрадена разбойником. Алерта также любила пересказывать мифы, где прекрасные девы всегда представали объектами вожделения и преследования. Бесконечные любовные похождения Зевса и Посейдона, похищение Персефоны, безумства Диониса, путешествия истомного Эрота, не знающего покоя. Что ни сказка, то обязательно про угнетённую, униженную и обманутую женщину. Даже моя любимица Фетида, неприступная гордячка, посмевшая отказать верховным богам, в итоге покорилась воле мужчины, да ещё и смертного, единственным достоинством которого было дальнее родство с Зевсом и, пожалуй, волшебный меч, что подарили ему боги.
Не как на встречу с возлюбленной явился славный Пелей, а словно на решающую битву. Он и меч свой принёс, но держать при себе не стал, спрятал его в зарослях травы и затаился сам. Когда морская волна поднялась и из неё вышла Фетида, Пелей бросился на неё и обхватил своими могучими руками. Они боролись молча, но яростно. Чего она только ни делала, чтобы вырваться: принимала облик львицы и змеи, превращалась то в воду, то в огонь, и всё же Пелей не выпустил её. Измождённый, обожжённый, мокрый и истерзанный, он не дал ей уйти. Морская богиня сдалась — и ничто уже не могло разъединить их страстных объятий.
