Кажется, будто эти формулировки имеют в виду экзистенцию и, во всяком случае, не жертвуют ею ради некоторого всеобщего. Мнимая близость этих положений требует, однако, радикального разделения с целокупностью выражаемого в этих положениях смысла. Этот смысл панорамно-образно устремлен к богатству явлений. Многообразие, полнота, объем кажутся предельными мерилами ценности, скука становится отрицательным критерием, гармония целого - условием удовлетворения универсального созерцания. Еще чуждые друг другу самобытности он заставляет соприкасаться, но тут же и восполнять друг друга до целого. Правда, самостоятельность он считает условием даже самого соединения; но это соединение представляется ему бесспорно возможным как одно-единственное объемлющее целое. Он едва не занимает позицию ни к чему не обязывающего принятия всего, что только не посредственность. При фактическом осуществлении этой позиции, особенно если ее будет занимать уже не сам Ранке - этот загадочный ум, единственный в своем роде по значению, - определяющую роль стали бы играть личные пристрастия, которые при всей широте образного видения необходимо должны остаться узкими, потому что в них выражается отнюдь не самобытное сознание судьбы, присущее экзистенции: ибо экзистенция стоит здесь не у края пропасти бытия, где прекращается всякая гармония, но в созвучии с неким бытием, которое, будучи высказано словами просветления экзистенции, самим этим созвучием упразднило бы этот смысл, если же мы удовольствовались этими словами, уничтожило бы возможность нашей собственной экзистенции. Величественная картина этого рассмотрения показывает нам, по контрасту, что оно, как сугубое рассмотрение, не может не утерять истока, лежащего в бытии экзистенции среди экзистенций.
3. Общее для всех и экзистенциальная общность.
- Многое ищет единства, через которое, если бы это единство могло получить устойчивую наличность, перестало бы быть. Но для экзистенции в субъективности и объективности единое для всех бытие есть лишь путеводитель ее становления действительной; если его отвергнут, экзистенция останется лишь пустой возможностью. Однако если бы бытие для всех было общностью экзистенций, то оно получило бы действительность только как совершенство экзистенций в едином царстве духов. То, что было прежде, только указывало бы в эту сторону.
То, что становится общим как доступное пониманию и значимое для всех, следует отчетливо представить себе как задачу экзистенции в существовании, чтобы затем контрастно сопоставить его с тем, чем может быть общность самой экзистенции в ее истоке.
Общее есть, во-первых, существование, как предмет эмпирического изучения и убедительного знания. Это общность сознания вообще как возможность тождественным образом знать всеобщезначимое. Предметная и критическая преданность этому знанию становится в этом совместном осуществлении началом возможной экзистенциальной связи.
Общее есть, во-вторых, бытие, которое все тождественным образом суть; мышление этого бытия приводит нас к объективности человека вообще, которая, однако, не есть самобытие.
Ситуация, тождественно общая у человека с другим человеком, допускает объективное описание. Все люди имеют одни и те же витальные потребности; для их удовлетворения они в своей активности зависят друг от друга (общее заботы о существовании и возможного удовольствия); все должны умереть; все в своей житейской участи подвержены случайностям и т.д. Но общность ситуации - это только общие черты рамки исторично различной во всем прочем фактичности. Ибо мнимо общие ситуации становятся ситуациями самобытия лишь в том способе, каким самобытие приступает к ним и исполняет их. Смерть никогда не бывает одинаковой. От почти совершенно безразличного до определяющего нашу жизнь, потому что постоянно присутствующего в нашем настоящем, конца она изменяет свой смысл и свою весомость в том, как человек переживает ее и как он ее высказывает. Если я хочу прояснить себе ту или иную коренную ситуацию человека с полным сознанием ее существенности, то обращаю внимание как раз не на то безвременно всеобщее в ней, что свойственно всем людям, но просветляю свое самобытие таким, как оно состоит в коммуникации с другими, вопрошая себя, как для него обстояло бы дело с этой ситуацией (Möchte ich diese oder eine andere Grundsituation des Menschen mit dem Bewußtsein ihrer Relevanz mir klären, so richte ich mich grade nicht auf ihr zeitlos Allgemeines, das allen Menschen eignet, sondern erhelle mein Selbstsein, wie es mit anderen in Kommunikation steht, fragend, wie es für sie72 damit stünde).
Наконец, на вопрос о том, что, как общее делает возможным то, что люди могут понимать друг друга через все времена и пространства, следует, прежде всего, ограничить содержащуюся в вопросе предпосылку: это понимание отнюдь не дано фактически, его совершенство в принципе сомнительно, его путь всегда останется задачей. В пределах этих границ логический ответ на вопрос таков: это - сознание вообще, структура которого связывает между собою все, что существование может иметь как предметно направленное сознание, в возможности выходя даже за границы человека; психологический ответ: это - всегда остающийся одним и тем же набор свойств человека как характер этого рода существования; идеалистический ответ: это - единый дух, в качестве которого все мы есмы; религиозный ответ: это - Бог как единый Бог, которым и к которому все мы живем.
Ни одно из этих единств общего во временном существовании не совершенно. Каждое из них есть антиципация и там, где его утверждают как данную в настоящем наличность или как нечто достижимое. Совершенное знание; человек как целый человек в неослабевающей длительности существования; завершенная тотальность мирового духа, в котором все, будучи причастно ему как звено, обладает бытием в составе целого; божество догматики - ничто из этого не имеет окончательного существования. Но: бытие всеобщего для всех или единство, в котором как совершенной общести (vollendete Gemeinsamkeit) угасает бытие экзистенции, не существует иначе, как только в объективных относительностях. Бытие же экзистенции, в опоре на которое только и имеет для нас некоторую важность в существовании иное бытие, есть в качестве осуществляющейся безусловности общность (Gemeinschaft), которая учреждается,, остается историчной и никогда не становится пребывающей. Однако как учрежденная эта общность не универсальна.
Как дружба она есть общность тех, кто действительно суть друг для друга они сами (die Gemeinschaft derer, die füreinander wirklich sie selbst sind), а отнюдь не общность всех, кто не суть и не могут быть друг для друга как экзистенции.
Как община последователей (Gefolgschaft) она есть обязательство самобытия перед ведущим самобытием, хотя и на условиях, но в верности и доверии. Община последователей отличается от простого повиновения, потому что она есть незаменимая общность, в которой повинующийся в то же время понимает, что он остается становящейся самостью в коммуникации, хотя как вновь приходящий в принимающей, но в возможности, во всякое мгновение, также и в дающей коммуникации. Последование совершается поэтому не в ограниченности жизненными интересами как чем-то объективно всеобщим, но в корне подлинного бытия обязывающихся друг другу экзистенций.
Эта общность существует как ставшая в неосознанной непрерывности субстанциальная общность жизни на основе содержания некоторой идеи. Пусть внутренне отношение экзистенции к экзистенции, как бытие индивида к индивиду, более изначально; но идея, хотя она и коренится в экзистенции, внешне все же предшествует. Идея есть неосознанная экзистенция некоторой общности, благодаря которой индивид есть самость, уже не будучи отдан в полную власть беспокойству самобытия. Историчные идеи - это силы, в которых находит себя экзистенция, становясь причастной им как объективностям превосходящей единичного индивида традиции и ориентирующимся в этих идеях задачам порядка человеческого существования.
