Ему было три или четыре года, когда Ливий Друз выступил со своими законопроектами. В борьбе со столичной олигархией народному трибуну помогала италийская знать, потому его дом часто посещали политические деятели со всей страны. И вот однажды видный италик Помпедий Силон, не застав Друза, решил подождать хозяина, а время провести в игре с детьми. Для начала он стал рассказывать им о себе и объяснять, какая причина привела его в их дом. Цепион был очень польщен вниманием солидного взрослого человека и всячески старался ему угодить, а Катон молча исподлобья наблюдал за гостем: он еще не разобрался, хороший перед ним человек или плохой, потому не выказывал ни симпатии, ни вражды.

- Вот такое у меня дело к вашему дяде, - закончил рассказ Помпедий. За-тем, довольный впечатлением, произведенным на старшего мальчика, который казался ему более смышленым, он, сделав серьезное лицо, попросил его походатайствовать за италиков перед Ливием Друзом.

Цепион с готовностью согласился и пообещал во что бы то ни стало упросить дядю предоставить гражданские права всем жителям Италии.

- Ну а ты, - повернулся Силон к Марку, - ты тоже заступишься за нас?

Катон молчал, поскольку не мог вынести суд по данному вопросу.

- Что же не отвечаешь? - поторопил его гость. - Тебе разве трудно обра-титься к дяде?

Катон молчал.

Тогда Помпедий Силон, человек огромного роста, обладатель мощного баса, грозно надвинулся на мальчика и рявкнул на него таким зычным голосом, словно на поле боя бросал клич легионам идти в атаку.

Катон молчал, но взгляд его наполнился гневом. Гигант схватил ребенка большущими руками и высоко подкинул. Катон молчал.

Удивленный необычным поведением мальчика Помпедий тоже решил не отступать и все-таки разобраться, кто перед ним. Он поднял Марка над окном и заявил, что бросит его вниз на землю с довольно большой высоты, если тот не согласится выполнить его просьбу.

Катон молчал. Он уже вынес приговор Силону и, не предаваясь более со-мнениям, все силы сконцентрировал на борьбе с этим человеком.

Помпедий, изображая ярость, стал трясти его над окном и кричать, что сейчас разобьет негодного мальчугана в лепешку.

Катон молчал.

Тогда богатырь поставил его обратно на пол и, утерев пот со лба, сказал:

- Какое счастье для италиков, что он еще ребенок, иначе нам никогда бы не получить гражданства.

На каждом жизненном шагу Катона называли странным, но, заглядывая в себя, Марк не обнаруживал там ничего недостойного. Его мировоззрение представлялось ему верным, и все взгляды казались взаимоувязанными в логическую систему. Тогда он обращал взор на окружающих и не находил в них аналогичной гармонии. Его сверстники были как бы с нравственной трещиной, расколовшей каждого из них на две части. Все они жили в одном государстве, получали одинаковое воспитание и образование, все говорили о любви к Родине, громко восторгались героями древнего, праведного Рима, складно рассуждали о благе добродетели и зле насилия и богатства, но для Катона все это было его естеством, а для других - словесной оболочкой. Катон при этом говорил, что думал, а другие думали, что говорить.

Вначале Марк считал, что его товарищи просто слишком малы и только поэтому не способны понимать жизнь как следует. Он полагал, что по мере взросления их мировоззрение будет очищаться от хлама и в конце концов примет четкие очертания, станет цельным. Но с каждым годом раскол углублялся, и его взаимопонимание с окружающими ухудшалось.

На форуме и во время публичных мероприятий подростки подражали сенаторам, были величавы, торжественны и пристойны, а затем выходили на улицы города в пестрых азиатских одеждах, напомаженные и надушенные аравийскими благовониями, хихикающие и кривляющиеся, как дикари. Днем они по всем правилам риторики воздавали хвалу духовным ценностям, а вечером гонялись за животными удовольствиями. На уроках они пели гимн Курцию, Муцию Сцеволе, Аппию Клавдию Цеку, Фабию Максиму, Сципионам, а в своем кругу восхищались Марием, Суллой, Югуртой, Ганнибалом, Александром. Их ум был вертляв, а душа имела двойное дно. Они напоминали болото, сверху покрытое роскошными лилиями, а в недрах содержащее зловонный смрад, и были так же ненадежны, как зыбкая болотная топь. Им же самим казалось, будто они вполне нормальны, и все люди во все времена являлись такими же, что вполне естественно иметь подобно Янусу два лица: одно - обращенное к общественной жизни, а другое - к сугубо личной. Курция, Деция, Муция, Сципионов они воспринимали именно как обще-ственные маски удачливых авантюристов или даже вовсе считали мифом, тогда как Сулла, Александр и Ганнибал в своем воинствующем индивидуализме казались им более естественными. Цельность же Катона одним из них представлялась проявлением его ограниченности и даже тупости, а другим - свидетельством скрытности и лицемерия, превосходящих их собственные.

Четыреста лет Рим сражался с ближайшими соседями, такими же, как и он, городами-государствами, каковых в Италии были сотни, отстаивая свое право на существование. Наконец римляне одолели все общины Лация и включили их в состав собственного государства. Однако это не дало им мира. Теперь границы римской державы соприкасались с владениями гораздо более многочисленных, чем латиняне, народов и ничуть не менее воинственных. Это привело к новым столкновениям, грянули войны с самнитами и этрусками. Каждая победа римлян втягивала их во все более масштабные и кровопролитные битвы. Стоило совладать с одним противником, как ему на смену являлся следующий. Место побежденных самнитов и этрусков заняли италийские галлы и греки. Еще сто лет понадобилось Риму, чтобы справиться с Италией. Но и после этого римлянам не довелось почивать на лаврах. Превращение незначительной крестьянской общины Лация во всеиталийское государство не понравилось Карфагену. Самим своим существованием Рим угрожал господству гигантской торговой империи в Западном Среди-земноморье. Война между двумя колоссами втянула в себя половину тогдашнего цивилизованного мира. Когда же, пройдя через трагедию жестоких поражений и триумфы грандиозных побед, Рим одержал верх в этом противостоянии, в его подчинении сразу оказалась вся западная половина средиземноморской цивилизации. Чтобы затем присоединить к своей территории Восток, набравшему ход Риму хватило всего нескольких десятков лет. Так римляне непостижимым для мудрецов того времени образом в краткий исторический срок стали хозяевами всей ойкумены.

Но великие победы сослужили Риму плохую службу. Преобразуя мир, римляне менялись сами, одолев всех иноземных врагов, они в итоге сделались врагами самим себе и, словно одержимые злым духом, стали истреблять друг друга, а расправившись с недавними соратниками, принимались за уничтожение моральных и правовых основ своего общества. Так продолжалось до тех пор, пока римляне не сделались рабами в собственном государстве. В этом качестве они просуществовали еще пятьсот лет, удерживая в подчинении прочие народы уже не силой достоинств, как их предки, а властью порока, после чего окончательно сошли с исторической арены, растворившись в диком мире Средневековья.

Чтобы ближе подступить к разгадке феномена взлета, падения и самоуничтожения римлян, вначале придется удалиться от Рима и заглянуть в глубь веков.

Известно, что в животном мире господствует естественный отбор. Отбор этот бывает индивидуальным, когда выживают наиболее приспособленные особи, и стадным или стайным, когда адаптация, главным образом, идет по линии совершенствования группового поведения. Биологическая первооснова человека поднялась на качественно новую ступень адаптации, что было вызвано, по-видимому, особенно жестким давлением окружающей среды. В условиях конкуренции с себе подобными оказалось недостаточно одной стадности, и пралюди, интенсивно наращивая связи внутри сообщества, возвысились до уровня слаженной коллективной борьбы с внешним миром. На арену природы вышел коллективный отбор, когда успех сопутствовал родам и племенам, в которых наилучшим образом было налажено взаимодействие их членов. Закономерным скачком в деле наращивания качества взаимодействия стала речь, разросшаяся пышным цветом из семян животных знаков и сигналов на почве коллективной жизни. Речь требовала выработки понятий, а это влекло за собою необходимость мышления, которое постепенно в совокупности с памятью образовало сознание.