Мама была внизу, на ней было это самое платье. Она собиралась на вечеринку. Я отчетливо видела гостиную в романском стиле с ее прекрасными цветочными композициями и большими, полными фруктов хрустальными чашами, черным полом, хрустальными люстрами, лампами, перилами, кремовой кушеткой в викторианском стиле, обеденным столом из красного дерева, уютным уголком с большими диванами — все начищенное и новое, без пыли, грязи или птичьего помета. И это было великолепно. Мама ждала возвращения папы с работы, красиво расставляла цветы на обеденном столе и тихо плакала.
Лоскуток, лоскуток, еще лоскуток резала она ножницами. Она делала украшение для обеденного стола. Кроваво-красные розы хорошо сочетались с цветами Лапа Кенгуру.
— Почему ты плачешь, мамочка?
Воспоминания стали расплывчатыми, и я видела в отражении, что во мне произошли какие-то неуловимые изменения. Я спустилась вниз в мамином платье. Я не только выглядела по-другому, я и чувствовала себя иначе. Атмосфера была тихой и спокойной, и я ощущала себя дома, но за окном становилось темно, а в доме не было ни электричества, ни газа. Я заметила две статуи темнокожих мальчиков из черного дерева по обе стороны лестницы, покрытые пылью и паутиной, каждый из них держал в руках канделябр, и стала разыскивать по всей кухне хоть какие-то свечи.
Холодильник был пуст, но в шкафах много консервов. Пакеты с лапшой быстрого приготовления, банки с сухим молоком, консервированные сардины, опрокинутые крысами пустые коробки от круп и много-много банок маринованного манго домашнего приготовления. В другом шкафчике была бутыль с диким медом, разделившимся на твердую основу тусклого золотого цвета и густую темно-коричневую жидкость. Я нашла свечи. Потом заметила связку ключей. Один из них подходил к двери черного хода. Я с силой толкнула дверь, она раскрылась, и в комнату ворвался наступающий вечер. Солнце уже село за высокую стену из красного кирпича, окружавшую сад. Я вышла в темноту сумерек и пошла по короткой, выложенной камнем дорожке, почти полностью заросшей с обеих сторон дикой травой. В саду было тихо. Неправдоподобно тихо. Шум дороги казался таким далеким, а приближающаяся ночь только начинала одевать деревья и землю в приглушенные пурпурные тона. Благодаря запустению и полному уединению за высокой кирпичной стеной, я почувствовала необыкновенное удовольствие, будто оставила мир по ту ее сторону и открыла сказочную страну.
Что же еще назвать раем, как не этот сад за стеной?
Я прошла мимо небольшой овощной грядки, давно заросшей буйными травами и широколистыми сорняками. Подобно каркасу вигвама краснокожих индейцев, в землю были воткнуты по кругу и связаны наверху палки, окрашенные дождями и солнцем в тусклый цвет бересты. Когда-то по ним направляли рост вьющихся растений в этом огороде. Теперь верхушка каждого такого вигвама была усыпана розовато-лиловыми и серыми улитками, прилипшими друг к другу группками и довольными тем, что они могли оставаться в неподвижности высоко над бунтом дикой растительности. Ближе к кирпичной стене цветки на дереве манго вот-вот собирались превратиться в маленькие зеленые плоды. Твердые бледно-зеленые узлы низко свисали гроздьями. На дереве висел изорванный гамак. Я помнила этот гамак, еще совсем новый, а в нем кто-то медленно покачивался в неясной тени дерева. Мягкий ветер донес до меня тихий смех: «Я обгоню тебя».
Я обернулась, но никого не увидела. Выложенная камнем дорожка вдруг исчезла, и я очутилась на пружинистом мхе. Слева был заросший кустарником маленький пруд, из которого появилась покрытая мхом статуя Нептуна. Возле нее зацвел маленький куст, и одинокий розовато-белый цветок, почти такой же величины, как капуста, тяжело свешивался с ветки. Я наклонилась совсем близко, чтобы понюхать цветок, и снова — мимолетное видение: я склоняюсь над прудом и вижу в отражении чистых вод чужое лицо. Улыбающееся, темное треугольное лицо. Видение ушло так же быстро, как и появилось. Пруд теперь был совсем спокойным. Коричневая пятнистая жаба подозрительно смотрела на меня. Я пошла дальше по саду.
В конце сада была почти полностью скрытая вьющимися растениями маленькая деревянная хижина. На крыше под широкими блестящими сердцевидными листьями плюща пряталась еще не отпавшая оранжевая черепица. Листья почти закрыли дверной проем и грозили даже обвалить крышу под огромной тяжестью обильно разросшегося растения. Я немного отодвинула листья, самовольно занявшие всю дверь, и заглянула внутрь. В полумраке я увидела стол и стул, которые выглядели как маленькая кроватка и деревянная скамеечка. Войти внутрь я не решилась. Там могли быть змеи.
Мне показалось, что я увидела блеск золота на пальце и, кажется, в глубине промелькнуло то самое широко улыбающееся треугольное лицо, которое я видела тогда в отражении на пруду.
Лицо было старым, а глаза — добрыми. В этом лице было что-то запоминающееся, темно-зеленая татуировка в виде мелких точек и ромбов, которая начиналась на лбу от середины каждой брови и спускалась, будто созвездие, к вискам и на высокие скулы. Неудержимо хихикал ребенок. Пожилая женщина с татуировкой щекотала ей живот. Я старалась рассмотреть в полумраке еще что-нибудь, но больше ничего не двигалось. Пожилая женщина с золотым кольцом и хихикающая девочка, должно быть, были сделаны из печенья к чаю, потому что они испарились в темной пыльной хижине именно так, будто крошки печенья, попавшие в кружку чая. Уже совсем стемнело. Я поднялась и медленно вернулась по своим следам мимо пруда. Лицо с татуировкой. Кто была эта женщина? Вдруг я поняла. Это же Аму! Дорогая, любимая Аму.
Вернувшись на кухню, я закрыла дверь и стояла, пока глаза не привыкли к более глубокой темноте внутри дома, затем зажгла свечу и, неся ее в одной руке, а коробку с незажженными свечами — в другой, вернулась обратно в холл. Одну за другой я поставила свечи в канделябр, и, смахнув толстый покров из пыли и паутины, зажгла все свечи.
Темнокожие мальчики с зажженными свечами выглядели величественными, их красивые лица из красного дерева сияли, словно гладкие черные камни в свете полной луны. Свечи метали танцующие желтые огоньки на стены и бросали таинственную тень по углам. Я не помнила немного удивленного выражения лиц мальчиков, но знала без сомнения, что их звали Салиб и Реман. Когда-то я была не выше их. От света свечей оживился потолок. Пухленькие нимфы, женщины со скромными лицами и прекрасно сложенные мужчины с курчавыми волосами ожили. Весь дом и все в нем ожидали меня. Возможно, в доме жили и привидения, но я совершенно не боялась и чувствовала себя достаточно уверенно. Я была дома, и в этом полуразрушенном, заброшенном доме мне было куда более уютно, чем в моей прохладной роскошной квартире в Дамансаре, но когда углы комнаты погрузились во тьму, я поняла, что даже несмотря на то, что мне очень не хотелось уходить, нужно было возвращаться, поскольку тихие удары маленьких коготков по мраморному полу становились все более отчетливыми и дерзкими. Я не хотела встречаться с крысами, очевидно жившими в моем доме, поэтому отложила в сторону мамино платье, задула все свечи и, плотно закрыв за собой двери, ушла с тяжелым сердцем. Как будто позади осталось что-то очень важное.
Когда я выключила магнитофон, было два часа ночи. За окном безутешно выла буря, стуча балконной дверью, будто злой дух отчаянно пытался попасть внутрь. Я смотрела на роскошные вещи вокруг меня и чувствовала, что их потеря будет для меня неощутимой и не вызовет сожаления. Еще на прошлой неделе все было иначе. Через неделю или меньше я буду такой же, как все. Возможно, мне придется пойти и устроиться где-то секретарем. Покупать одежду в универмаге, готовить еду, самой за собой убирать. Я равнодушно пожала плечами при этой мысли.
Что действительно имело для меня значение, так это раскрытие глубокой тайны, окружавшей мою маму, решение загадки пола из черного мрамора, который зловеще разрастался в моих снах, выяснение, почему от звука капающей воды меня охватывал леденящий ужас или почему сочетание красного с черным было для меня таким отвратительным. Во мне пробуждалась глубинная память. Мне казалось, я вспомнила прабабушку Лакшми, но было тяжело сопоставить энергичную молодую Лакшми на кассетах и пожилую седую женщину из моих неясных воспоминаний. Могла ли она быть той несчастной женщиной в кресле из ротанга, которая всегда жульничала, играя в китайские шашки?
