В это время участились вылазки и легкие стычки с неприятелем; как союзники, так и наши, желая воспользоваться непогодой, пускались в маленькие предприятия и наталкивались друг на друга. К нам, на Северную, часто приводили пленных, перебежчиков, и представляли их главнокомандующему вместе с удальцами, их захватывавшими. Офицеры, начальники вылазок, часто присылались к светлейшему для личного изъяснения дела.

Так тянулось время нашего тяжкого, безотрадного положения. Ненастье, недостаток приюта утомляли светлейшего; после тяжких трудов он не находил себе отдыха ни днем, ни ночью, ни на пароходе, ни в караулке. Тоска и бедственное положение войск, вынужденное бездействие, наконец, преклонные лета при мучительном хроническом недуге, до того расстроили телесные и нравственные силы князя, что он опасался окончательно слечь и перемогался потому только, что в армии не имел в виду лица, которому мог бы передать свой трудный пост. Притом, не веря в пользу большего состава штаба главнокомандующего, князь не спешил увеличивать численности его.

Стараясь управляться с теми лицами, которые он уже приспособил к делу, светлейший, вместе с тем, дорожил их силами и рабочим временем. Поэтому, избегая без особой нужды отрывать их от дела, он часто сам отправлялся работать к ним на квартиру.

Несмотря на разбросанное размещение и отдаленность квартир за горами и балками, князь, после вечернего доклада, бывало, что нибудь вспомнит, сядет на лошака и отправляется: ночь, темнота, грязь, ветер, дождик, снег — его не останавливают. Казак идет впереди с фонарем; князь за ним пробирается, рискуя сорваться с кручи в овраг, но подобные опасения ему не приходили и в голову; он думал свою думу и ехал на Сухую балку к Вуншу, а оттуда, совсем в противоположную сторону — к Семякину. У меня бывало сердце обмирает; но Бог миловал и ни разу никакого несчастья не случилось… Отзывались эти разъезды только на его здоровье — растревожась к ночи, он потом плохо спал.

Утомляясь не по силам, князь сам всегда заботился о покое других и дорожил силами каждого. Так, например, в подобные тревожные ночи, он, бывало, даже не приказывал дожидаться себя шлюпке, отвозившей его на пароход, где ему ночевать было спокойнее. Князь не желал беспокоить капитана и утомлять матросов и ложился на берегу в караулке, в душном, маленьком чулане.

Вскоре в нашу армию на место Данненберга прибыл барон (ныне граф) Д. Е. Остен-Сакен.

После утомительно скучных дней, наступил наконец день и веселый — именно 15-е ноября, в которой главнокомандующий приступил к раздаче знаков отличия за Инкерманское дело. Первые награды он возложил на грудь Их Высочеств Великих Князей Николая Николаевича и Михаила Николаевичей.

Призвав Их Высочества к себе, Меншиков возложил на них знаки ордена св. Георгия четвертой степени и поздравил с монаршею милостью, так как Великие Князья получили этот почетный орден с соизволения Его Величества в воздаяние их мужества, оказанного 24-го октября в деле против неприятеля.

Не приготовленные к выражению высокой милости Императора, Их Высочества не знали, зачем их приглашал к себе главнокомандующий; но мы, штабные лица, уже за час до того проведали и собрались около выхода из караулки князя Меншикова, с тем, чтобы иметь счастье принести Их Высочествам наше поздравление.

Когда Великие Князья с Георгиевскими крестами на груди вышли от главнокомандующего, мы радостно их поздравили… Но Их Высочества, в смущении, сказали нам, в один голос, что им совестно перед нами; что каждый из нас более их заслужил награду; что на то была воля главнокомандующего и потому они убедительно просили его распространить награды за Инкерманское дело на всех достойнейших.

Действительно, через несколько дней, главнокомандующий подписал списки, ему представленные.

В ноябре месяце 1854 г. князь Меншиков очень беспокоился, опасаясь за недостаток провианта. Он писал князю М. Д. Горчакову, прося его пособить горю. Вследствие этого из южной армии высланы были сухари, которых мы ждали с большим нетерпением. Около этого времени, когда подвозы были почти невозможны и в армии ощущался до известной степени голод, сухари, после частых задержек в пути, наконец прибыли. Прибыли, но как? их подтаскивали частицами, и многие подводчики, истинные мученики, похоронив в грязи волов или лошадей, подле погрязнувших возов, приходили в штаб, спрашивая, что им делать?

— Что делать? — отвечали им, — да ничего: так и идите домой пешими, как есть. Вот вам и всё. Война, братцы, одно слово — война, ничего не сделаешь. Идите с Богом и спасибо, что хоть сами уцелели.

— Так, батюшки, так! — отвечали горемыки и уходили, а потом возвращались с грузом, как ни в чём не бывало. Иной бедняк вторично загубит скотинку и опять придет.

— Ты, — говорят ему, — другой раз здесь — и грязи не побоялся?

— Да чего, батюшки, бояться? Мы видали какой есть Севастополь, так вдругорядь смелей.

— Ведь ты уж раз поморил лошадей, знал какова дорога…

— Как не знать, родимые, знали; только мы теперь с «боньбами». Значит — надо везти…

Невольно подивишься, что это за славный народ! он своим не дорожит, лишь бы сдать в исправности кладь, и очень доволен тем, что ему не вменили в преступление его бедствия. Ни разу не случилось мне услышать жалобу или требование за убытки. Этот народ как будто был рад, что и на его долю выпадало принесение жертв на защиту Севастополя; но сам он своего подвига не сознавал, да и где ему было открыть в себе эти похвальные чувства. Они проявлялись в нём проблесками, именно в том спокойствии, с которым мужичок принимался за вторичный подвоз боевых снарядов или продовольствия.

Рассчитывали подводчиков щедро; но они брали деньги, не зная им счета, только благодарили за неожиданную плату и потом, когда опять собирались со средствами, жертвовали ими на новую перевозку.

При всех затруднениях, сухарей навезли в большом количестве, чему главнокомандующий был очень рад. Команды, нарочно для того наряжаемые, разбирали сухари с брошенных подвод и пешие приносили их на себе, делая таким образом сами приемку их довольствия.

В один из последующих дней, главнокомандующий, взяв меня с собою, поехал к войскам, расположенным на Инкерманских высотах. Проезжая мимо бивуака казаков, еще близ главной квартиры, мы заметили на разостланных рогожах какие-то черные комки, которые сушили казаки. Приняв это за табак, вытащенный из моря с разбитых судов, мы с князем еще посмеялись этой добыче.

Дорогою, кн. Александр Сергеевич жаловался на неудачи и неурядицы в различных особенно важных распоряжениях по военному ведомству.

— Как же было в прежние войны, ваша светлость?

Князь махнул рукой и, не взглянув на меня, проговорил:

— То же самое было; так же воевали.

Потом, помолчав, он продолжал:

— Войны не каждый день бывают. Начнется — всем ново; путают, попадаются впросак, делают ошибки за ошибками… наконец выучиваются, дело пойдет на лад, а война кончается. С окончанием войны всё забывают; историки врут; наука не подается вперед; ошибки, беспорядки — шито и крыто. Новая война: новые ошибки на старый лад, или наоборот — старые ошибки на новый лад — и ловко сочиненные реляции обманывают не только безучастных, но убаюкивают внимание и самых влиятельных лиц; им приятнее выслушивать слова утешения и они не только не добираются до истины, но, напротив, как бы отворачиваются от неё. Утихает война и шумно подымается рой писак и валяют, кто во что горазд! Рассказы очевидцев отрывчаты и всегда клонятся к украшению частных эпизодов боя; общего хода дел в горячее время никто не выслеживает; события сменяются событиями и нить этой последовательной смены утрачивается. Проходят годы: являются историки, собирают материалы и зарываются в их лабиринте; были смешиваются с небылицами, проверить нет возможности — и историк в затруднении. При том, часто не будучи практиком военного дела, он начнет пригонять факты по теории вероятия, заблуждается и невольно искажает сущность происшествия. В горячей работе своей, распаляя воображение, он представляет себя полководцем и двигает полки по карте, быть может и так, как бы оно должно было быть на самом деле. Однако, в сущности этого не служилось и непосвященный в таинства военной науки читатель остается в заблуждении… Да этого мало: сам автор сочиненной им истории, увлекаясь удачной пригонкой и ловким изложением происшествий, доходит до того, что совершенно добросовестно верит в свой же вымысел!