Лэнгдон отказывался бежать с места преступления, которого не совершал, когда Софи сквозь толстое оконное стекло заметила, как засуетились внизу полицейские.

– Стоит немного постараться, и вы отсюда выберетесь, – сказала она, не обращая внимания на звонок мобильного телефона.

Постараться? Лэнгдон с тревогой посмотрел в окно. К светофору внизу подъезжал длинный восемнадцатиколесный трейлер. Нет, Софи не могла такое задумать.

– Исключено! Я не стану туда прыгать!

– Доставайте маячок.

Лэнгдон порылся в кармане и нащупал маленький металлический диск. Софи отобрала его и подошла к раковине. Затем взяла толстый кусок мыла и большим пальцем с силой вдавила в него маячок. Когда диск исчез в мягкой субстанции, она замазала дырку, скрыв маячок внутри. Протянула мыло Лэнгдону, а сама взяла из-под раковины тяжелую металлическую урну. И прежде чем Лэнгдон успел ее остановить, бросилась к окну, держа урну перед собой, как таран. Основание урны угодило в середину окна, и стекло разлетелось на осколки.

Тут же оглушительный вой сигнализации резанул уши.

– Дайте мне мыло! – крикнула Софи, но ее голос едва можно было услышать.

Лэнгдон вложил мыло с маячком ей в ладонь. Сжав его в руке, она высунулась из разбитого окна и посмотрела на застывший внизу грузовик. И как только сигнал светофора готов был смениться, швырнула мыло вниз.

Мыло упало сбоку на прикрывающий груз тент и в тот момент, когда зажегся зеленый, соскользнуло в кузов.

– Примите мои поздравления. – Софи потащила Лэнгдона за руку к двери. – Вы только что сбежали из Лувра.

Выскользнув из мужского туалета, они скрылись в тени как раз вовремя, чтобы не столкнуться с Фашем.

– Метрах в пятидесяти отсюда в Большой галерее есть запасная лестница, – бросила Софи. – Полицейские больше не охраняют периметр здания, и мы можем попытаться выбраться из Лувра.

Они вышли из тени и стали крадучись пробираться по коридору Большой галереи. У Лэнгдона возникло ощущение, будто он в темноте пытается составить из кусочков пазл.

– Как вы считаете, не мог сам Фаш написать послание на полу? – прошептал он.

Софи даже не обернулась.

– Исключено.

Лэнгдон не разделял ее уверенности.

– Уж очень ему хочется, чтобы я выглядел виновным. Может, он считает, что это пойдет на пользу делу?

– А числа Фибоначчи? А постскриптум? А символика, связанная с да Винчи и богиней? Нет, это рука моего деда.

Лэнгдон понимал, что она права. Символика ключей слишком хорошо подогнана: пентакль, «Витрувианский человек», да Винчи, богиня и даже числа Фибоначчи. Ясно, что это не случайный набор символов.

– И не забывайте, дед мне звонил днем, – напомнила Софи. – Он говорил о необходимости сообщить мне что-то важное. Не сомневаюсь, надпись на полу – его последняя попытка донести до меня нечто такое, что вы должны помочь мне понять.

Лэнгдон нахмурился. Ордена вод личина! И нам – зола! Ему бы очень хотелось истолковать смысл этих слов ради Софи и ради самого себя. С тех пор как он впервые увидел этот шифр, положение сильно ухудшилось. Его предполагаемый прыжок из окна отнюдь не укрепил доверия к нему Фаша. Лэнгдон сильно сомневался, что капитан французской полиции оценит юмор ситуации; ведь ему пришлось организовать погоню, чтобы арестовать кусок мыла.

– Выход близко, – продолжала Софи.

– Как вы считаете, могут ли цифры в послании вашего деда нести в себе ключ к пониманию других строк? – Лэнгдону уже приходилось работать с рукописями семнадцатого века, содержащими шифры, в которых определенные строки являлись кодами к расшифровке остальных строк.

– Я все время думаю над этим, но ни к чему не пришла. Математически они представляют собой случайную последовательность. С точки зрения дешифровщика – полная бессмыслица.

– Но тем не менее это часть последовательности Фибоначчи. И вряд ли простое совпадение.

– Ни в коем случае. Намекнув на Фибоначчи, дед лишний раз дал понять, что обращается ко мне. Мало того, что написал по-английски, еще и лег, как человек в моем любимом произведении искусства, и нарисовал на себе пятиконечную звезду. Сделал все, чтобы привлечь мое внимание.

– Пентакль для вас что-то означает?

– Да. Не успела сказать: пятиконечная звезда была особенным символом общения между мною и дедом, когда я росла. Ради забавы мы играли с ним на картах таро, и моей мастью всегда оказывались пентакли. Уверена, он подтасовывал колоду. Но пятиконечная звезда превратилась в наш маленький секрет.

У Лэнгдона по коже побежали мурашки. Они играли в карты таро! Средневековая итальянская карточная игра, первоначально изобретенная для того, чтобы передавать запрещенную Церковью систему верований, была полна скрытой символики. Игры в двадцать две карты носили такие названия, как «Женщина-папа», «Императрица», «Звезда».

Масть таро, обозначающая женскую божественность, – это пентакли, подумал Лэнгдон.

Они добрались до лестницы запасного выхода. Софи осторожно открыла дверь и, поторапливая, повела Лэнгдона вниз по тесному крутому пролету.

– Когда ваш дед упоминал пятиконечную звезду, – спросил, следуя за ней Лэнгдон, – он имел в виду поклонение богине или неповиновение Католической церкви?

Софи покачала головой.

– Меня больше интересовала математическая сторона вопроса: золотое сечение, число фи, последовательность Фибоначчи…

– Ваш дед объяснял вам, что такое число фи? – удивился Лэнгдон.

– Конечно. Божественная пропорция. – Она застенчиво улыбнулась. – Даже шутил, что я наполовину богиня. Из-за слога в моем имени.

Задумавшись на мгновение, Лэнгдон осознал услышанное и даже тихо застонал. Конечно же – Со-фи!

Продолжая спускаться, он решил, что символика Соньера более последовательна, чем он подумал вначале.

Да Винчи… числа Фибоначчи… пентаграмма.

Как ни странно, эти понятия объединяет настолько основополагающий для искусства принцип, что он посвящал этой теме целые серии лекций.

Число фи. 1,618.

Лэнгдон вспомнил свои рассуждения об этом на занятиях со студентами в Гарварде.

– Кто может ответить, что за число написано на доске? – спрашивал он у аудитории.

Руку поднял студент математического отделения, сидевший на последнем ряду.

– Это число фи.

– Прекрасно, Стетнер, – похвалил его Лэнгдон. – Знакомимся с числом фи.

– Только не стоит путать его с числом пи, – добавил Стетнер. – Фи – очень важное число для искусства. Его считают самым красивым числом во вселенной.

Продолжая объяснение, Лэнгдон говорил, что число фи – производное от последовательности Фибоначчи и что пропорции растений, животных и даже человека с потрясающей точностью соответствуют отношению фи к единице.

– Фи присутствует повсюду в природе, – продолжал он, выключая свет. – Поэтому древние решили, что оно предопределено Создателем, и назвали его божественной пропорцией.

– Постойте, – прервала его студентка с передней парты. – Мне не приходилось встречать в биологии ничего подобного божественной пропорции.

– Разве? – улыбнулся Лэнгдон. – А как насчет соотношения женских и мужских особей в пчелином улье?

– Женских особей всегда больше, чем мужских.

– Правильно. Но известно ли вам, что, если разделить число женских особей на число мужских в любом улье мира, получится одинаковый результат? И что он будет равняться числу фи?

Лэнгдон показал на экране спиральную раковину.

– Узнаете?

– Какой-то вид моллюска, – ответил студент справа.

– Верно. А теперь попробуйте догадаться, каково отношение диаметра витка спирали к каждому последующему. Конечно. Оно равно числу фи. Золотое сечение или божественная пропорция. Одна целая шестьсот восемнадцать тысячных к одному.

Лэнгдон показывал фотографии одну за другой. Головка подсолнуха, чешуйки сосновых шишек, расположение листьев на ветках, анатомия насекомых – все с потрясающей точностью подчинялось божественной пропорции.