Нельзя забывать о том, что писалась книга сорок с лишним лет назад, когда Рокуэлл Кент еще не оправился от глубокого потрясения, причиненного ему первой мировой войной. Рассказывая об этом Периоде творчества Кента-художника, А. Д. Чегодаев пишет, что «Кент пытался передать свое душевное состояние в мрачной и темной символике тогдашних своих картин, сложившейся у него под сильным влиянием… Уильяма Блейка. Лирическое ощущение природы отступило на задний план, почти не прорываясь сквозь тоскливое и меланхолическое, окрашенное какой-то напряженной экспрессией настроение его живописи тех лет…» (Рокуэлл Кент. Живопись. Графика. Автор текста А. Д. Чегодаев, стр. 10.). В поисках разрешения своих сомнений художник и отправился с сыном на Аляску. Конечно же, за столь короткий срок он не мог отрешиться от недавних настроений, что и нашло отражение в книге.

Надо помнить также, что книга родилась в необычной обстановке, в период хотя и короткой, но полярной ночи, которая в какой-то мере угнетающе действует на «свежего» человека с обостренным восприятием. Достаточно вспомнить хотя бы дневники «великого норвежца» Фритьофа Нансена во время знаменитого дрейфа «Фрама». Сколько в них меланхолии, тоски, граничащей с мистицизмом, а ведь Нансена никак не заподозришь в склонности к мистицизму. Вот почему подобные высказывания в книге не могут заглушить ее оптимистического звучания, ее художественной ценности.

То же следует сказать и об иллюстрациях автора, органически связанных с текстом. По словам писателя Кирилла Андреева, в них «отражена почти сонатная борьба двух начал, ритмически проведенная через всю книгу» (Кирилл Андреев. Перо и кисть Рокуэлла Кента. «Литературная газета» N 73, 21 июня 1962 г., стр. 4.),- борьба зла и добра.

Некоторые из рисунков Кента могут смутить приверженцев «голого», «фотографичного» реализма своей символической экспрессией. Но и в этом случае нельзя забывать о времени и обстановке, в которой они создавались.

«В иллюстрациях к «Дикому краю»…- пишет А. Д. Чегодаев,- а отчасти и в пейзажах Аляски резко сталкиваются темная, бурная, напряженно драматическая символика и ясное, спокойное, высокопоэтическое чувство красоты реального мира. Сквозь всю книгу… проходит тема «безумного отшельника», погруженного в мрачные и горестные размышления о смысле жизни, и рисунки, его изображающие, полны безмерно нагнетенными контрастами черного и белого, сделаны в почти схематически обобщенной манере, скованы постоянным напоминанием о визионерской фантастике Блейка. Но тут же, рядом, вперемежку с этой отвлеченной символикой, находятся светлые, прозрачные, нарисованные легкой, уверенной, гибкой линией пейзажи реальной Аляски, пронизанные восхищением перед живой жизнью, перед прекрасной природой, как оправой и средой для деятельного и чистого душой человека» (Рокуэлл Кент. Живопись. Графика. Автор текста А. Д. Чегодаев, стр. 11.).

Когда-то Н. Г. Чернышевский, анализируя один из рассказов соотечественника Кента писателя Брет Гарта, заметил, что последний «выработал себе очень благородные понятия о вещах» (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XV, М. 1950, стр. 240.). Слова Чернышевского применимы к Кенту-писателю. Его «благородные понятия» — это подлинный гуманизм, восхищенное отношение к жизни и к природе и, я бы сказал даже, критический взгляд на так называемый американский образ жизни. Помните, как иронизирует Кент, вспоминая своих соотечественников, отштампованных американским образом жизни: «С ужасом представляю себе совместную жизнь здесь (на Лисьем острове.- Н. Б.) с одним из тех превосходных, стойких, смекалистых, честных, стерильно здоровых американцев, которыми любят гордиться в нашей стране».

А какую реакцию вызвало у него сообщение о вступлении на пост нового президента Северо-Американских Соединенных Штатов (тогда так официально назывались США)! С каким сарказмом рассуждает Рокуэлл Кент о взаимоотношениях рядового гражданина с государством, о законах, «которые бьют по индивидуальной свободе человека», законах, касающихся «морали, трезвенности или посылающих людей против их желания на войну».

Любопытны и социальные взгляды автора, проскальзывающие в книге. Рокуэлл Кент излагает проект создания нового общества свободолюбивых людей, которое «руководствовалось бы лишь свойственными его природе законами и порядком!».

«Но… в том-то и загвоздка,- тут же оговаривается Кент.- Ведь любое государство заинтересовано в выгодах только для одного класса, что означает угнетение всех остальных. Нынче как насмешка звучат такие старомодные лозунги, как «Жизнь, свобода и стремление к счастью», «Управление только с согласия управляемых» и т. п. Но их придется принимать во внимание, пока последний большевик не будет превращен в преуспевающего дельца и пока не умрет последний идеалист».

Несмотря на «нигилистическое» отношение к любому государству (заметьте, это писалось в 1918 году!), Кент все же прекрасно понимает, что, пока существуют на свете большевики и идеалисты — конечно, не последователи идеалистической философии, а люди, мечтающие о благе для всех, люди доброй воли,- они будут представлять угрозу капитализму.

Эти размышления не случайны. Они навеяны Кенту событиями, происходившими в России. Симпатии художника-отшельника на стороне защитников социалистической революции. Он верил в справедливость освободительной борьбы народов России, верил в их победу.

Много лет спустя Рокуэлл Кент, принимая у себя на ферме в Адирондакских горах гостей — советских журналистов, вспоминал:

«Когда у вас в 1917 году свершилась революция, я сказал себе: «Вот Оно!» Казалось, еще одно усилие и весь этот старый мир полетит к чертям» (Г. Шишкин, Г. Васильев. Руки на древке. «Огонек» N 41, октябрь 1962 г., стр. 25.).

Уверенность в победе пролетариев и крестьян России появилась у Кента в результате его давнишнего, но пока еще заочного знакомства с русской культурой, искусством, литературой. «Меня всегда волновала судьба народов вашей страны,- рассказывал Рокуэлл Кент,- вместе с ними я горевал в тяжелые дни и радовался их радостям. И это было тоже результатом моего знакомства с вашим искусством…» («Говорит Рокуэлл Кент». Беседа. «Правда» N 17, 17 января 1958 г., стр. 6.).

Читая книгу, узнаешь еще одну черту автора — Кента-отца, отличного воспитателя сына.

Как метки, как образны его наблюдения над детской психологией! Разве не поразило вас своей неожиданной свежестью подхваченное Кентом замечание сынишки о цвете собственных имен людей? В книге много таких вот метких наблюдений, и каждое из них — открытие.

А помните, с каким терпением и последовательностью Кент закаляет юного Рокуэлла, приучая его купаться в снегу, в ледяной воде, воспитывая в нем смелость, выносливость, любовь к труду, прививая ему свой романтический взгляд на окружающее! Превращение Ро-куэлла-младшего в сэра Ланселота Озерного, а всего Лисьего острова в страну чудес — все это игра, и отец поддерживает, оберегает эту игру, боясь спугнуть воображение ребенка.

Замечания Рокуэлла Кента о тонком собственном литературном вкусе детей, право же, могут служить наставлением авторам, пишущим для детей. Столь же ценны его замечания и об иллюстрациях к детским книгам.

Вы обратили внимание, что книгу «В диком краю» Кент посвятил жителям Лисьего острова — «почтенному Л. М. Олсону и юному Рокуэллу Кенту». Вы познакомились с ними, и, несомненно, они стали вам так же дороги, как и автору. В этом сила таланта Кента-писателя, как, впрочем, и Кента-художника. Все, что выходит из-под его пера и кисти и дорого ему самому, становится дорогим и читателю, и зрителю.

Удивительно точно и вместе с тем лаконично, с мягким юмором рисует Кент Олсона — добродушного, чистого сердцем охотника-бродягу, влюбленного в жизнь. Образ этого вечного труженика-неудачника предельно четок, выразителен. Его нельзя не любить. И уж конечно, Олсон не походит на тех «стерильно здоровых американцев», над которыми подтрунивает Рокуэлл Кент. Олсон — олицетворение другой Америки — Америки мужественных, трудолюбивых, бескорыстных, мирных людей, так близких сердцу Кента.