Пятое декабря, четверг (продолжение)

В этот первый день после возвращения стоит мягкая, дождливая и снежная, сонная погода. Я немного поработал и решился взглянуть лишь на одну картину — на «Сверхчеловека». Она оказалась в самом деле великолепной. Небо на ней освещено как бы северным сиянием, а сама фигура живет. В конечном счете жизнь есть то, что человек видит; ее он старается удержать в памяти и воспроизвести средствами искусства. Для этой цели он использует любые возможности, стараясь преодолеть все, что его сковывает. Если б только можно было стать действительно свободным, таким свободным, чтобы преодолеть пределы изображения и воплотить его в бытие, приняв очертания своего пророческого видения о высшем назначении человека! Гигантская фигура, разорвав тесное кольцо облаков, окружающих землю, устремляется ввысь, в бесконечные пространства ночи, с сияющим лицом, с руками, простертыми, чтобы обнять далекие миры! Этим духом проникнут, в этом движении изображен сверхчеловек. Итак, я не могу пожаловаться. Теперь снова за работу. Пока новая почта попадет в Сьюард, а тем более сюда, пройдут недели.

Шестое декабря, пятница

Читаю книжечку о Дюрере (В 1520 году А. Дюрер совершил поездку в Нидерланды. Дневник, который он вел во время поездки, дает интересные материалы для характеристики взглядов художника и нидерландских нравов того времени. Цитируется по русскому переводу книги: А. Дюрер. Дневники. Письма. Трактаты. Т. 1, Л.-M. Изд-во «Искусство», 1957, стр. 110.). Какая великолепно развитая цивилизация существовала в средние века, несмотря на все ее недостатки! С точки зрения людей, разделяющих мои интересы, не может быть более убедительного подтверждения превосходства той эпохи над нашей, чем роль художника и ученого в обществе. Цитирую дневник Дюрера (о банкете у антверпенского бургомистра) :

«и была серебряная посуда, и другие ценные украшения, и самые дорогие кушанья. Были там также все их жены. И когда меня вели к столу, то весь народ стоял по обеим сторонам, словно вели большого господина. Были среди них также весьма примечательные люди с именем, которые все с глубокими поклонами скромнейшим образом выражали мне свое уважение. И они говорили, что намерены сделать все, сколько возможно, что, по их мнению, может быть мне приято. И когда я сидел там, окруженный таким почетом, явился посол Совета Анторфа с двумя слугами и преподнес мне от имени господ Анторфа четыре кувшина вина, и они велели ему сказать, что хотят почтить этим меня и изъявляют свое расположение. За это я выразил им нижайшую благодарность и нижайше предложил свою службу. Затем пришел мастер Петер, городской плотник, и преподнес мне два кувшина вина с предложением своих услуг. Так что мы весело провели время, и поздней ночью они весьма почтительно провели нас с факелами домой».

О страна фарфоровых ванн! Человеку достаточно лишь отбросить все, чем сегодня определяется уровень цивилизации, чтобы убедиться, что вся его собственная культура вполне может сопровождать его в глухие дебри и при всех жизненных невзгодах оставаться при нем ничуть не менее утонченной.

Мерилом цивилизации нельзя считать ни соотношение бедности и богатства, ни наличие монархии, республики или даже свободы, ни то, как мы работаем — руками или применяя рычаги. Таким мерилом может быть лишь окончательный плод всего этого в совокупности — произведения искусства, неизгладимые письмена человеческого духа. Некролог сегодняшней Америке, без сомнения, уже написан где-то в бедной мастерской какого-то безвестного страждущего и борющегося человека. И это все, что узнают о нас потомки.

Буря, которая свирепствует сегодня ночью, побила все прежние рекорды. Налетая с северо-запада, она громоздит друг на друга волны в нашей бухте. Окна покрыты слоем соли. И тонны поднятой в воздух воды облаками плывут с залива, скрывая горы от подножия до середины. Под ударами ветра гнутся балки, куски льда, неизвестно откуда, с грохотом обрушиваются на избушку.

Висящие под потолком холсты раскачиваются и хлопают, и вообще ветер гуляет по всей избушке, как ему вздумается. Шумно, холодно и неуютно до смешного, и мы с Рокуэллом действительно смеемся. Зато дрова у нас в изобилии, потому что сегодня мы напилили еще.

Ветер поднялся вчера перед сном. Где-то среди ночи погасла печка, потому что, когда я проснулся в два часа, в комнате было уже очень холодно, а ветер усердствовал. Не поскупившись на керосин, я разжег огонь и снова отправился на покой. Человек легко переносит холод в короткие промежутки времени. По много раз в день я стоял раздетый на ветру и моментально согревался, едва входил в натопленную избушку. Сегодня пек хлеб, и он удался на славу. Еще рисовал, дрожал от холода, писал, а вечером хочу сделать набросок картины «Жребий богов». Только что поспел наш ужин, и бесчеловечно держать двух голодных промерзших смертных вдали от их кукурузной каши.

Седьмое декабря, суббота

Поздно! Теперь, когда у нас есть часы — я стащил их в Сьюарде,- мы живем, точно соблюдая время. Часы я поставил по приливу, отметив уровень подъема воды на свежевыпавшем снегу. Мы встаем в половине восьмого. Солнце в это время еще не взошло, но уже вполне светло. Быстро готовится и съедается завтрак. Чтобы как следует разогнать кровь по жилам для хорошего трудового дня, мы выскакиваем из дому и бодро начинаем рубить, колоть и пилить на великолепном ледяном северном ветру. Затем я принимаюсь писать. Я таки выжил беднягу Олсона, но заглаживаю вину тем, что отправляюсь к нему, сам, как только стемнеет и писать уже нельзя.

Сейчас одиннадцать ночи, и мне полагается еще почитать. Ух, какой холод! Ветер разгулялся до бури. А как я намучился прошлой ночью! Четыре раза вставал, чтобы подкормить прожорливое пламя. И все равно вода в ведрах заледенела. Но мы не можем допустить, чтобы дом промерзал, потому что все наши запасы не защищены. Что, если замерзнет рождественский сидр и разорвет посуду! Я писал сегодня на воздухе… в тапочках! И уж конечно, держался до последнего момента. Любовь к холоду — признак молодости. И нам по душе он, пробуждающий.

Восьмое декабря, воскресенье

Бревенчатые избушки, проконопаченные мхом, должно быть, очень хороши в тропиках. Я совсем закоченел. Бумаги на рабочем столе приходится прижимать грузом, чтобы они не разлетались по всей комнате. А ветер прямо ледяной.

Зверски, отчаянно холодно. Олсон говорит, что холоднее в эту зиму уже не будет. Разумеется, на самом-то деле мы не так уж страдаем. Печка раскалена докрасна, и можно устроиться подле нее на любом расстоянии, и в постели тепло, мерзнем только под утро. С вечера я придвигаю кувшины с пивом и сидром поближе к печке, наполняю топку до отказа, наваливаю на постель все одеяла и верхнюю одежду и засыпаю безмятежным сном.

Буря продолжает свирепствовать, к счастью, не в полную силу. Этим утром мы с Рокуэллом в быстром темпе справились с домашними делами и потом лазили на низкий хребет. Снег в лесу образовал твердую корку и потому хорошо выдерживал нас, так что мы продвигались легко и очень скоро взобрались на гребень. Какой великолепный вид оттуда — голубые, золотые, розовые краски! Мы поглядели вниз на мыс и увидели, как через него перекатываются волны; поглядели на море — над ним кружился снег, сдутый с суши; водяные брызги и туман клубами поднимались к солнцу; а солнце, прекрасное солнце, светило прямо на нас. Мы сделали несколько снимков, а потом с онемевшими руками и ногами помчались по склону вниз, играя в «погоню медведя за человеком». Рокуэлл так раскраснелся, что любо было смотреть. Ему очень понравилась наша маленькая экскурсия.