На вынос имущества хватило одно рейса, повторного захода в келью не было, мать взяла узел с подстилками-оделами подушками и ушла за ограду. До сего дня висит вопрос без ответа: "с чего родители решили, что нужно покидать келью? Горело в противоположном конце монастыря, от нас далеко, огненное море могло и не накрыть наш угол? Что управляло родителями, почему мать сказала: "уходим!", но не глава семьи?
- Как верующий человек надеялся на божью помощь, "бог не допустит бедствия, не лишит крыши!"
А ночь светлела! Родная авиация на свет от горящей бабкиной кельи вскорости пригнала вторую волну бомбардировщиков с полной бомбовой выкладкой, похоже, аэродром был недалеко.
Не менее быстро на монастырский "огонёк" из города прикатили две большие машины, полные солдат, и факт прибытия наша пара определяет как самый весёлый анекдот военного времени:
"враги-захватчики собирались тушить то, чего не поджигали".
Командовал Herr Offizier. Высокий. Если врагам дозволить быть симпатичными - офицер им был. Спокойный. Не суетливый. Если бы знал на то время значении "фатум" - так бы и сказал о лице вражеского офицера:
- "Оно было фатальным..." - понимания были недоступны.
После того, как мать дала команду "покинуть судно!" - родная келья почему-то перестала представлять интерес и показалась чужой... Каким-то запредельным чувством понял: келью огонь не обойдёт стороной, "покойник" она... Сгорит. Не уверенность матер о гибели кельи в огне передалась мне, что келью вижу в последний раз - понял самостоятельно, сам превратился в отличного индикатора на предстоящие события.
До нашей кельи от места пожара было с десяток домов, и более наивный человек, чем я, мог бы подумать, что огонь его жилище обойдёт стороной. Задвинутая в угол между монастырскими стенами, родная келья показалась жалкой и несчастной и откуда-то на мгновенье появилась мысль не к месту: "а кто в ней жил до нас"?
Надвигались новые, интересные, важные и увлекательные события. Одним из таких и стал очень скорый приезд двух машин с немецкими солдатами. То, чем собирались заняться прикатившие из города немцы, обещало быть более интересным, чем все пожары мира одновременно заполыхавшие. Пожар "вечного города", если бы я о нём тогда что-то знал, не представлял такого интереса, как полыхание уже двух келий родного монастыря.
Приехавшие солдаты не все вышли из машин, а только часть. Очень скоро услышал женский вой, и он отвлёк от созерцания горевших келий. Перед приехавшим офицером на коленях стояли две монастырские бабы и выли с причитаниями. Причина воя была непонятна, но страшна: бабы просто так выть не будут! Выяснилось позже: прикативший из города Herr Offizier с командой огнеборцев предлагал немедленно взорвать по одному дому с каждой стороны от горящей кельи, и таким образом лишить огонь пищи! Не дать ему переходить на другие строения! Это нужно делать быстро, Schneller!
- Батюшка! Отец родной! Кормилец! - плюхнулись в ноги врагу "хозяйки" пока ещё целых келий - да как же можно мой дом взрывать! Да куда мне деваться с малыми детушками!? Да как же это получается: Мотькин дом останется целёхоньким, а мой - взорвут!? - "души положим за други своя"!
Женские плачи, переходящие в вой, делится на:
а) вой тихий с неустранимым источником причины воя,
б) вой протестующий, требовательный.
Вой монастырских баб исполнялся под буквой "б".
В чёрном ночном небе гудели моторами советские "бомбовозы" не забывая посылать груз бомбовых люков на огонь внизу,
третья келья, кою Матрёна умоляла не взрывать - очень скоро в компании первых двух жарко и неугасимо приступила к процессу "самоликвидации" и горела ярким, жёлтым пламенем начиная с крыши, бабы, осознав свою глупость прекратили вой,
я любовался ежесекундными изменениями в картине пожара, все были чем-то заняты, и только вражеский борец с огнём бездействовал:
- Господин офицер, чего ждёте, почему не приступаете к выполнению порученного задания!? Вам представился случай сотворить доброе дело, чего ждёте!? - в пожар вступила крыша ещё одной кельи из драни, а к процессу "ликвидации очага возгорания" никто не приступал.
- Друг-соавтор, чего, какого рожна ждал доблестный иноземный борец с огнём в русских, бывших женских монастырях?
- И не только борец с огнём: это был большой специалист по взрывным работам. Сапёр, отвечавший за подрывные работы, хорошо знал "огневое" дело и умел бороться с пожарами любой категории сложности. К тому времени на его счету была масса взорванных "объектов как гражданского, так и военного назначения". Храбр был вражеский офицер, мужествен и стоек, но страдал идиосинкразией. Будь ты любым врагом, но если тебя идиосинкразия не обошла - к женщинам не подходи! Встречались враги с таким заболеванием, но сколько в процентах на весь Вермахт - данных в "Истории войны" нет. При множестве маленьких плюсов у вас, мужчин, есть один большой "минус", подаренный Природой - "непереносимость женских слёз". От идиосинкразии, если не врал профессор психиатрии из Берлина, страдают только мужчины, но для какой нужды Природа так жестоко с ними обошлась - на этот вопрос вроде бы ответа не существует.
- Так, бесяра?
- Почти... наисильнейшее воздействие оказывает женский вой, только вой, без единой слезинки, эмоций и чувств. У женского воя название есть: "голосянка". Наиотвратнейший вид бабьего воя приносящий во все времна материальную пользу "страдалице".
- В случае с Матрёной разве польза была? Вижу только проигрыш: келья-то сгорела.
- Сгорела, спора нет, но военный человек, офицер, разве не отступил?
Слёзы-то бывают разные. Слёзы "без голоса" по "убойности" наполовину слабее слёз с причитаниями. Женщины об этом хорошо знают и часто используют мужскую болезнь с великой пользой для себя.
- О какой "идиосинкразии" речь вести, если пришельцы, по "совецкой" классификации - поголовно "фашистские изверги"?
- Забавная картина: офицер и взвод сапёров, прикатившие спасать чужой монастырь от выгорания, по определению "совецкой власти и её передовой части граждан" - "фашист", а потомки, убивающие стариков "спасших Европу от коричневой чумы" - кто угодно, но не "квашисты". В званием "фашист" до сего времени вкладываете всё отвратительное, подлое и жестокое при общении с себе подобными.
Был ли офицер страдающим от идиосинкразии фашистом, или это был не такой "фашист", каких потом в избытке показывал с экрана советский кинематограф? Иностранный пожарный стоял к воющим бабам в пол-оборота, ее полным фронтом, как бы стеснялся, смотрел на огонь, а не на баб. Что было на его лице? - если кто-то заявит:
- "Уже в семилетнем возрасте я был хорошим физиономистом" - соврёт. Физиономист из меня никакой, и сейчас в этой науке ничего не смыслю.
О тогдашнем вражеском офицере написал бы так:
- "Его лицо выражало нетерпение..." - да простит читатель избитую, тысячами повествований, фразу!
- Где Вы, сегодня, господин офицер? Жив? Помнишь пожар в бывшем женском монастыре? Нет тебя в живых, простая арифметика не позволяет столько жить: если тогда за твоими плечами стояли тридцать прожитых лет, да плюс шестьдесят послевоенных... Кто из вас до такого возраста дожил? Можешь сегодня через беса рассказать, что докладывал своим командирам после возвращения из непотушенного русского монастыря?
Ты призван на небо и тебя поминаю добрым словом. Почему бы и "нет"? Бес как-то высказался: "желание сделать доброе дело выше самого дела" - бес хитрил и переделал известное "ожидание праздника - лучше самого праздника".
- Особенно сейчас, когда праздники превратились в "мероприятия" - и тебя, господин офицер, поминаю добрым словом только за одно желание спасти русский, ими и опоганеный, женский могастырь.
