- Цезарь, несомненно, с Крассом, - продолжил прерванный разговор Катон. - Он там, где выгода, только не денежная, а политическая.

- Но в данном случае - и та, и другая, ведь говорят, будто Красс уже давно содержит Цезаря, а тот расплачивается с ним политическими интригами в его пользу.

- Так вот, без Красса заговорщики лишились двух третей своего могущества, - снова вернулся к теме Катон, - и Цезарь, конечно же, будет там, где осталась большая часть. Красс сильнее, поэтому он с Крассом. Сила для него единственный критерий. Этот человек вошел бы в сговор и с самим Ганнибалом, чтобы вместе превратить Рим в руины, лишь бы за это Пуниец сделал его своим оруженосцем.

- Благо, у нас тогда был Сципион, а не Цезарь.

- Зато теперь у нас есть Цезарь, и его грядущая претура принесет нам немало бед.

- До следующего года надо еще дожить, - заметил Цицерон, - меня больше волнует настоящее, а настоящее - это Катилина.

- Катилина - уже прошлое. Без Красса он не представляет большой угрозы государству. А вот, если Красс ведет более тонкую игру, тогда...

- Я консул, мне предстоит борьба с Катилиной, и поэтому меня сейчас за-нимает только он.

- Мы все будем сражаться в твоем войске, - заверил Катон.

Охранные меры сената мешали Катилине в реализации его замысла. Он уже несколько раз откладывал дату начала восстания, и в итоге нарыв мятежа перезрел и произвольно прорвался вспышкой военных действий в Этрурии. Эта область уже не в первый раз становилась очагом возмущения италийцев против столицы. Пятнадцать лет назад она питала бунт Лепида, а теперь свои надежды на перемены в государстве связывала с Катилиной. Основу войска восставших составляли разорившиеся и вытесненные богачами с их участков ветераны Суллы. Некогда они залили кровью Малую Азию, Грецию, всю Италию и сам Рим, поэтому им непривычно было терпеть насилие со стороны земельных магнатов. До сих пор им не хватало только вождя, поэтому имя Катилины стало для них хорошим раздражителем. Увидев же, что предводитель медлит, они своими действиями решили поторопить его.

В результате, организованного выступления сторонников Катилины сразу по всей Италии не получилось. В некоторых областях были предприняты робкие попытки поддержать восстание, но римляне, обо всем знавшие заранее благодаря агентуре Цицерона, уничтожали ростки бунта в зародыше. И самое главное, бездействовал центр. Все начинания Катилины и его ближайших приспешников постоянно наталкивались на противодействие консула.

Но Катилина не унывал, а когда его попробовали затронуть в открытую, и молодой аристократ Эмилий Павел объявил о начале судебного дела, даже предпринял психическую атаку на нобилитет. Он заявил, что не боится суда, ибо прав, и для демонстрации своей уверенности в успехе, изъявил готовность поселиться на время процесса в доме любого из первых лиц государства. Желающих сторожить этого субъекта в рядах высшей аристократии не нашлось. Тогда он сам начал перебирать своих высокопоставленных врагов, включая Цицерона, предлагая им персонально взять на себя контроль над ним. Все отказались, и это в какой-то степени стало моральной победой Катилины над трусливой знатью, грозной лишь на словах. Однако пора было действовать, а не пугать, и Катилина решил действовать немедленно, более не дожидаясь благоприятного случая. Был разработан четкий план и уже через день началась его реализация.

Два заговорщика в ранге всадников, подвесив под тоги кинжалы, на рассвете пришли к дому Цицерона, чтобы горячо поприветствовать его хозяина. Скоро у двери собралась большая толпа клиентов и подхалимов чином повыше, жаждущих восхвалить выдающегося человека, дабы он, разомлев от лести, обронил им несколько милостей. Если не считать привета от Катилины, запрятанного под одежду, заговорщики ничем не отличались от прочей публики и заподозрить их было невозможно. Однако солнце постепенно поднималось, наливаясь слепящей желтизной, а дверь консульского дома оставалась неподвижной. Когда волнение в народе достигло апогея, вышел раб и объявил, что хозяин ввиду недомогания никого принимать не будет.

Спустя некоторое время разочарованная толпа рассеялась, и недомогание консула разом улетучилось. Он бодро вышел из дома и устремился на форум. Через час в укрепленном месте в храме Юпитера Статора, воздвигнутого там, где на заре своей истории римляне едва не потерпели поражение от сабинян, по приказу консула вновь собрался сенат. Был там и Катилина, плохо скрывающий досаду от утренней осечки.

"Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты в своем бешенстве будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стражи, обходящие город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт?" - азартно и напористо начал выступление Цицерон. Взгляды всех сенаторов разом обратились на героя этой речи. Он же в ответ демонстративно поднял голову и тоже обвел всех враждебным взором, подтверждая слова Цицерона о том, что его таким оружием не испугаешь. Сенаторы, сидевшие по соседству с ним, поднялись со своих мест и пересели подальше, вокруг Катилины образовалось кольцо отчуждения из зловещей пустоты.

"О, времена! О, нравы! - продолжал оратор. - Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек все еще жив. Да разве только жив? Нет, даже приходит в сенат, участвует в обсуждении государственных дел, намечает своим взглядом тех из нас, кто должен быть убит, а мы воображаем, что выполняем свой долг перед государством, уклоняясь от его бешенства и увертываясь от его оружия. Казнить тебя, Катилина, уже давно следовало по приказанию консула".

Далее Цицерон подробно, с привлечением исторических примеров доказывал, почему Катилину надлежит казнить.

"Если я тотчас же велю тебя схватить, Катилина, если я велю тебя казнить, то придется бояться, что честные люди признают мой поступок запоздалым, а не опасаться, что кто-нибудь назовет его слишком жестоким".

После этого Цицерон закрутил новый виток обвинений и, сделав круг, начал заходить на посадку к исходной точке, вновь требуя наказания.

"Я вижу, что здесь, в сенате, присутствует кое-кто из тех, которые были вместе с тобой. О, бессмертные боги! В какой стране мы находимся? Что за государство у нас? В каком городе мы живем? Здесь, здесь, среди нас, отцы-сенаторы, в этом священнейшем и достойнейшем собрании находятся люди, помышляющие о нашей всеобщей гибели, об уничтожении этого вот города, более того, об уничтожении всего мира! И я, консул, вижу их здесь, даже предлагаю им высказывать свое мнение о положении государства, и все еще не решаюсь уязвить словами людей, которых следовало бы истребить мечом".

Цицерон несколько раз удачно использовал прием перепада эмоций в оценке предпринимаемых против Катилины действий и того, чего он якобы заслуживает, создавая таким образом психологическую разность потенциалов у слушателей, заряжая их энергией вражды.

Угрожающе покружившись мыслью над головою Катилины, словно кор-шун, прицеливающийся для броска на жертву, Цицерон принялся доказывать ему, что знает все аспекты его заговора. На многих фактах он показал свою исчерпывающую осведомленность, после чего начал активно подталкивать его к выводу о необходимости покинуть Рим. Если не удалось сохранить заговор в тайне, то следует перейти к открытым действиям - такую мысль внушал ему Цицерон. Он хотел спровадить Катилину в Этрурию к своему войску, чтобы тот окончательно обнаружил себя как враг государства и тем самым снял с властей юридическую ответственность за принятие репрессивных мер против него. Одновременно таким ходом консул преследовал цель выявить всех заговорщиков, которые, как он думал, должны будут последовать за предводителем, чтобы очистить Рим от агрессивных элементов и сконцентрировать всю опасность в одном месте, передоверив дело борьбы с мятежом оружию.