Мне приносят второй поднос с супом. На этот раз вместо того, чтобы со злостью отпихнуть тарелку, я беру ложку и опускаю ее в золотистую жидкость. Небольшая волна, которую она создает, доходит до кусочков овощей, и те начинают забавно барахтаться. Я смеюсь, вытаскиваю ложку и снова опускаю ее в суп.

...спустя несколько минут...

– Я приветствую всех видимых и невидимых зрителей! Мы присутствуем на поистине неординарном событии – на первом в мире ежегодном соревновании по суповому плаванию! Да-да-да, мы столько лет ждали и наконец дождались! Важность этого момента невозможно переоценить!.. Сейчас я представлю вам участников... Кто же будет первым? Он кубический, он желтый, он неповторимо вкусный, особенно когда жареный... Поприветствуем!.. Картофельный бриз! Следующий участник оранжевый снаружи, оранжевый внутри и оранжевый в душе... Каротиновый взрыв! А третьим будит... Горошек! И не потому, что у меня закончилась фантазия, а потому что он сам попросил себя так представить! Должна вас предупредить – бойтесь этого парня! Знаете, что у него в твиттере написано? «Горошек обидишь – лес из багажника увидишь!» Да-да... С виду милый и безобидный зеленый шарик... а на деле тот еще омут для радиоактивных ежиков! Но я отвлеклась... Спортсмены готовы, зрители напряжены, нервы накалены до предела... На старт. Внимание. Марш! И Картошечка стремительно вырывается вперед, подсекая замешкавшийся Горошек. Зря, зря он это сделал. Зеленые обиды не прощают – Горошек метко сшибает соперника суповой волной, и тот разбивается о стенку тарелки! Не прошло и двух секунд, а участников осталось только двое... и они приближаются к финишу, двигаются ноздря к ноздре!

– У них нет ноздрей, – раздается откуда-то звук, смутно напоминающий голос разума. Голос разума? У меня? Да нет, бред!

– Не важно! Они не дают друг другу спуска! Плывут, плывут, плывут, плывут и... Да! Победил... Каротиновый взрыв!!! Слово победителю! «Спасибо всем! Я победил только благодаря тому, что вы верили в меня! Хотя кого я обманываю? Я победил потому что я круче! Я оранжевый! А оранжевый – самый лучший цвет на планете! А вы все не оранжевые! Вы грязные! Вы грязноцветки!» Оу... Похоже, это диагноз. Пора от тебя избавляться.

Я подчерпнула ложкой не шибко сопротивляющийся кусочек овоща и отправила его в рот. Вкусно...

– Теперь, когда от Морковки-де-Морта избавились, можно поиграть в водное поло!

– Что с ней?

Хеймитч!

Я встрепенулась и огляделась.

Мой ментор стоял в углу комнаты вместе с той блондиночкой, которая сказала мне, что Пит... Пит... Пит... О! Еще одна морковка!

– Мы вкололи ей успокоительное.

– Какой чудесный день...

– Ясно... И зачем?

– Какой чудесный пень...

– Она плакала.

– Какой чудесный я...

– Неожиданно, для того, кто вернулся с того света.

– И песенка моя...

– Еще она кусалась и пыталась убежать...

– Я-я-я...

– Девочка устала и хочет домой.

– Я-я-я-я...

– Нет. Мистер Эбернети, я думаю дело не в этом. Мы сказали ей, что Пит мертв.

А далее в нашей программе занимательная минутка мата от Хеймитча Эбернети.

– Мы хотели, чтобы при встрече с ним она была более радостной! – попыталась оправдаться женщина.

– Более радостной, чем сейчас?!

Я хихикнула. Сейчас. Сей-час. Сей час. Забавное слово.

– Немедленно сделайте ее нормальной!

Хеймитч бросил в докторшу убийственным взглядом, та поморщилась, но просьбу выполнила – вытащила у меня из руки иголку. Ментор пристально проследил за тем, как она покинула комнату, и подошел ко мне.

– Слушай меня внимательно, солнышко!

– Солнышко, – повторила я, хватая ментора за прядь волос. – Оно желто-красное... Оранжевое... Он любил оранжевый...

– Любит. – Сказал он. – Пит жив!

– Виж тип... – пробормотала я. – Тибюл...

– Китнисс! Пит жив!

– Жив?

Затычка в левом ухе, что искажала все проникающие в него звуки, растворилась.

– Жив...

– Да! Вы оба живы!

– Живы... – выдохнула я, выпуская на волю слезы облегчения. – О, Хеймитч!

Я обнимаю его, в большей степени для того, чтобы вытереть слезы о его рубашку, а он шепчет мне в ухо: «Все хорошо, солнышко, все будет хорошо...»

====== Часть III. Победитель. XII ======

– Кому читаешь? Кому, спрашиваю, читаешь?

– Никому. Себе.

– А чего же в голос?

– Так ведь стихи.

Борис Васильев «А зори здесь тихие...»

– Ты потря-асающая! Это были лу-учшие и-игры из тех, что я ви-идел! – протянул Флавий на прощание, и троица доставал наконец-то покинула комнату, оставив меня наедине с Цинной.

Два часа с ними были настоящим адом. Мне даже начало казаться, что я готова вернуться на арену, только бы не слышать больше ничего вроде «Я как раз ложился спать, когда она убивала того парня из шестого дистрикта» или «Когда ту девочку из одиннадцатого проткнули иглы, мне было так морально тяжело, что я даже отказалась от десерта!».

– Они могут быть слегка... утомительными, – кивнул стилист, подзывая меня подойти ближе.

– Слегка?! – Я выгнула бровь и подняла руки, чтобы Цинна мог надеть платье. – Да они бы труп достали! Он бы сам вырыл себе могилку и заколотил крышку гроба, только бы их не слышать!

Цинна улыбается и внимательно разглядывает свое творение, мне тоже не терпится посмотреть, но он качает головой.

– Подожди, ещё туфли.

Я без особых проблем справляюсь с застежками кожаных босоножек, напоминающих греческие сандалии, и поворачиваюсь к зеркалу.

Огненная Китнисс снова в строю! Легкая, почти прозрачная материя испускает нежный свет, и стоит мне пошевелиться, как по платью прокатываются трепещущие волны, и оно переливается из желтого в голубой и обратно. Пламя свечи, только немного сонное пламя – тонкий слой косметики не смог скрыть синяки под глазами, появившиеся из-за двух дней без сна. Хеймитч запретил врачам давать мне какие-либо лекарства, способные повлиять на психику, в том числе снотворное, а заснуть самостоятельно у меня не получалось, никак не могла заставить себя закрыть глаза больше, чем на несколько секунд.

– Что думаешь?

– Оно прекрасно, – улыбаюсь я, осознавая, что в этом платье, да еще с волосами, собранными сзади синей ленточкой, похожа на двенадцатилетнюю девочку. Эдакий мамин ангелочек, который держит в страхе весь двор – это меня глаза выдают. Но в целом я достаточно невинна и безобидна, в прочем... ничего нового.

– Готова?

Я киваю и, послав своему отражению воздушный поцелуй, иду вслед за стилистом к лифту. Мы спускаемся на цокольный этаж, где Цинна обнимает меня и оставляет в одиночестве. Именно здесь, в плохо освещенном помещении под сценой, пахнущим свежей краской и строительным магазином, мне вдруг начало казаться, что жизнь налаживается.

К тому же, через минуту я увижу Пита...

Толпа орет так громко, что я хоть и ожидаю, но все равно не слышу, как ко мне подходит Хеймитч, и испуганно отскакиваю в сторону, когда он касается моего плеча.

– Успокойся, это всего лишь я. Дай-ка на тебя взглянуть, – говорит ментор.

Я вскидываю руки вверх и кокетливо кружусь.

– Сойдет.

Звучит не особо ободряюще, но я не обижаюсь – Хеймитч слишком много для меня сделал, теперь я просто физически не способна на него обижаться.

– Обнимемся на счастье?

Я по жизни не очень люблю обниматься, но в последнее время меня обнимают так часто, что, кажется, начинаю втягиваться. И если дело так дальше пойдет, то скоро вообще подсяду!

На заметку – найти дилера обнимашек.

Едва я кладу руки на шею ментора, как он с силой прижимает меня к себе, и я ожидаю инструкций к действию, но... ничего. Он обнял меня просто для того, чтобы обнять. То есть... он верит, что я сделала то, что я сделала, потому что хотела. Знает, что это не было хитроумным планом. Думает, что я действительно люблю Пита!

Как он может быть в этом уверен, если я в своих чувствах толком не могу разобраться? Что я делала, потому что этого требовали Игры? А что из ненависти к распорядителям? Или из-за душераздирающего страха? Или просто потому, что по-другому нельзя? Или потому, что Пит мне действительно очень дорог? А что я делала только из-за присутствия в моей голове тараканистой живности? Я не знаю!