Редутов, взятых в Балаклавском деле, войска наши не занимали, а ограничивались наблюдениями за ними: делались разъезды и выставлялись посты. Для поверки этих постов и чтобы высмотреть какие и где производятся работы у неприятеля, светлейший послал однажды меня подъехать поближе. Забравшись довольно далеко, я увидел на полянке порядочную кучку сидящих турок или татар, в костюмах из верблюжьего сукна, с башлыками на головах. Оставив лошадь с казаком за высотой, я отправился ползком…

Заметив в толпе беспокойство, я притаился и уже растягивал свою подзорную трубку, чтобы хорошенько рассмотреть, что тут делал неприятель, как вдруг эти мнимые турки, широко распластав крылья, поднялись на воздух и улетели! Оказалось, что это была стая огромных, рыжеватых орлов, собравшихся на лошадиную падаль. Как только они успевали проведывать о добыче, которую война доставляла им в обилии! до того времени их нигде не было видно. Удивительное чутье! «Где труп, там соберутся и орлы», гласит евангелие. Еще на бивуаке, в долине реки Качи, появились громадные вороны, алкавшие крови. Потом, ближе северной стороны бухты, на военном кладбище, появились стаи собак, вследствие чего сделано было распоряжение об охранении могил.

18-го, 20-го и 21-го октября, на нашу позицию непрерывно подходили войска 10-й и 11-й дивизий; подошла и драгунская дивизия генерала Врангеля. Таким образом у Чургуна собрался весь 4-й пехотный корпус, семь полков кавалерии, несколько сотен казаков; да еще в авангарде был отряд Жабокрицкого.

Стягивая войска в виду неприятеля, главнокомандующий огромными силами грозил союзникам нападением с тыла и тем вынудил их отделять значительную часть войска от Севастополя в Балаклаве. Этим князь, избравший другой пункт атаки, достигал своей цели. Для главнокомандующего было весьма важно, чтобы неприятель не проник замыслов нашей армии; поэтому светлейший, опасаясь лазутчиков, сам поддерживал в наших войсках убеждение, что готовится нападение от Чургуна.

Вообще светлейший был очень осторожен и всегда готовил военные предприятия в глубочайшей тайне. Своими предначертаниями он делился только с главными участниками дела. Поэтому, даже самым близким к нему людям, зачастую, случалось узнавать о каком нибудь деле лишь накануне боя. Видя, как светлейший серьезно относится к боевым распоряжениям, никому из них, конечно, и в голову не приходило видеть в подобной его скрытности знак недоверия; мудрено ли, что и теперь они были в том же заблуждении, как войска?

Главнокомандующий поручил мне набрать провожатых из туземных жителей и раздать их в полки, что и было мною исполнено в совершенном убеждении, что они поведут части к стороне Балаклавы.

Прибывавшие войска располагались и князь спешил взглянуть на солдатиков оком наблюдателя. Пользуясь тем, что в новых войсках его еще никто не знает, он ездил между кучками солдат, которые копошились на бивуаке. Вид его, всегда скромный, казался тут еще скромнее. Чтобы удобнее карабкаться на высоты и оттуда наблюдать за лагерем неприятеля, князь ездил по окрестностям Чургуна на лошаке. Войска его не узнавали, следовательно, и не стеснялись его появлением, а это князь очень любил. Прислушиваясь к толкам в войсках, можно было легко убедиться, что никому и в голову не приходит настоящий скрытный план главнокомандующего.

22-го октября, главнокомандующий, после обеда, уехал в экипаже к Севастополю, а мне приказал передвинуть главную квартиру из Чургуна на Северную, к батарее № 4.

Между тем 10-я и 11-я дивизия к ночи тихонько снялись с позиций и скрытно перебрались — 10-я в Севастополь, а 11-я на Инкерманские высоты.

— Что же это такое? — подумал я, — вероятно, отмена?

В недоумении бродил я около инженерного домика; там главнокомандующий совещался с генералами. Поговаривают, завтра быть делу, препоручается оно Данненбергу; спешат, чтобы союзники не открыли перемещения наших войск и не догадались о перемене нашего намерения.

Я стою и жду у крыльца: совещания кончились и светлейший, провожая генералов, сказал вполголоса:

— Так завтра вечером опять соберемся.

Увидав меня, он подозвал к себе. На столе, который, по тесноте комнаты, стоял наискось с угла на угол, была разложена карта. Князь прикоснулся к ней и с некоторым раздражением сказал:

— Ничего, братец, они не понимают! Данненберг говорит только о своих каких-то «крестовых порядках», Павлов не понимает ситуации и Соймонову не могу втолковать… Должен отложить дело на сутки; а тут, того гляди, подъедут великие князья… я их жду с часу на час.

Затем светлейший вкратце объяснил план предстоящего боя и я вышел от него, перебирая в памяти все предшествовавшие распоряжения главнокомандующего, клонившиеся к замаскированно настоящего пункта атаки; при этом я вспомнил и о провожатых. Опасаясь, чтобы не вышло какой нибудь путаницы, так как провожатые настроены к наступлению от Чургуна, я решился завтра напомнить генералам, чтобы они проводников предупредили…

Окончив распоряжения о предстоявшем деле, светлейший получил известие, что завтра, 23-го октября, прибудут в Севастополь Великие Князья Николай и Михаил Николаевичи, т. е. приезд их как раз совпадал с кануном дня, назначенного для сражения. Не было сомнения, что Их Высочества непременно пожелают в нём участвовать. Удержать или отклонить Великих Князей от их намерения будет невозможно, но чем это может кончиться? Не успев осмотреться, по юношеской неопытности, Их Высочества скорее других могут подвергнуться опасности… Эти соображения много озабочивали главнокомандующего.

22-го октября, перед закатом солнца, Великие Князья прибыли в месторасположение нашей главной квартиры. Так как мы ожидали прибытия Их Высочеств, то и встретили дорогих гостей наших при выходе из экипажа. Меншиков проводил их в инженерный домик, который уступил Их Высочествам, перебравшись сам в караулку угольщика, до того времени занимаемую мною.

Когда совершенно смерклось, я уселся за самовар, поставленный на обломке ящика. На мой огонек подошли товарищи и присоседились к моему чайнику. Речь шла о том, как бы отклонить участие Великих Князей в предстоящем деле. В это самое время кто-то перешагнул через мое левое плечо и раздались слова:

— И не думай! Мы непременно поедем в дело.

Я приподнялся, узнав голос Великого Князя Николая Николаевича. Усадив меня, Его Высочество сам сел возле, сказав мне:

— Ну, угощай и меня. Готовь нам, брат, лошадей, — продолжал Великий Князь, — и вовремя разбуди, чтобы нам быть готовыми раньше главнокомандующего.

Я отнекивался, представляя Его Высочеству, что для участия их в деле ничего не приготовлено. Я присовокупил, что к первому следующему сражению всё будет устроено как следует; теперь же исполнить желание Их Высочеств тем затруднительнее, что при главной квартире нет лошадей не только для свиты Их Высочеств, но даже для них самих.

Его Высочество, встав, взял меня за руку и сказал:

— Веди нас в конюшню и показывай лошадей.

Тут только я заметил Великого Князя Михаила Николаевича, молча стоявшего сзади нашего кружка.

Когда Их Высочества вошли в сарай, в котором помещались князя Меншикова и мои лошади, то я, пользуясь темнотой, всеми средствами старался скрыть от Их Высочеств настоящее количество лошадей; но Великие Князья потребовали фонарь и начали сами выбирать из числа моих собственных. Я доложил, что лошади, на которых они указывали, неудобны для сражения; что они или не объезжены или боятся выстрелов; но Великий Князь Николай Николаевич, угадывая мою уклончивость, сказал:

— Не хочешь нам дать лошадей, так мы поедем на казачьих.

Тогда, видя, что все старания мои безуспешны, я назначил им лошадей и успокоил Их Высочества обещанием, что разбужу их своевременно.

Расставаясь со мною, Великие Князья сказали:

— Смотри же, не плутуй, а то навеки будешь враг!

Затем я пошел доложить главнокомандующему, что Их Высочества непременно желают участвовать в деле. Этим временем Великие Князья присоединились к кружку адъютантов Меншикова и шутили над мною, рассказывали им, как я увертывался, да не увернулся.