Мать при этом ласково посмотрела на свою дочь. Девочка уставилась на нее отсутствующим взглядом. Ее тельце сотрясалось от судорог. На распутье женщины расстались. Меги еще долго думала о больной девочке, но не переставала думать и о своей судьбе. Сколько тяжелых испытаний выпало на ее долю! Казалось, она уже испила чашу горести до дна. И все же, как знать, не страдала ли мать этой больной девочки неизмеримо больше, чем она, Меги? От одной этой мысли на душе у нее сразу посветлело и потеплело. Она шла через родные поля. Смеркалось. Огромная бледно-красная луна появилась на небе. Меги присела на траву, решив еще немного подождать и отдохнуть. Ей хотелось появиться дома, когда луна окутает мегрельские нивы своим спокойным, мягким сиянием. Какая будет радость для всех, какое счастье!

Меги погрузилась в сладостную мечту.

Она видит перед собой маленькую хижину, скромную, уединенную. Вокруг ночь, тишина. Люди сидят у очага. Тихо догорает огонь. Сказка только что кончилась. На лицах слушателей печаль. Все думают о бесследно пропавшем: на охоте, в море или на войне. В эти тихие мгновения все вспоминают о нем без слов, и также без слов обмениваются мыслями. В душе у каждого теплится крошечная надежда: может быть, он еще жив, может быть, не погиб. Каждый из них верит, верит втайне, но твердо, что вдруг откроется дверь и появится он, любимый, желанный. Тихо догорает огонь. На лицах людей печаль и вера в невозможное.

Так или почти так представляла себе Меги свое возвращение. Она встала и решительно зашагала по направлению к родному дому. Мягким, опаловым светом светила луна. Меги слышала учащенное биение собственного сердца. Она шла, как в бреду, но отчетливо воспринимала все, что ее окружало, что попадалось на пути. Наконец показался ее дом. В неописуемом волнении вошла Меги во двор. Она зашаталась, и ей пришлось прислониться к стволу орехового дерева, чтобы удержаться на ногах. В доме было тихо, темно. Даже собаки дремали. Войти сейчас же в дом, разбудить мать, разбудить Меники, ошеломить их! Меги в порыве радости сделала еще один шаг к дому и тут же остановилась, как вкопанная: на балконе сидела ее мать, и кто-то целовал ее колени. Неужели Нау? Уж не призрак ли это луны? Сердце Меги лихорадочно заколотилось, но она не могла сделать ни шагу. Цицино сидела спиной к Меги, но дочь узнала мать. Ее пальцы играли в волосах раба, точно лаская прирученного зверя. Страдания разожгли страсть Цицино. Нау на миг поднял голову и тоже окаменел: неужели Меги? Он хотел было вскрикнуть от неожиданной радости, но не издал ни звука. Стыд и страх отразились в застывшей судороге. Не привидение ли это?

Он опустил голову, и она, казалось, застыла, колено Цицино сразу же ощутило это.

— Что с тобой? — спросила его госпожа. Нау наконец осмелился поднять голову, но Меги уже исчезла.

— Ты что, онемел? — спросила его еще раз Цицино, уже не скрывая своего раздражения. Нау молчал. Он смог издать лишь какой-то неясный звук, похожий скорее всего на рычание безобидного зверя. Цицино оттолкнула его от себя, как собаку, и встала.

Меги, не оглядываясь, выбежала со двора. Теперь она знала, что для нее все потеряно безвозвратно. Что, собственно, произошло? Как будто ничего особенного: чувственное желание, избравшее для своего удовлетворения раба. Но Меги не могла до конца постичь происшедшее. Она была готова снова один за другим пережить все ужасы, выпавшие на ее долю, чтобы только не видеть этот, последний. Цицино, боготворимая ею мать… Нет, нет… Теперь она уже не думала о больной девочке. Ей самой приходилось страдать еще больше. Может быть, и ей стоило пойти в Цкепи, чтобы найти утешение в чудодейственной картине?..

Прекрасен правый берег Техури. Вдоль него тянется гряда холмов, усеянных тихими, уединенными усадьбами. Здесь находится и Накалакеви. Это слово означает буквально: «место, где когда-то был город». Это развалины древнего города Аэя, о котором упоминает еще Геродот и который позднее Страбон назовет «археополисом». Здесь стоит украшенная великолепными фресками церковь эпохи Юстиниана. Ее своды выложены огромными квадрами. Недалеко от церкви расположена цитадель с потайным ходом, ведущим к реке. Немного ниже по течению реки высится старинная усадьба с двухэтажным домом и длинной, широкой террасой, начинающейся у самого берега моря. В середине двора могучие широколистые платаны, дубы и ореховые деревья образовали плотный шатер. За этой усадьбой, у подножья конусообразного холма начинается деревня Цкепи. На вершине холма можно видеть увитые плющом развалины высокой башни, которая была когда-то частью крепости мегрельских князей.

Женщина с больным ребенком въехала во двор азнаура Кордзая. Во дворе уже стояло много повозок с тентами. Здесь царило оживление. Со всех концов Мегрелии, Гурии, Сванети и Имерети сюда съехались больные. Это были одержимые навязчивой идеей, виттовой пляской, эпилептики, заики, страдающие любовной тоской, помешанные, словом, целое сборище душевнобольных. Все они терпеливо ждали исцеления. Их поддерживала вера, вера в чудо: если даже все уже потеряно, все же где-то на земле, возможно, есть еще крошечный луч надежды, сулящий облегчение. За этот созданный мечтой и обретший в возбужденном сознании почти осязаемую плоть лучик надежды цеплялись больные, но еще больше — их близкие. Случаев магического исцеления было немало. Азнаур Кордзая, практичный и ловкий человек, сумел извлечь пользу из того случая с больной девочкой, о котором рассказала Меги женщина на арбе. В сущности, в этом случае не было ничего сверхъестественного. Девочка уставилась на портрет девушки, красота которой повергла ее в изумление, и успокоилась на короткое время. Родные девочки приписали картине чудодейственную силу, ибо человеческая природа нуждается в том, чтобы счастливый исход болезни или несчастья объяснить чудом — даже в том случае, если оно лишь мнимое. Слух о чудесном исцелении быстро распространился, возбудив множество людей. Кордзая купил эту картину на ярмарке в Сенаки. Но чтобы еще больше подчеркнуть ее чудодейственность, он рассказывал, что приобрел ее у какого-то итальянца, которому он в городе Поти оказал дружескую услугу. Молодую женщину, изображенную на картине, он называл «Девой Марией», хотя многих настораживал тот факт, что она была без младенца. Однако вера в чудо не нуждается в доказательствах. Портрет стал для Кордзая источником дохода. Ему приносили яйца, сыр, шерсть, привозили овец, кур и голубей. Больные и сопровождавшие их близкие могли видеть картину лишь в час захода солнца. Таково было требование Кордзая, которое никто не мог объяснить. Портрет был выставлен под кроной тысячелетнего дуба. Люди уже собрались, и с немым восхищением уставились на картину, когда среди них вдруг появилась девушка. Никто сначала не обратил на нее внимания.

Это была Меги. Отсутствующим взглядом посмотрела она на окружавших людей и вдруг увидела картину. Она вздрогнула, будто глаза ее встретились с пламенем, но не с обжигающим, а с ласкающим. Это был ее портрет. Меги словно окаменела, но мысли не переставали роиться в ее голове. Что это?

Как попал сюда портрет? Волнение Меги мало-помалу улеглось. Душа преисполнилась кротости и тепла: ведь это ее портрет исцеляет и успокаивает других. Следом за этой мыслью, появилась еще одна: хотя изображение и исцеляет других, но ведь это портрет неисцелимой. Тихая печаль поселилась в ее сердце. Может быть, эта картина исцелит и ее, Меги? Но что-то чужое было в образе девушки на портрете. Она вздрогнула и тут увидела юношу, привезенного для исцеления. Она узнала в нем того молодого человека, который в Гурии часто и как-то странно пытался встретиться с ней взглядом: он страдал любовной тоской. Его мать рассказала, что какая-то незнакомка — по всей вероятности, ведьма — околдовала его. Юноша увидел Меги, и из его горла вырвался дикий крик. Была ли это любовь? А может быть, проклятие? Меги, погруженная в созерцание картины, вздрогнула от неожиданности. Мать больного юноши посмотрела на Меги и вскрикнула, как безумная: