- Да, - неуверенно ответила она, поставив кружку на стол. Что-то в голосе на том конце провода настораживало. – Кто это?

- Барбара Морс.

- О. – Ал подошла к окну, с сомнением выглянула, будто в любую минуту могли появиться назойливые папарацци, или неведомые шутники обсыпали бы её блёстками. – Я вас слушаю.

- Я хотела бы извиниться, ты ведь понимаешь, я была на эмоциях, устала после долгой дороги и совершенно не ожидала, что вы с Клинтом придете…

Нет, ожидала, ты пришла в дом, где даже не была, ты знала о сигнализации и знала, что Клинт сорвётся проверить свою берлогу.

- И ещё прости меня за те слова о педофилии. Я не сразу поняла, сколько тебе лет, ты выглядишь младше своих восемнадцати.

- Мне девятнадцать, - на автомате отозвалась Шутер, обводя пальцем дома-небоскрёбы за стеклом.

- Да, девятнадцать, извини. Ты выглядишь так, будто тебе не больше пятнадцати…

В пятнадцать я потеряла наставника и совершила своё первое убийство…

- Ох, что-то я заболталась. Я хотела бы встретиться с тобой, если ты не против. Посидим, поговорим, всё же Клинт нам не чужой человек, и мы через него практически родные, может, тебе совет какой-нибудь понадобится. Не подумай чего, я просто хочу поговорить, я все эти одиннадцать лет была оторвана от мира, сейчас налаживаю связи. Знаешь, паб “Ирландия” на Сорок шестой?

“Одиннадцать лет оторвана от мира”… Милая, ты даже не знаешь, что значит быть оторванной от мира. Это не жить за пределами цивилизации, это не лежать в больнице и даже не выполнять тяжёлое задание в другой стране под прикрытием. Быть оторванной от мира значит запереться в собственноручно построенную башню и выбросить ключи. Когда тебя держит вязкая, густая тьма, а шипящий голос напевает дурные песни. Твое тело может жить и двигаться среди людей, но сердце уже не стучит, в глазах пустота, а вместо души… Хотя, душа странная субстанция. Никто не знает, как она выглядит и где находится, но знают, что болит.

- Да, знаю, - через силу говорит она, слизывая с прокушенной губы кровь.

- Встретимся там? Сегодня вечером тебя устроит?

- Конечно.

- Тогда до встречи. Только… не говори Клинту, пусть это будет нашей женской тайной.

Паб “Ирландия” соответствует своему названию, слишком много зелёного, клевера и Святого Патрика. На бежевых стенах картины с видами Ирландии, из огранённых бутылочных осколков выложено: “Мы любим Ирландию!”. В помещении гремит роковое попурри, смешанное с ирландской национальной музыкой, пышногрудые официантки в коротких стилизованных костюмах лавируют по залу с подносами и огромными кружками пива. Публика самая разная: в углу шумные подростки – нескромные девушки, облизывающиеся юноши, пришедшие в жаркую воскресную ночь в первый попавшийся бар, чтобы с него начать путешествие по клубам и забегаловкам; у стойки, где висит огромный телевизор, расположились одинокие и ищущие приключений, за столиками не замечающие вокруг себя ничего парочки и просто дружеские посиделки. Бобби машет ей с углового дивана.

- Рада, что ты пришла, - Морс хлопает изящной ладонью по кожзаменителю токсично-зелёного цвета рядом с собой. – Как добралась?

- Нормально, - пожимает плечами Ал, застёгивая карманы на толстой мотоциклетной куртке, потом снимает её и бросает на сиденье, придавив сверху шлемом.

- Будешь что-нибудь заказывать? Здесь отличное светлое пиво. Если тебе можно, конечно.

Шутер усмехается на эту провокацию и берёт в руки меню. Подошедшая официантка получает заказ на Клаусталер и сандвич с ростбифом. Барбара допивает из своей кружки пенный напиток и отдаёт официантке, попросив принести ещё. Алиса откидывается на спинку, прижимает локоть к оштукатуренной стене, осматривает зал ещё раз. Не сказать, что ей неудобно здесь находится, но да, её смущает положение. Прямо над ними кондиционер, а в сам зал наполнен сигаретным дымом так, что слезятся глаза, и даже поток холодного воздуха не спасает. Она ёжится, что не укрывается от взгляда собеседницы. Возможно, именно на это Бобби и рассчитывала, выбирая этот низкосортный паб и неудобное место.

- Я за рулем. Правила дорожного движения одинаковы для автомобилистов и мотоциклистов, - Шутер вонзает зубы в горячий бутерброд, когда приносят заказ. – Мне как-то не хочется попасть в участок за вождение в нетрезвом виде.

- В твоём возрасте самое время чудить и пробовать всё, - Бобби щурится, пытаясь подловить, но не получается.

- Например?

- Секс, наркотики, рок-н-ролл?

- Избито и пошло. Давно не актуально. 70% подростков пробуют всё это далеко раньше девятнадцати, по статистике 20% родителей согласны отпускать своих детей в возрасте от двенадцати и меньше до пятнадцати лет на свидания, а мне это не интересно… Что, не можешь понять, что во мне так понравилось Бартону, что он на тебя даже не посмотрел?

- Ясно же, что молодость. Сколько у вас разницы? Дай, посчитаю – шестнадцать лет? Возможность скроить девушку под свои потребности и вкусы, послушную и непритязательную, берущую, что дают и наслаждающуюся защитой более сильного партнёра.

- Ох, да по твоему мнению я приживалка или шлюха.

- Мне интересно, что ты в нём нашла. Защитника, спонсора, отца? Если тебе нужно продвижение по службе, то могу представить кому-нибудь помоложе.

- Да что ты о нас знаешь? – Шутер наклонилась, скаля зубы. Она ехала сюда в надежде спокойно поговорить и разойтись, но не думала, что её сразу начнут оскорблять. – Явилась через столько лет и чего ты ждёшь?

- Это для тебя одиннадцать лет большой срок. В твоём возрасте даже неделя – это долго. Но чем старше ты становишься, тем всё больше замечаешь, что время течёт быстрее. Десять лет назад ты была другим человеком, а я была такой же. Ну же, вспомни, кем ты была, когда тебе было… Сколько? Девять? – она смеётся слишком громко, задевает коленом столешницу снизу, посуда подпрыгивает, из почти полного бокала Клаусталера выплёскивается пена. - Он твой первый? Видно, что первый, судя по тому, как ты за него держишься. Так что? В чём проблема? И не говори мне о любви, ты слишком юна, девочка, - Бобби уже достаточно выпила, чтобы почувствовать эту лёгкость, когда слова сами срываются с губ, а взгляд мечется по фигуре рядом, не останавливаясь на мелких деталях.

Девочка. Клинт выбрал совсем девочку, которая одевается в клетчатые рубахи и потертые джинсы, подражая героям популярных сериалов, у которой веснушки рассыпаны по телу, а в рыжих волосах – яркие ленты. На запястьях широкие чёрные браслеты, как у рокеров, и у неё даже не возникает мысли, что под ними – рваные неаккуратные шрамы, вздутые воспалённые вены и самые красивые рисунки, которые только выходили из-под жужжащей машинки татуировщика. Поднятый ворот скрывает ожог от паяльника, а косая чёлка – шрам от медвежьих когтей. Барбара смеётся, запрокидывает голову, люди вокруг оборачиваются. Но в следующее мгновение она серьёзна, подбирается, как перед прыжком, и кажется, вмиг трезвеет, если вообще была пьяна.

- У меня есть ребёнок. От него, - серьёзно говорит она, потянувшись к сумочке. – Я узнала о беременности уже после того, как попала в спецкоманду, когда отправилась на это долгое задание, - на стол ложится фотокарточка изображением вниз. – Я…мне пришлось скрываться, тайком рожать и отдать своего ребёнка на усыновление. Её зовут Нэнси, ей сейчас десять лет, она живёт с приёмными родителями в Миннеаполисе.

У Шутер дрожат руки, когда она смотрит на фотографию. С глянцевого изображения улыбается задорная девчушка с косичками и светлыми волосами в школьной форме. Её обнимает за плечи мужчина, возможно, отец. Они стоят на фоне школы, за ними солнце и резвятся дети.

- Нэнси, - ещё раз произносит Морс. – Нэнси Бартон, звучит же, да? Моя первая беременность закончилась плохо: выкидыш, сильное кровотечение и приговор – иметь детей я больше не смогу. Об этом знали только мы двое – я и Клинт. 12 октября должен был родиться наш ребёнок, однако случилось то, что случилось. Поэтому когда я узнала, что у меня будет Нэн… Ты даже не представляешь, что со мной было. Но поезд был упущен. Спецоперация, в которой я участвовала, заменить в ней человека было уже невозможно. Я хотела бы приехать к ним, повидаться, поговорить, объяснить ситуацию… Нэнси уже взрослая, она должна понять, в чём дело, хотя это тоже стресс – жить столько лет с людьми, называть их родителями, а потом узнать, что они не родные, а настоящие – спецагенты из самой секретной службы.