Пламя взрыва полыхнуло и за стабилизатором "ильюшина" Сатарева. С трудом выравнивая машину, Сатарев запросил воздушного стрелка Гринева:
- Что там, Петя?
- Малость поцарапало, да хвоста кусок потеряли.
- Держись, друг... Мне тоже попало.
Покончив с батареями и разогнав по укрытиям танки, штурмовики начали прочесывать вглубь оборону немцев, расстреливая до последнего патрона боекомплекты.
Возвращались домой с победой, которая далась довольно нелегко. Уже над своей территорией младшему лейтенанту Стерликову пришлось покинуть машину. А Сатарев сел. Но надо было посмотреть на его "ильюшина": представлял он собой макет-мишень, по которой упражнялись в стрельбе. Машину пришлось списать: ее подцепил "фома" (так техники окрестили трофейный тягач) и отправил на свалку.
В этом бою серьезное ранение получил начальник связи полка Макеев осколок попал ему в берцовую кость. Из кабины воздушного стрелка его еле вытащил механик Саша Бродский и с помощью санитаров уложил на носилки. Николая Васильевича срочно пришлось отправить в госпиталь, где он пролежал почти шесть месяцев.
Встретил я его потом в Куйбышеве, куда прибыл за новой техникой. Со мной он и прилетел в полк под Ченстохов.
В мае у нас почти не было "незанятых" дней. "Старики" постоянно отправлялись на свободную "охоту": порой ведущий и ведомый проходили на большой высоте линию фронта и на бреющем летали над вражескими тылами. Их добычей были железнодорожные составы, паромы, автомашины с грузом, штабы, пункты управления, узлы связи. В любую минуту свободные охотники могли напороться на истребителей врага. Тут без опыта, хитрости, смекалки, высокой техники пилотирования в любых метеоусловиях - никуда.
* * *
Мой любимый маневр на "охоте" - летать под низкой облачностью, откуда все видно, а тебя могут только слышать. Из-за кромки облаков смотришь, что делается в тылу и на передовой, выбираешь цель, на которую наваливаешься коршуном. Другой маневр - это полеты на бреющем, когда летишь по балкам, оврагам, прикрываясь складками местности. Затем - атака с последующей горкой и разворотом от 45° до 90°. Здесь все рассчитано на внезапность и дерзость, скоротечность и неотразимость. Этот прием получил у нас образное название "партизанский заход".
* * *
Как-то мы с Аркадием сделали два вылета. Правда, улов был небогатым по дороге подбили пару машин, погоняли солдатню за обеденным кофе и все. Но вот зенитки потрепали нам нервы изрядно.
Короткая передышка, наспех проглоченная тарелка борща без ощущения вкуса и запаха и - вылет.
У машины Кирилец, пошатываясь, запрокинул голову, надрывно кашляя. На лице стрелка выступили розовые пятна, черты лица заострились.
- Что с тобой, Аркадий?
- Командир, убей меня на месте, лететь не могу. Дай отдохнуть... Ну хоть чуть-чуть...
"Пропадет парень, - подумал я. - Ему ведь лечиться нужно. Тут и здоровому трудно выдержать, а ему каково..."
- В госпиталь тебе следует ехать, Аркадий. Подлечиться надо...
- Что ты, командир, - испугался стрелок. - Просто чуток устал. Завтра буду как новорожденный.
- Иди. Возьму другого стрелка. Вот Савин ходит без дела.
Меня и самого трепала нервная дрожь, холодило спину. В теле - тяжесть, от озноба стучат зубы. Только на высоте как-то пришел в себя, ощутил прилив сил, сбрасывая с плеч свинцовую усталость. Сзади справа следовал Павел Баранов. В районе Ясс засекли новые цели, взяли курс на свой аэродром. В воздухе царило относительное спокойствие. Но вот из-за облаков вынырнули четыре самолета.
- Наши "лавочкины", - невозмутимо пробасил в переговорное устройство Савин.
Нелегко было научиться отличать "Фокке-Вульф-190" от нашего истребителя Ла-5. На первый взгляд оба самолета казались похожими. Только у немецкого истребителя часть фонаря состояла как бы из одной прямой с фюзеляжем, а у "лавочкина" фонарь заметно возвышался. К сожалению, Савин ошибся. Это были "фоккеры", которые плеснули на нас огнем.
- Вот тебе и "лавочкины", только с крестами. Смотри в оба, - приказал стрелку.
- Слева две пары "фоккеров". Пристраивайся ко мне, - передал я Баранову.
Не успев вскочить в облака, перешли с Павлом в стремительное пикирование. Истребители кинулись следом. Сзади что-то сверкнуло, на пол кабины посыпалась стеклянная крошка. Самолет основательно тряхнуло. Сразу же переключил рацию на стрелка.
- Савин, как ты там?
В ответ молчание.
- Саша, ранен?
Только треск в наушниках...
Посадив машину, содрал с потных рук перчатки; отстегнул привязные ремни, спрыгнул на левую часть центроплана. Посмотрел в кабину стрелка, и меня будто изо всех сил ударили сзади увесистой дубинкой. Савин сидел ссутулившись, оплетенный парашютными лямками и... без головы. Его руки застыли на гашетках.
Горький колючий ком подкатил к горлу. Хотелось разорвать на груди комбинезон - не хватало воздуха. Сжав в крепкий узел нервы, стал вытаскивать окровавленное тело стрелка из кабины. Однако сам ничего не смог сделать. Кое-как с механиками вытащили Савина, уложили на чехлы. Девушки укладчицы парашютов, прибористки - в страхе закрыли лица, бросились от машины в сторону. Я плелся по летному полю, спотыкаясь на ровном месте, уткнувшись в шлемофон.
Смерть - жестокая и неумолимая! Почему ты так нещадно косишь нашу юность? Парню бы радоваться восходу солнца и вечерней зорьке, работать, учиться, целовать девушек, а он лежит, обезглавленный, скрючившись на промасленных чехлах. С нами уже нет летчиков Буракова, Колисняка, стрелков Дораева, Гришечкина, Баранникова, на счету которого было пять сбитых истребителей противника. Неизвестна и судьба Кости Круглова.
Вечером в столовой опрокинул свои наркомовские сто граммов, но легче от того на душе не стало. Сцепился с Сергеем Луганским, вспыхнул берестой. Выговаривал ему за тот случай, когда нас атаковала дюжина гитлеровцев, а его истребители, увлекшись боем, бросили нас на произвол судьбы. А ведь генерал Рязанов не раз напоминал истребителям: за тех штурмовиков, кого собьют с земли, он спрашивать не будет. Если же потери у штурмовиков появятся от фашистских истребителей, он будет рассматривать это как невыполнение приказа. Сергей доказывал, что ситуация сложилась настолько трудная, что сам, мол, еле-еле дотянул до аэродрома. Крепко поругались. Так и разошлись, надолго затаив друг на друга обиду.
