Собрался сенат и, прозаседав полдня, постановил выделить судьям необходимую стражу. Из-за пустых формальностей был потерян и следующий день. Красс и Клодий использовали предоставившееся им время очень плодотворно. Денежными вливаниями они сцементировали свою армию в незыблемый монолит, судьям вдобавок к золоту были обещаны еще и живые призы: им посулили ночи знатных матрон. Таким образом гордые аристократки тоже внесли вклад в славное дело популяров, снабдив мужей не только пресловутыми рогами, но и добыв им по заказу Клодия новых врагов. Подобная двойная измена, видимо, вносила в их наслаждение перчинку особой пикантности и делала его более острым. Нового сексуального блюда с пиршественного стола высшего римского света отведала и сестра Катона Сервилия, являвшаяся женою консуляра Децима Силана. Во всем послушная Цезарю, она и в этом случае попала в распоряжение Клодия, скорее всего, при посредничестве своего неревнивого любовника. Клодий же, не долго думая, поставил ее в боевую позицию перед одним из судей и тем самым обеспечил себе еще один голос в борьбе против мужа и брата этой воительницы.

Проведя столь солидную подготовку к судебному процессу, Клодий вышел на второй раунд схватки, будучи переполненным оптимизмом.

Снова раздавались на форуме разящие речи обвинителей и невразумительный лепет защитников. Однако люди уже не слышали всего этого: они, затаив дыхание, внимали металлическим звукам лобзаний литых богов и богинь на аверсах и реверсах серебряных кругляшей, сталкивающихся в их карманах при каждом движении. А у судей под полою звякало так, что они, краснея и бледнея, надувались изо всех сил, тужась сохранить внешнее спокойствие. Терзаемая серебряным звоном гордая нищенка - Правда проронила горькую слезу и покинула форум, чтобы укрыться от лжи богатства в трущобах бедняков и там дожидаться лучших времен. Избавившись от пристального взора этой строгой красавицы, большинство комиссии в количестве тридцати одного судьи поспешно проголосовало за оправдание Клодия. Остальные двадцать пять членов комиссии еще хранили в душе свет былой римской любви к истине и вопреки всему происходящему потребовали осудить того, кто демонстративно надругался над религией и семейным очагом.

Итак, большинством голосов суд постановил считать, что прилюдно свершенного проступка, известного всем римлянам, не было. Таким образом суд доказал свое господство не только над законами, но и над фактами, Клодий же доказал господство над судом. Теперь у него были все основания торжествовать: оскорбив правосудие подкупом, он ушел от ответа за святотатство; организовав массовые оргии, избежал осуждения за единичное прелюбодеяние; совершив новые преступления, покрыл - старое.

Увидев угрюмо покидающего форум Цицерона, он окликнул его и под одобрительные смешки своей свиты с издевкой констатировал:

- Ну что, Туллий, судьи все-таки поверили мне, а не тебе!

Цицерон несколько оживился, получив возможность хотя бы остротой отомстить врагу, и едко возразил:

- Наоборот, Клодий, несмотря ни на что, мне поверили двадцать пять судей, а тебе не поверили и остальные тридцать один, потому потребовали взятку.

В это время Лутаций Катул подошел к судьям и громко, чтобы услышало как можно большее число граждан, сказал:

- Теперь я понял, зачем вы просили у нас охрану: с такими деньгами, какие вы сегодня получили, вам просто страшно было идти по городу.

Этот суд нанес еще один удар Республике, причем удар особенно разрушительный своей циничностью. Деньги, аморальность и развращенность демонстративно на глазах у всех граждан надругались над правосудием, нравственными и религиозными нормами государства. "Да здравствует порок, ибо он неодолим!" - такой девиз стал итогом длительного и шумного процесса.

На фоне всеобщего уныния в среде сенаторов бойцовскими качествами выделялся еще не растративший силы инерции, набранной в ходе знаменитого консульства, Цицерон. Он утешал и подбадривал впавших в отчаяние товарищей и совершал нападки на Клодия в Курии, куда тот допускался в качестве квестория. Побеждая женщин, красавчик проигрывал мужчинам, и в многочисленных перепалках с ним Цицерон всегда одерживал верх. Постоянно получая моральные оплеухи, Клодий сбавил гонор и притормозил свое наступление на аристократию. Ситуация осложнялась для него еще и тем, что уехал в провинцию заколачивать деньги Юлий Цезарь, ставший в последние месяцы его ближайшим сподвижником. В то же время положение Цицерона представлялось весьма устойчивым как ввиду его авторитета и ораторской резвости, так и благодаря царившему в массах мнению, будто к нему особенно расположен Помпей, засевший на Марсовом поле в ожидании триумфа, словно тигр - в засаде. Поэтому Цицерон позволял себе делать заявления о том, что судьи сохранили Клодия не для Рима, а лишь для тюрьмы.

Катон отводил душу, творя суд над своими женщинами. На позорную скамью он посадил не только сестру, запятнавшую себя связью с Цезарем и Клодием, подкладывавшими ее под нужных им людей, но и юную племянницу, недавно вышедшую замуж за Лукулла, которая тоже успела прославиться гимнастическими упражнениями в парном разряде со спортсменами вроде Клодия.

Несколько дней женщины упорно отрицали все обвинения; уж если они лгали в любви, то что им стоило соврать на словах? Тогда Марк оставил напрасные попытки уличить их и перешел непосредственно к исполнению морального приговора.

- Какой позор! - кричал он, нервно ходя по атрию. - Я едва не сгорел от стыда, когда друзья передали мне слова Лукулла о том, что он терпит жену лишь из уважения к ее дядьке! Каково мне было узнать, что уважение ко мне идет на покрытие бесстыдства моей же родственницы, моей же воспитанницы!

Возмущенный Катон остановился напротив младшей Сервилии, но, посмотрев в ее остекленевшие в привычке ко лжи, красиво очерченные глаза, схватился за голову и застонал:

- О негодницы! Вы заставляете меня сочувствовать Катилине, который хотел сжечь Рим, утверждая, что такое общество, как наше, не имеет права на существование!

Видя, что обвинитель выдыхается, прекрасные дамы от пассивной обороны перешли к атаке.

- Да, мы расточали свою красу недостойным, - дружно сознались они и, не давая Катону опомниться, тут же заявили, будто делали это от досады, что он не позволил им связать свой род с Великим Помпеем.

- Ты обидел нас, и мы с отчаянья мстили тебе! - наотмашь рубили они. - Во всем виноват ты, Марк! Именно ты погубил нашу честь и толкнул нас в объятия развратников!

Пока Катон искал на своем лбу вылезшие из орбит глаза, женщины развили свой успех до невероятного. Когда же он совладал с глазами, то увидел, как из-за портьеры на двери, ведшей в женскую половину дома, Сервилиям хитро подмигивает девочка-подросток - его дочь Порция. Взор Марка померк, и, страшась совершить преступление, более ужасное, чем то, за которое судили Клодия, он стремглав выбежал на улицу.

Когда Катон решился вновь вернуться к этой теме, Сервилии опять во всем обвинили его самого, однако уже на иной лад.

- Ты - размазня и не понимаешь радостей жизни! - вынесли они ему свой приговор. - Если ты столь холоден, что довольствуешься одной женщиной, то не суди нас, в ком кровь кипит от избытка чувств. Мы берем от жизни все и нам мало одного мужчины!

- Это потому, что вы не знали ни одного мужчины, вам попадались только самцы. Вы не способны оценить мужа, потому как ваши чувства не идут дальше похоти самок, - отреагировал Марк.

Красотки прыснули от смеха. Катон ошалело посмотрел на них и уже без запала, лишь по инерции добавил:

- И берете вы от жизни не более чем самое примитивное животное.

Тут Сервилии уже откровенно расхохотались, но быстро прервали это веселье и, внезапно преобразившись в прекрасных ангелов смирения, с трогательной покорностью объявили Катону, что если он осуждает их поведение, то они, подчиняясь ему как главе рода, отныне перестанут блудить и всегда будут держать колени плотно сдвинутыми.