Пока я разглядывал ее, она подняла на меня свои глаза, но поскольку я был таким огромным и некрасивым, первым выражением, которое появилось на ее лице, когда наши глаза встретились, был ужас. В отчаянии она быстро оглянулась по сторонам, будто маленький запуганный олененок, пойманный ночью в охотничью сеть.
Она выглядела такой беззащитной, и если бы она такой и оставалась, я бы заботился о ней так же нежно и с такой же любовью, как и о своей первой жене; но я стал свидетелем необыкновенного превращения. Ее спина выпрямилась, глаза стали пылкими и дерзкими. Казалось, на моих глазах лань превращается в большую и красивую тигрицу. И совершенно неожиданно мой серый маленький мир перевернулся с ног на голову. Я почувствовал, как противно засосало под ложечкой. «Кто ты?» — шептало внутри мое потрясенное сердце. Именно там и тогда я влюбился. Так глубоко, что, казалось, внутри у меня шевелились все внутренности.
Я с самого начала знал, что она никогда не будет просто женщиной, которая станет растить двух моих детей или будет спутником на склоне лет, знал, что это будет существо, которое превратит меня в марионетку. Одним лишь прикосновением своей прекрасной руки она вернула жизнь моим неподвижным рукам. Ах, как были осторожны мои движения под ее смелой рукой. В тот день я думал, что поймал луну, и только много-много лет спустя я понял, что то, к чему я прикоснулся, было лишь отражением луны в голубом пластмассовом ведре. Я не могу дотянуться до луны. Так всегда было и так будет. В то время я понял это окончательно.
Я вспоминаю о своей брачной ночи, как о самом прекрасном сне. Будто пара крыльев. Вдруг у тебя в руках появляется такое сокровище, что вся твоя никчемная жизнь навсегда меняется. Не от счастья — от страха. От страха потерять это. И потому, что я считал себя не заслуживающим этого. Те крылья достались обманом. Скоро даже этих золотых часов, вызывающих такое восхищение, этого символа богатства и положения, больше не будет. Их мне всего лишь одолжил друг, тот самый, который одолжил мне и машину с водителем Билалом. В глубине своего наполненного виной сердца я уже любил ее. По-настоящему любил. Ради нее я сделал бы что угодно, куда угодно поехал бы. Моя душа разрывалась при мысли о том, что в один прекрасный день она станет презирать меня. Старая ведьма Пани рассказывала ее матери сказки о богатствах, в которые поверила бы только хорошая женщина, — и, тем не менее, как я могу осуждать ее, когда в паутину ее лжи попалась такая диковинная бабочка? Я обманывал себя, что однажды моя необыкновенная бабочка полюбит меня. Годы, я думал, смогут смыть мой позор. Годы проходили, но нет, она так и не смогла полюбить меня, хоть я и притворялся, убеждая сам себя, что бабочка особенная и привязанность испытывает как-то по-особенному.
Она была такой миниатюрной, что я мог ладонями обхватить ее бедра. Моя крошка невеста. Нельзя было любить ее, не причиняя ей боль. Когда в ту темную ночь она думала, что я сплю, то незаметно выбралась из комнаты, чтобы искупаться в соседском источнике. Когда она вернулась, я увидел, что она плачет. В темную щель между своими ресницами я видел, как она смотрит на меня. На ее совсем молоденьком личике я видел детскую надежду и страх зрелой женщины. Медленно-медленно, словно против своей воли, но подталкиваемая наивным любопытством, она, словно пробуя, гладила рукой мой лоб. Ее рука была холодной и влажной. Она отвернулась от меня и заснула быстро, словно ребенок. Я помню треугольник ее спины, когда она спала. Я смотрел, как та медленно поднималась и опускалась, вглядывался в ее гладкую кожу, словно сотканную из тончайших шелковых нитей, а мысленно возвращался к историям, которые в нашей деревне рассказывали старушки в пору моей юности. Об одиноком пожилом мужчине с Луны, который входит в комнаты к красивым женщинам и ложится спать рядом с ними. Она была так красива, моя жена, что в ту ночь я видел, как лунный свет проникал через открытые окна и мягко опускался на ее спящее лицо. В этом бледном свете она была богиней. Прекрасной, словно жемчужина.
Моя первая жена была самым мягким человеком из живущих на земле. Она была так добра и мягкосердечна, что гадалка предсказала, что ей недолго осталось жить. Я с любовью заботился о ней, но с момента, когда глаза Лакшми встретились с моими во время свадебной церемонии, я уже был страстно и глубоко в нее влюблен. Ее умные темные глаза сверкнули огнем, который прожег даже мой желудок, но в этих глазах я был дураком, и, наверно, это так и есть. Даже ребенком я развивался слишком медленно. Дома меня называли медлительным мулом. Больше всего я хотел защитить ее и осыпать ее всеми теми богатствами, которые были обещаны ее матери, но я был всего лишь служащим. Служащим без перспектив, без сбережений и без ценностей. Даже те деньги, которые я заработал до моего первого брака, ушли на помощь моей сестре.
Когда я впервые привез Лакшми в Малайзию, она плакала поздними ночами, когда думала, что я сплю. Я мог проснуться рано утром и слышать, как она тихонько плачет на кухне. Я знал, что ей трудно без матери. Днем она была занята своей овощной грядкой или ежедневными заботами по дому, но вечером одиночество переполняло ее.
Я не мог больше этого выдержать и однажды ночью встал с кровати и пошел на кухню. Как ребенок, лежала она на животе, уткнувшись лбом в скрещенные руки. Я смотрел на изгиб ее шеи, и вдруг огромной силы желание овладело мной. Мне хотелось обнять жену и почувствовать прикосновение ее нежной кожи. Я подошел к ней и положил руку ей на голову, но она вскрикнула от испуга, хватаясь правой рукой за сердце.
— Ох, как же ты меня напугал! — осуждающе и почти с яростью воскликнула она. Лакшми еще больше отклонилась назад и смотрела на меня выжидательно. Ее глаза были влажными и поблескивали, но выражение лица было холодным и закрытым, будто ящик в письменном столе. Некоторое время я стоял и смотрел на ее застывший вид и холодное, напряженное лицо, а потом повернулся и пошел спать. Она не хотела ни меня, ни моей любви. И то, и другое вызывало в ней отвращение.
Иногда, когда она спала, я тянулся к ней, и даже тогда она стонала и отворачивалась. И я снова понимал, что моя любовь уходит впустую. Лакшми никогда не полюбит меня. Ради нее я оставил своих детей, и, тем не менее, даже сейчас, после всего, что случилось, и всего, что я потерял, я знаю, что ни единого мгновения я бы менять не стал.
День, когда родилась моя Мохини, стал самым счастливым днем моей жизни. Когда я впервые взглянул на нее, я даже почувствовал боль, будто кто-то забрался в мое тело и сжал мне сердце. Я смотрел на нее, не веря глазам своим. Единственное слово ворвалось в мою голову.
— Нефертити, — прошептал я.
В мою жизнь вошла прекрасная Нефертити.
Она была так совершенна, что слезы неверия и счастья нередко увлажняли мне глаза. Неужели это я, я один из всех людей был причастен к созданию этого чуда? Я заглянул в ее крошечное спящее личико, коснулся ее прямых черных волос и понял, что она моя. А теперь в качестве подарка для тебя… сердце одного человека — мое. Твоя бабушка называла ее Мохини, но для меня она всегда была Нефертити. Именно так я думал о ней. Я представлял себе Мохини как иллюстрацию в одной старой санскритской книге моего отца. Она стоит так же изящно, как Богиня Змей, у нее длинные черные волосы, во взгляде искоса слились поровну страх и наслаждение. Ее беспечные ножки весело танцуют по сердцам многих мужчин. Дерзко, гордо она наслаждается своей порочностью. Нет, нет, моя Нефертити была самым невинным ангелом. Распускающимся цветком.
Мне было тридцать девять, и я смотрел на свою бесполезную жизнь, в которой одна неудача сменялась другой, и понимал, что, даже если я никогда не пройду еще одного собеседования в офисе, никогда не совершу какого-нибудь поступка, мне будет достаточно того драгоценного момента, когда акушерка передала мне мою Нефертити, туго запеленутую в старый саронг, пахнувший миррой.
В детстве, пока я рос, для меня было несложно выносить высокомерные взгляды моих сверстников, когда они сдавали экзамены и переходили в выпускной класс. Один за другим они проходили мимо меня, все с одинаковым видом, в котором было немного презрения, немного жалости; и все же я был счастлив. А теперь у меня самого дети — и в каждом что-то особенное. Я, бывало, ехал домой на велосипеде так быстро, как только мог, волосы мои развевались на ветру, к рулю была привязана гроздь бананов или четверть джекфрута, и как только я заворачивал в наш тупик, что-то происходило во мне. Я сбавлял скорость, чтобы снова и снова окинуть взглядом дом, где жила моя семья. Внутри этого маленького, лишенного великолепия дома было все, чего я когда-либо хотел от жизни. Там внутри была необыкновенная женщина и дети, от которых у меня дыхание перехватывало. Частичка Лакшми и, к моей бесконечной радости, частичка меня.
