Фонари включились. Через пару секунд -- опять темнота.
-- Охуели, что ли?
Свет загорелся.
Так повторялось несколько раз, и я даже привыкла уже к тому, что фонари периодически гаснут, погружая платформу в черноту. Свет включался быстро -- так что глаза не успевали привыкнуть к темноте, отчего она казалась какой-то на редкость мощной. Да, тьма сгущенная концентрированная, как сгущенка в банке, только тьма.
Но вот что-то сбилось в системе -- свет погас, а голоса не раздавалось. То ли мужик привык к этому миганию, то ли у него просто закончились маты (что вряд ли), то ли он осип уже орать на морозе.
Свет не загорался. Он должен был, должен вспыхнуть буквально через "раз-два-три", но его не было, тьма затянулась.
-- Долбоебы, блять... -- устало произнес мужик наконец-то.
И свет загорелся.
И прямо напротив себя я увидела это... в конусе света, бросаемого фонарем, кружились первые в этом году снежинки.
А вдали вспыхнули три глаза электрички.
Я уеду в зиму.
Все плохо.
Все ужасно плохо.
Все капец как плохо.
Я буду слушать перестук колес, катать в пальцах таблетки и улыбаться сквозь слезы.
Это должно будет стать моим личным колдовством -- если я не умею ныть или материться.
Дом для собаки
Была у нас верстальщица на работе, Машенька. Умненькая и нищенькая, как оно у нас всегда бывает. Снимала комнату в какой-то бывшей общаге, много работала, от мужиков добра никакого не видела, но не унывала.
Как-то раз, представьте себе, подвалило Маше счастье: помер у нее дед какой-то, из дальних родственников, которых совсем не жалко, и перепал ей домик в деревне. Правда, до города с час добираться, да и сам домик на ладан дышит -- а все равно приятно. Продать, конечно, можно было, но что-то у Машеньки рука не поднималась: дом продать -- это ж хуже, чем скотину зарезать, дом он так плачет порой, так ставнями хлопает, что у любого сердце дрогнет... Решила Машенька дом оставить. Починить его да в божеский вид привести возможностей не было, так что стоял домик пустым, только вздыхал тяжело...
Машенька приезжала только изредка, навещала старичка, прогревала его старые косточки -- печку топила, да и сама грелась.
Как-то шла Машенька с работы и увидела на обочине дороги собачку. Живую, только сильно покалеченную. Кто-то ее, бедолагу, из машины выбросил. Видно, хотел вывезти за город, но бензина жалко стало, не довез. Машенька не зря тут Машенькой названа, а не Машкой. Подобрала собачку, к ветеринару отвезла, подлечила. Увезла к себе в общагу, стала с собачкой жить. Только собачка оказалась голосистая да вредненькая. По любому поводу лай поднимает. А соседи у Машеньки были детные и вредные, чаду своему в попу дули. Не понравилась им собачка, стали они Машеньке намекать -- или ты от своего "звонка" избавишься, или мы хозяевам комнаты настучим, и выгонят тебя на все четыре...
Так что решила Машенька завязать с арендой. Договор закончился, она упаковала пожитки, взяла свою псинку -- и решила двинуть туда, где собака никому не помешает. В деревню то есть.
Для перевоза пожитков вызвала такси.
Таксист, как водится, разговорчивый оказался, то да се... Приехали они, мужик дом старый увидел. Как же, говорит, ты жить-то в нем будешь? Это ж вообще развалюха какая-то!
Дом обиделся и подставил мужику порожек, так что тот запнулся и чуть не упал.
Выругался.
Дом на него старой посудой звякнул -- нехорошо!
Но мужик уже оглядывался деловито.
Тут надо поправить и здесь...
В общем, так он с Машенькой и остался.
Такой ремонт забабахал -- даже на чердаке спальное место сделал, я там ночевала как-то... В общем, неплохо Машенька живет, не жалуется. Славный домик у нее.
Она-то сама, конечно, не скажет: все хорошо, у нас не принято так, чтоб не сглазить. А я-то как ночевала у них, слышала... по крыше легонечко так шелестело. Я знаю, что это: ангелы на крышу садятся, как на печку. Ноги греют.
Я все знаю-то. Иной раз бывает на свете и справедливость.
Вот ты бы поехала жить в старый дом, полуразваленный, из-за пса-трезвона, соседей задолбавшего? Чтоб до работы добираться два часа, да на перекладных? Вот. То-то и оно.
Чертик, чертик, уходи!
Моя начальница -- такая тетка... с легким прибабахом. Мистика всякая -- её тема. Нравится ей такое. А тут недавно приходит -- лица на ней нет. Говорит: в новостях слышала, самолет разбился. Тем самолетом подруга ее школьная летела с отдыха.
Никто не выжил.
Ну, тут начальница моя и рассказала историю.
Подругу эту звали Томой. Правда, не сказать, что это была настоящая дружба. Они учились в одном классе, жили в одном доме, вот и ходили в школу и из школы вместе. А так-то эта Тома была в классе кем-то вроде изгоя. Одевалась она простецки: кофточки какие-то с чужого плеча, колготы толстые (Это ж как себя не уважать надо, чтоб в толстых-то колготах ходить? Пусть на улице хоть -30, а настоящая девчонка всегда в капронках придет, в крайнем случае -- капронки поверх толстых колгот натянет), коса растрепанная, нос вечно в чернилах. В общем, какой-то унылой была Томка. Училась неплохо, только у доски всегда мямлила, стеснялась, видимо.
Так вот как-то раз позвали Олю (ах да, мою начальницу Олей зовут) две другие подружки -- Светка и Катька -- как-то раз в гости, да не просто так, а погадать.
Ну, как у нас школьницы гадают: вызывают чертика. Выдрали из тетради двойной лист, нарисовали круг (обвели тарелку), написали по краям все буква алфавита, цифры, слова "да" и "нет". Затем Светка, самая смелая, взяла в руки иголку с ниткой, установила иголку в центр круга и сказала:
-- Чертик, чертик, появись!
Три раза.
Потом спросила:
-- Чертик, ты здесь?
Иголка дернулась и медленно повернулась в сторону слова "да".
Оля и Катя сдавленно пискнули.
-- Ну, ну, спрашивай давай...
Светка принялась спрашивать чертика, разумеется, в первую очередь о том самом: когда замуж выйду да как мужа будут звать. Чертик отвечал.
"Павел, в 22 года".
-- Неужто наш Пашка! -- воскликнула Светка. -- Не может быть! -- Но щеки у нее алели как-то уж очень довольно, хоть и смущенно.
Девчонки резвились.
-- Да ты все врешь! Подкручиваешь нитку! Видно же!
-- Чего, чего видно? -- злилась Светка. -- Вы смотрите на руку мою, где я что подкручиваю?
-- Дай я! -- Катька вырвала у нее из рук нитку с иголкой.
-- Ну-как, чертик, как мужа моего будут звать?
Иголка задрожала, а потом как-то нервно задергалась:
-- В-л-ы-ф-ь... Что за бред? -- Катька расхохоталась, демонстрируя прекрасные белые зубы. -- Говорю же, подкручивала ты!
-- Это тебе он бред говорит, потому что ты с ним не поздоровалась, а сразу полезла с вопросами, -- обиделась Светка. Она покраснела еще больше, на этот раз -- гневно.
-- Влюбилась в Пашку, вот и все! А чертика никакого не существует! -- гнула свою линию Катька. -- И как можно влюбиться в Пашку, он же ногти на контрольных грызет, как девчонка!
-- Дайте мне! -- вдруг вмешалась Оля. -- Я хочу спросить кое-что.
Она взяла у Кати иголку с ниткой, установила иголку в центр круга, как положено, призвала чертика... Ей хотелось, очень хотелось спросить, когда она выйдет замуж и за кого, но вдруг стало страшно: а вдруг чертик скажет ей, что ее будущий муж -- какой-нибудь общеизвестный школьный придурок, над которым все ржут? Какой-нибудь прыщавый жирдяй или хулиган, отбирающий карманные деньги у первоклашек? Девчонки же тогда обхохочутся! Но спросить что-то надо было, и Оля выпалила:
-- Чертик, чертик, скажи, а когда Тома выйдет замуж?
