После победы известного героя, вершащего подвиги, укрощая женские подолы, антисенатские настроения в Риме вновь усилились. Активизировались сытые ораторы в нищенских тогах, призывавшие народ свергнуть власть прогнивших аристократов, чье достоинство насквозь прогрыз червь алчности, и установить господство тех, чьим достоинством являлась сама алчность. Разорившиеся патриции клялись в своей любви к плебсу и изрыгали ненависть к неразорившимся патрициям. Прокутившие отцовские состояния юнцы изображали из себя идолов морали и, демонстрируя, как выгодно их отличает от нобилей вынужденное воздержание, рьяно агитировали простой люд подставить свои плечи под их стопы, дабы помочь им выбраться из долговой ямы. Агрессивные честолюбцы, тяготившиеся необходимостью завоевывать авторитет большими делами, добивались его криком и великодушно выражали готовность возглавить плебс в войне против тех, кто мешал им занять руководящие посты. Вся эта шумиха имела успех: недовольство в народе копилось десятилетиями, потому сорвать пробку с бутылки, где томился этот джин, могла и нечистая рука.
Возмущенный разнузданным шабашем антиреспубликанских сил Катон решил перейти в контрнаступление и на одном из заседаний сената предложил открыть процесс против продажных судей, о чьем взяточничестве знали даже бездомные собаки, шнырявшие у мясных лавок на форуме. Такую идею отвергнуть, конечно же, никто не мог, но многие выразили сомнение в том, что виновных удастся уличить. Однако Катон пообещал позаботиться о сборе доказательств преступного сговора, и его слова возымели действие. Он с ходу привел несколько косвенных улик, которые в римском суде тоже играли немалую роль. К таковым относились факты и высказывания судей, свидетельствовавшие о резком изменении ими отношения к сути дела в промежутке между первым и вторым заседаниями, записи в расчетных книгах о крупных покупках, сделанных подозреваемыми после суда, и многое другое. Кроме того, Катон грозился добыть еще и необходимые свидетельские показания. Выслушав его, сенаторы уже не колебались и подготовили проект постановления о привлечении к ответу судей, проголосовавших за оправдание Клодия.
Увидев занесенный над собою меч обвинения, взяточники переполошились и в страхе забегали по всем знакомым и незнакомым людям, моля их о заступничестве. Теперь, когда деньги уже были истрачены, а возмездие грозным заревом пылало впереди, они искренне раскаивались в содеянном и потому поливали слезами пороги домов могущественных патронов, совсем не пользуясь луком. Сраженные горем сребролюбцы настолько забылись, что падали ниц даже перед Катоном, вызывая у него чудовищную брезгливость, едва удерживаемую им в берегах стоической невозмутимости. Таким поведением подозреваемые выдавали себя с головой и карманами. Наблюдая эту трагикомедию, народ снова стал восхищаться Катоном за то, что он решился и сумел вывести продажных судей на чистую воду.
Однако вскоре настроение взяточников резко изменилось. Их спины рас-прямились, взоры стали надменными, а руки снова зачесались. Столь оптимистические метаморфозы произошли с ними благодаря поползшей по городу молве, будто принципиальность и честность Катона являются вовсе не принципиальностью и честностью, а всего лишь особой формой беспринципности и лживости, под влиянием которых обладатель этих пороков объявил войну всадникам. "Нобили, безраздельно господствующие в Республике, в своем неуемном властолюбии покушаются на права сословия всадников", - неодобрительно гудел форум. Зачем нобилям, если они "безраздельно господствуют", еще покушаться на чьи-то права, никто не задумывался. Мысль в толпе, как обычно, тонула в шуме лозунгов и клокочущей лаве агрессивности.
Катону благодаря научной организации ума, сложившейся в ходе занятий философией, было ясно, что всякое следствие порождается конкретной причиной. Потому ему не составило труда определить, из чьей норы выползла та молва, оседлав которую, люди, торгующие справедливостью с судейских кресел, превратились в героев плебса. Из этой норы, точнее, из гнезда, а еще точнее, из сундука исходили на Рим эпидемии всех смут последнего десятилетия. Источником общественной заразы были бездонные закрома Красса. Когда масса денег достигает некой критической величины, она уже не помещается непосредственно в бизнесе и начинает ковать политику. Тогда бизнесом становятся жизнь и смерть государств и народов и происходят смены правителей, изменения конституций, войны, а миллионы людей, сражаясь, страдая, ликуя и погибая, с искренностью непосвященных играют роль наемников, прозревая лишь тогда, когда пьеса закончится и режиссер прикажет им сойти со сцены.
Крассу из-за противодействия оптиматов никак не удавалось делать выгодные финансовые вложения в политику, но деньги не позволяли ему смириться с неудачей и будили смекалку. Вот он и сообразил, что поскольку среди продажных судей преобладали всадники, представители класса, вообще склонного к предпринимательству, то процесс суда над ними можно использовать как инцидент для возбуждения дремлющей вражды между конкурирующими сословиями. Поняв, какую выгоду сулит ему такая трактовка событий, Красс тут же позаботился о том, чтобы она стала достоянием масс.
Ловкий ход извечного врага стабильности позволил ему не только противопоставить сенаторов и всадников, но и внести раскол непосредственно в сенат. Многие отцы города были выходцами из второго сословия, а немалое их число намертво связывали со всадниками кованные из серебра цепи бизнеса. Кроме них, существовал еще и Цицерон, для которого превыше происхождения и денег были его идеи. Идеология же Цицерона зиждилась на компромиссах между сословиями и группировками и, в первую очередь, между сенаторами и всадниками. Поэтому в действиях Катона он усмотрел покушение на главное достижение своей политики.
- Ты разрушаешь все склеенное мною с таким трудом согласие, - упрекнул он Катона.
- Я разрушаю кокон, где гнездится червь, подтачивающий устои нашего государства, - с невозмутимой уверенностью в своей правоте, столь дурно влияющей на собеседников, пояснил Марк.
Цицерон поморщился, сделал движение, чтобы уйти, но остался на месте и снова заговорил:
- Ты оперируешь абстрактными понятиями, тогда как политику делают конкретные люди.
- Поступки-то совершают конкретные люди, но итогом их деятельности является либо торжество добродетели, либо - порока. Пример тебе - суд над Клодием: кучка продажных людишек оправдала какого-то крикуна за попытку презренного прелюбодеяния, а в результате пострадал весь сенат и в конечном итоге - все государство, потому что удар был нанесен не конкретному обвинителю Клодия, а самой Чести, самой Религии, самой Нравственности.
- Вот ты-то, Катон, как раз и наносишь удар целому ради возмездия тем самым конкретным продажным людишкам. Я же стремлюсь сохранить целое, то есть Республику, основу которой составляет союз между сенаторами и всадниками.
- Еще раз поясняю тебе, Цицерон, что моя цель - не покарать взяточников Квинтилия, Деция и Спурина, а поразить порок, так как основу государства составляют Честь, Справедливость и Законность. А ты пытаешься пороком залатать дыры в добродетели, и потому все, как ты точно выразился, склеенное тобою согласие рахитично и рассыплется при первом же испытании, что происходит уже сейчас, точнее, это произошло в ходе того пресловутого суда.
- Ты, Катон, опять забываешь, в какой стране ты живешь, - грустно заметил Цицерон.
- Я живу в самой лучшей стране, чего не могу сказать о тебе! - резко отреагировал Катон, и они разошлись, будучи в равной степени неудовлетворенными спором и разочарованными друг в друге.
Оставшись в одиночестве, убедившись, что рассчитывать ему не на кого, Катон мобилизовал душевные силы и снова обрушился в Курии на взяточников. Благопристойная мудрость и несравненная риторика Цицерона потерпели поражение от искренности и страсти обвинителя, и сенат принял решение начать следствие по делу судей.
Красса ничуть не обескуражил такой ход событий. Парадоксальным образом он чувствовал себя в выигрыше даже теперь. Его целью было поссорить сенаторов и всадников, создать напряженность в государстве, и это у него получилось, а участь конкретных лиц, которых он якобы взял под защиту, его не интересовала, как не интересуют людские судьбы всякого, для кого мерилом жизни служат деньги, а не человек. Ворча и сокрушаясь вслух о неудаче своей прощенческой миссии, Красс тайком потирал руки и исподволь готовил новый конфликт.
