В течение одиннадцати веков русской истории русская национально-политическая традиция была воплощена в русской монархии. Если бы традиция была неудачна — удачна не всякая традиция, — то в данных исторических и географических условиях великая нация вырасти бы не могла. Она — выросла. В течение последних десятилетий русской истории эта традиция была воплощена в Николае Втором. Если Николай Второй был так плох, как его рисуют профессиональные гомункулусы, то Россия не имела бы самого быстрого в мире хозяйственного роста, и война 1914–1916 года не остановилась бы на границах Царства Польского. Николая Второго можно рассматривать как личность — это, может быть, было бы очень интересно с точки зрения исторического романиста. Его можно рассматривать как носителя традиции — и тогда придется установить тот исторический факт, что носители этой традиции, за очень немногими исключениями, были ее рабами. Но также — и ее героями, и ее мучениками. Что ни Павел Первый, ни Александр Второй не были убиты «за реакцию» — они были убиты за прогресс. Павел, который взялся за освобождение крестьян, и Александр, который это закончил. Что никакими тиранами, деспотами и прочим никто из них не был, но что все они стояли поперек дороги гомункулусам и философам, профессиональным прогрессистам и профессиональным революционерам. Цареубийства 1801, 1881 и 1918 года — все они были победой реакции. 1801 год отбросил освобождение крестьян, 1881 — восстановление народного представительства, 1918 закрепостил русский народ на основе комбинированного метода Батыя и Салтычихи.
Что сейчас сказать о личности и о работе Николая Второго?
Президент Французской Республики Лубэ писал о нем:
«Он предан своим идеям. Он защищает их терпеливо и упорно. У него надолго продуманные планы, которые он постепенно проводит в жизнь. Царь обладает сильной душой и мужественным, непоколебимым верным сердцем. Он знает, куда он идет и чего он хочет».
Уинстон Черчилль пишет:
«Представление о царском режиме как об узкосердечном и гнилом отвечает поверхностным утверждениям наших дней. Но один только взгляд на тридцатимесячную войну против Германии и Австрии должен изменить это представление и установить основные факты. По тем ударам, которые Российская Империя пережила, по катастрофам, которые на нее свалились — мы можем судить о ее силе… Почему можем мы отрицать, что Николай Второй выдержал это страшное испытание? Он наделал много ошибок — какой вождь не делает их? Он не был ни великим вождем, ни великим Царем. Он был только искренним простым человеком со средними способностями… На тех высотах человечества, где все проблемы сводятся к „да“ или „нет“, где события перерастают человеческие способности, решение принадлежало ему: война или не война? Направо или налево? Демократия или твердость? Справедливость требует признания за ним всего, чего он достиг. Жертвенное наступление русских армий в 1914 году, которое спасло Париж, упорядоченный отход, без снарядов, и снова медленно нарастающая сила. Победы Брусилова — начало нового русского наступления в 1917 году — более мощного и непобедимого, чем когда бы то ни было. Несмотря на большие и страшные ошибки, тот строй, который был в нем воплощен, которому он давал жизненный импульс — к этому моменту уже выиграл войну для России… Пусть его усилия преуменьшают. Пусть чернят его действия и оскорбляют его память — но пусть скажут: кто же другой оказался более пригодным? В талантливых и смелых людях, в людях властных и честолюбивых, в умах дерзающих и повелевающих — во всем этом нехватки не было. Но никто не смог ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависели жизнь и слава России. На пороге победы она рухнула на землю, заживо пожираемая червями…» (к сожалению, приходится цитировать по немецкому переводу книги «Мировой кризис». T. I. С. 221–222).
Президент Лубэ был республиканцем, Черчилль был монархистом. Третий вариант «формы правления» представлял собою Гитлер. О монархах он отзывался в тоне крайнего презрения: все они были дураками — один он, Гитлер, умный. Это писалось, конечно, до 1941 года. До обсуждения личности и деяний Николая Второго Гитлер не снисходит. Но в его «Майн Кампф» есть формулировка того положения, в котором очутилась Германия в 1916 году. Вот она:
«Победу России можно было оттянуть — но по всем человеческим предвидениям она была неотвратима».
Гитлер даже не пишет о «победе союзников», он пишет только о победе России. Собственно, он повторяет то, что говорит и Черчилль: в 1917 году Россия стояла на пороге победы. И средний человек — Николай Второй — несмотря на его «страшные ошибки» — вел и почти привел Россию к этой победе. Где были бы мы с вами, если бы черви не уготовали нам всем — всему миру — катастрофы февраля 1917 года? И как мы можем исторически, политически и, в особенности, морально квалифицировать тех людей, которые еще и сейчас что-то талдычат о народной революции 1917 года — о двух или даже четырех народных революциях? В феврале 1917 года свершилось заранее и задолго обдуманное величайшее преступление во всей истории России: черви профессиональных прогрессистов сознательно и упорно подтачивали «жизнь и славу России». Подточили. Никак не меньше шестидесяти миллионов русских людей заплатили своими жизнями за этот философский подвиг. «Слава России» стала «притчей во языцех» и «поношением человеков». Когда-то Святая Русь стала предметом ужаса, отвращения и ненависти — собственно, во всем мире. Оставшиеся — миллионов то ли двести, то ли только сто восемьдесят — вот уже три десятка лет проводят на каторжных работах — во имя призрака. Что ждет их завтра? Сталинская коммунизация или атомная ликвидация? И что возникнет послезавтра? Какие новые философские и партийные колодки будут навязаны на шею двумстам миллионам, которые тридцать лет подряд ничего, кроме колодок, не знали?
Самая основная, самая решающая проблема нашего национального бытия заключается в отказе от всяких призраков — то есть от всякой лжи. И активной и тем более пассивной лжи. Лжи, которая замалчивает — как замолчаны были планы декабристов или как замолчала вся наша историография роль русских царей. Мы обязаны знать факты, от этого и почти только от этого зависит все наше будущее — и личное, и национальное.
Николай Второй есть факт, взятый, так сказать, вдвойне. И как личность, и как представитель традиции. Он — средний искренний человек; «со средними способностями», верно и честно — до гробовой доски — или до Ипатьевского подвала делал для России все, что он умел, что он мог. Никто иной не сумел и не смог сделать больше. Его «убрали». Но, хотя и не таким способом, были убраны и Вильгельм, и Клемансо, и Вильсон, и даже тот же Черчилль, но всем им была дана возможность довести русскую победу до западного ее конца. Для России никто не делал и не сделал больше, чем сделали ее цари. Но и для мира всего мира никто не делал и не сделал больше, чем сделали они. Николая Первого звали жандармом, и Александра Третьего назвали «Миротворцем» — в сущности, оба названия совпадают. Все они — от Александра Первого до Николая Второго — честно хотели мира и для мира могли сделать больше, чем кто бы то ни было другой. Совершенного мира не было и при них — но без них мира стало намного меньше. И их ненавидели все, кто в грядущей каше «эпохи войн и революций» видел спиритическую материализацию своих философских призраков. С их памятью будут бороться все те, кто строит новые призраки и на этих новых призраках планирует строить свою власть. И все те, кто против монархии, — есть сторонники своей власти. Во имя своего призрака. Может быть — с нас всех всего этого уже хватит?
Проблема Николая Второго, как и проблема русской монархии вообще, есть главным образом моральная проблема. Это — не вопрос о «форме правления», «конституции», «реакции», «прогрессе» и всяких таких вещах. Это есть вопрос о самой сущности России. О нашем с вами духовном «я».
Что, в самом деле, может предложить Россия миру? Самую современную систему канализации? — В этом отношении мы никогда не сможем конкурировать с немцами. Самую совершенную систему накопления долларов? Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с американцами. Самую лучшую систему торговли с людоедами? — Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с англичанами. Мы всегда будем отставать и в канализации, и в долларах, и в людоедах. Просто потому, что и канализация, и доллары, и людоеды интересуют нас меньше, чем немцев, американцев и англичан. «Не имей сто рублей, но имей сто друзей». Нас главным образом интересуют человеческие отношения с людьми. И, в общем, при всяких там подъемах и спадах — человеческих отношений человека к человеку в России было больше, чем где бы то ни было. И, в общем, наша Империя отличается от всех иных именно тем, что от времени колонизации Волжского междуречья до 1917 года в этой Империи не было завоеванных народов. В этой «тюрьме народов» министрами были и поляки (граф Чарторыйский), и грек (Каподистрия), и армяне (Лорис-Меликов), и на бакинской нефти делали деньги порабощенные Манташевы и Гукасовы, а не поработители Ивановы и Петровы. В те времена, когда за скальп индейца в Техасе платили по пять долларов (детские скальпы оплачивались в три доллара), русское тюремное правительство из кожи лезло вон, чтобы охранить тунгусов и якутов от скупщиков, водки, сифилиса, падения цен на пушнину и от периодических кризисов в кедровом и пушном промысле. Была «завоевана», например, Финляндия. С Финляндией получился фокус, какого никогда с сотворения мира не было: граждане этой «окраины» пользовались всеми правами русского гражданства на всей территории Империи, — а все остальные граждане всей остальной Империи — не пользовались всеми правами в Финляндии. В частности, Финляндия запретила въезд евреев — по какому бы то ни было поводу. Это в свое время ставило перед нашими профессиональными прогрессистами истинно головоломную задачу: защищая независимость Финляндии, им приходилось защищать и еврейское неравноправие. Вообще, если вы хотите сравнивать быт тюрьмы и быт свободы — то сравните историю Финляндии с историей Ирландии.
