Здесь кстати отметить, что много хлеба было задержано какими-то таинственными силами на станциях железной дороги средней полосы России, и стоило появиться у власти Временному правительству, как хлеб «Deus ex machina»[440] появился на столичных рынках.
Уличные демонстрации, сначала мирные, скоро приобрели революционный характер.
Вновь назначенный вместо ушедшего со своего поста А.Ф. Трепова председателем Совета министров князь Голицын и командующий войсками генерал Хабалов совершенно растерялись. Вызванные для подавления беспорядков войска, своевременно неиспользованные, отказались стрелять и вскоре стали на сторону восставшего народа. Родзянко телеграфирует Государю, пребывающему в Могилеве, о том, что Династия в опасности. Образуется исполнительный комитет Государственной Думы; министры старого правительства арестованы.
Родзянко, Гучков, Шульгин и Милюков совершенно ошеломлены анархическим видом армии. «Не таковой они ожидали революцию; они надеялись руководить ею, сдерживая ее армиею. Теперь войска не признают никакого начальства и распространяют ужас по всему городу», — сообщает Палеологу некий присланный к нему Родзянкой значительный чиновник X., которому, в свою очередь, Палеолог говорит: «Если самодержавие падет, будьте уверены, что оно увлечет за собою в погибель все здание русской государственности» (Т. III. С. 227–228)[441].
Образуется Совет солдатских и рабочих депутатов, с которым исполнительный комитет Государственной Думы начинает работать «в тесном единении», то есть беспрекословно исполнять его волю. Постановляется решение, требующее отречения Государя от престола. Предъявить это требование командируются члены Государственной Думы Гучков и Шульгин.
Нет надобности останавливаться здесь подробно на обстоятельствах, непосредственно предшествовавших отречению Государя, так как тема эта уже достаточно разработана.
Гучков и Шульгин прибыли в Псков, где, по словам Палеолога, встретили у Государя «свойственный ему любезный и простой прием» (T. III. С. 237)[442].
Оставленный всеми Государь согласился на отречение, но отказался сделать это в пользу сына, с которым не имел сил расстаться, а передал престол своему брату, Великому князю Михаилу Александровичу. Необходимо отметить, что этому решению предшествовал разговор Государя с лейб-медиком Федоровым, который на поставленный ему Государем вопрос ответил, что болезнь Наследника неизлечима.
Ни Гучков, ни Шульгин не сделали против этого никаких возражений.
2 марта 1917 года Государь Император подписал акт отречения, заканчивающийся следующими благородными словами: «Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению святого долга перед ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России».
Государя много и долго осуждали за отречение за своего малолетнего сына, на что он не имел юридического и будто бы нравственного права. Находили, что автоматическое восшествие Цесаревича Алексея на престол, не оставляя такового ни на одну минуту вакантным, обеспечивало сохранение трона за Династией Романовых и тем предотвратило бы Россию от постигших ее анархии и гибели. Государя упрекали в том, что интересы Родины он эгоистически пожертвовал своим родительским чувствам.
Решение Государя действительно было юридически неправильно. Но можно ли в такие минуты требовать от человека холодного юридического мышления? Ведь никто, а в том числе и высоко в ту минуту ответственные Гучков и Шульгин, тоже не подумали об этом.
Было ли решение Государя эгоистическим?
В ту минуту, когда у человека вырывают все, чему он по мере сил и разумения служил всю свою жизнь, в чем он видел призвание свое, ниспосланное Божественным Промыслом, когда все и вся ему изменяет, когда путем неслыханного насилия ему от имени будто бы всей России говорят «уходи», тогда ему же ставят в упрек, что он не отдает им, этим людям, своего обожаемого сына, к тому же, по слабости своего здоровья неспособного царствовать. Где же, наконец, справедливость!
Нет, этой справедливости не было. Надо было доконать «pollice verso»[443] уже взятого в плен и выведенного из строя благородного бойца за честь и доблесть России. Ведь, по существу, то, в чем обвиняли Государя, не имело даже реального значения. Неужели серьезно можно поверить, что слабые, ничтожные люди, дорвавшиеся до власти, с первого же дня ставшие игрушкой Совета солдатских и рабочих депутатов, могли бы сохранить права малолетнего Цесаревича? Ведь мы видели, с какою легкостью они были вырваны у Великого князя Михаила Александровича.
Нет, справедливо говорит Палеолог, «акт его отречения, который он так долго обдумывал, вдохновлен самыми лучшими побуждениями, и его общий тон проникнут Царственным величием. И его моральное состояние при этих исключительных обстоятельствах кажется совершенно логичным, если допустить, как я это часто отмечал, что в течение уже многих месяцев несчастный Монарх признавал себя приговоренным, так как он уже давно принес себя в жертву и подчинился року» (С. 239)[444].
Указав в акте отречения на «тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы», Государь уже после отречения, 8 марта обратился с прощальным словом к своим войскам, в котором указывал: «Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель…»
Но этот патриотический призыв низложенного Государя Временным правительством к распространению не был допущен и в то время остался русскому народу неизвестным!
И в то время, когда благородный и уже лишенный власти Монарх призывает свой народ к исполнению своего долга, новая власть, обвинявшая его в неспособности довести войну до победного конца и во имя этого вырвавшая у него власть, уже бьет отбой.
Палеолог отмечает 7/20 марта: «Манифест Временного правительства опубликован сегодня утром. Это документ длинный, многословный, напыщенный, бесчестящий старое правительство, обещающий народу все благодеяния равенства и свободы. В нем едва говорится о войне».
Возмущенный посол идет объясняться к Милюкову, который в растерянности только просит дать ему время (T. III. С. 256–257)[445]. Тот самый Милюков, который обвинял Штюрмера и весь старый строй в измене союзникам!
По сведениям Палеолога, почерпнутым у Милюкова, Государь предполагал просить гостеприимства у Английского Короля. «Он должен бы поторопиться, — говорит ему Палеолог. — В противном случае, бесноватые из Совета могут вызвать против него досадные осложнения».
Но Милюков «не думает, что жизнь Их Величеств была в опасности» (Палеолог. Т. III. С. 255–256)[446].
На сделанное Бьюкененом представление Король Георг предложил Государю и Императрице гостеприимство на британской территории (Там же. С. 263)[447].
Однако, по требованию большевиков, Временное правительство обязалось удержать в России низложенного Государя и, кроме того, был назначен особый комиссар, чтобы наблюдать за арестованной Императорской семьей. В своей позорной угодливости перед Советом правительство уверило его, что по соглашению с Бьюкененом оно даже воздержалось от передачи Царю приглашений Английского Короля (Там же. С. 273)[448].
А каково было в то время видимое настроение арестованного в Царском Селе Государя?
