Марина Валентиновна поздоровалась, прошла к себе в кабинет. Позвала туда внука, но тому среди шумной толпы было интереснее, и он не захотел идти к бабушке.

Присев к письменному столу, на котором в определенном порядке были разложены отпечатанные листы будущей диссертации, Марина Валентиновна попыталась законспектировать в специальной тетрадке в коленкоровом переплете то, что ей встретилось сегодня интересного в журналах. Но поработать не удалось: за ней пришел зять.

— Просим вас, сделайте одолжение! — И указал на стол, накрытый в соседней комнате.

Пришлось пойти.

— Просим, просим! — закричали все дружно, теснясь, уступая ей место. — Вот сюда. Пожалуйста, рядом с Виталием.

— Очень будет приятно! — поднялся Виталий и галантно раскланялся. Тотчас раздобыл свободную тарелку. — Что изволите? Очень вкусный салатик.

— Спасибо… Больше ничего не надо.

На вид Виталию было лет тридцать. Загорелое лицо. Серебристый ежик волос.

— Между прочим, Виталий у нас тоже кандидат наук.

— Да? — с любопытством взглянула Марина Валентиновна на Виталия. — Вы где работаете?

— В Физтехе. Так сказать, в бывшем гнезде папы Иоффе.

Ого! Об этом институте она была наслышана.

— А по какой теме диссертация?

— По автоматическому опознаванию образов.

— Интересно! Если у вас найдется свободное время, я хотела бы с вами об этом поговорить.

— Пожалуйста, — ответил Виталий. — Правда, в ближайшие дни я уезжаю. А потом весь в вашем распоряжении.

— Куда едете, если не секрет?

— На шабашку.

— Куда, куда? — переспросила Марина Валентиновна.

— В Псковскую или Новгородскую область. Помахать топором.

— Не понимаю. — Марина Валентиновна действительно не понимала. С нескрываемым интересом смотрела на Виталия. — На стройку?.. Вас посылают?..

— Нет. Добровольно. У меня два месяца отпуск. Надо подхарчиться слегка. Подвернулась приличная шабашка.

— А ваша научная работа?

— Одно другому не мешает. Сколымлю на гараж. Сколочу бригаду человека три пожилистее. Мы в прошлом году в Лужском районе три стандартных сборно-щитовых домика за две недели кинули. Так о нас потом в местной газете писали. Какой-то эрудит смастерил очерк. И наши будки на фотографии. «Друзья из города». Один прикрылся кепочкой, глазенки в сторону. Я наслаждаюсь ароматом цветов, пила на плече — опять же лица не видно. А к сентябрю снова в город, и тут всякие протончики-электрончики.

— Нет, я чего-то здесь не понимаю. Подождите, подождите!..

— А чего же не понять. Вон Тяпа тоже со мной едет. Может, ты объяснишь?

Виталий указал на сидящего напротив них за столом парня. Услышав, что говорят о нем, тот поднял голову.

— Простите, вы тоже инженер? — спросила его Марина Валентиновна.

— Нет. Я работаю в другой области. В кино. У меня нет машины, как у Виталия, но я недавно, женился. А помните, как в одном стихотворении говорится: «Птичка — то бишь я — гнездышко для деток вьет, то соломку тащит в ножках, то пушок во рту несет…» Я вью гнездышко.

— И это не мешает вашей основной работе? Нет, подождите, подождите! — произнесла Марина Валентиновна, хотя никто и не собирался говорить. Она закрыла лицо руками. — Я что-то действительно перестала понимать.

У нее тоже кандидатский отпуск два месяца, но чтоб она ушла «колымить»! Может, она и впрямь стала выжившей из ума старухой и ей пора на пенсию?

«Нет, что-то меняется в этом мире. Что-то происходит».

Сидящий напротив за столом парень начал пощипывать струны гитары, проверяя настройку.

— «Корабли приходят и уходят…»

— Можно у вас гитару? — попросила Марина Валентиновна, хотя вовсе не умела играть. Попросила, сама не зная для чего, повинуясь какому-то внутреннему побуждению. Положила ее на свободный соседний стул и запела, зная, что не имеет голоса и никогда прежде не пробовала петь.

Запела так, как пели на рынках тридцать лет назад. Ей часто доводилось слышать эти песни, возвращаясь с дежурства из госпиталя и проходя мимо ворот рынка, у которых всегда сидел кто-нибудь в темных очках. Перед ним возле ног лежала кепка, в которой позвякивали медяки.

— Дяденьки и тетеньки, папаши и мамаши, братья и сестры, подайте, кто сколько может.

Она умолкла. И за столом воцарилась тишина. Они, эти мальчики и девочки, не слышали этой песни, не видели кепки, которая лежала перед певцом на земле и в которую падали иногда монеты, не видели тех женщин, которые стояли вокруг, платками незаметно вытирая глаза и думая при этом: «Может быть, и мой где-то так же». Они ничего не видели, эти девочки и мальчики. И прекрасно!

Молчание нарушил вбежавший в комнату Сережка.

— Ма-а!.. Я порезал палец, — зарыдал он.

— Сколько я тебе говорила: не балуйся, будь осторожнее! — всполошилась Ирочка.

— Ничего, — спокойно сказала Марина Валентиновна. — Пустяки. Идем, я перевяжу.

Она провела Сережку к себе в кабинет. Намочила иодом вату и смазала порез. Сережа морщился, но молчал. Если бы это делала мама, он задал бы ревака.

— Царапина, — сказала Марина Валентиновна. Хотела погладить внука по голове, но почему-то воздержалась. — Скоро с мамой и папой поедешь на дачу. Через неделю у них начнется отпуск. Будешь ходить с папой удить рыбу.

— Папа не поедет, — погрустнев, сказал Сережка.

— Почему?

— Он с друзьями уходит в туристский поход. У них сегодня проводы.

— Вот как?!

Когда зять отправился провожать гостей, Марина Валентиновна вышла на кухню. Ирочка там мыла посуду.

— Это верно, что он уходит в поход? — спросила Марина Валентиновна, не назвав зятя по имени.

— Да.

— Значит, ты в отпуск едешь одна?

— Ну и что же.

— Я тебя не понимаю. Ты хочешь или нет, чтобы он шел в поход?

— Не хочу.

— И тем не менее ты его отпускаешь! Не хочешь, а он идет!

— Мама, ну как же ты не можешь понять, что мы с тобой разные. И то, что тебе кажется ужасным, я в этом не вижу никакого криминала. Но ведь и ты не такая, как, положим, твоя бабушка, которая не ела мясное в постные дни. Тебе это кажется странным. Как и мне — жесткий аскетизм вашего поколения. И мы иные, не такие, как вы. Пока я была маленькой, ни один мужчина не зашел к нам в дом. Может быть, они тебе были не нужны?

— Бестактность и хамство!

Марина Валентиновна, вскинув голову, твердым солдатским шагом прошла к себе в кабинет.

Задуманное Марина Валентиновна никогда не откладывала в долгий ящик. Главное, что она и других умела растормошить, увлечь, а то и просто заставить работать.

Через неделю был назначен институтский технический совет, на котором Полуянов должен был сделать сообщение о новых элементах и о том, что даст переход на них.

Марина Валентиновна придавала техсовету большое значение, поэтому попросила Полуянова законспектировать то, что он собирался говорить и согласовать с ней. И теперь Полуянов туда-обратно ходил в кабинет Головань, по нескольку раз переделывал чуть ли не каждую фразу.

За многие годы работы начальником лаборатории Марина Валентиновна выучилась читать текст, держа его перед собой вверх ногами, так, как было удобно принесшему. При этом не только читала, но и вносила карандашом поправки:

— По-моему, здесь у вас неудачная фраза. — И тотчас зачеркивала свою же поправку: — Нет, нет, так тоже нехорошо.

К концу разговора весь лист оказывался исчиркан.

— Перепишите, пожалуйста, еще раз и покажите.

Всякий раз, когда Полуянов, прикрывая за собой дверь, оглядывался, он видел, как Марина Валентиновна сидела задумавшись, приготовив карандаш. Это значило, что ей пришло на ум иное, лучшее построение фразы. А когда он через несколько минут возвращался, у Марины Валентиновны был приготовлен другой, весь исчирканный лист.