У римлян обед начинался через три часа после полудня, продолжался неопределенно долгое время и всегда проходил в широком кругу близких по интересам людей. Воспитанные в духе коллективизма римляне более всего на свете ценили человека и неформальное общение, для которого и использовалось действо обеденной процедуры. Во время поглощения основных блюд они обычно обсуждали дела в государстве и рассматривали семейные или прочие проблемы товарищей, оказавшихся в затруднительном положении, а в завершающей стадии, за вином, шутили, слушали музыку, пели, декламировали стихи, проводили викторины, спорили о теоретических вопросах мироздания.

Естественно, что в кругу друзей Катона вино служило поводом к длинным импровизациям на философские темы. Это позволило Цезарю распустить слух о якобы непробудном пьянстве Катона и его компании. Заодно он обвинял его во всех прочих грехах, какие только мог измыслить. Например, утверждал, будто Катон в приступе жадности просеял прах брата Цепиона сквозь сито, ища в нем расправленное золото. Марк брезгливо отмахивался от подобных сплетен, поскольку был уверен, что такая грязь к нему не пристанет, и в целом был прав. Цезаревы выдумки находили хождение лишь в соответствующей среде людей, которых от честности и прямоты Катона мутило, как безнадежно больного - от крепкого лекарства.

После полутора лет напряженной столичной жизни в толчее тщеславий, низких помыслов и пороков Марк почувствовал потребность побыть наедине с самим собою или в обществе ближайших друзей, чтобы очиститься от скверны и восстановить душевные силы, необходимые для следующего этапа борьбы за нравственное обновление Республики. Поэтому он взял с собою Афинодора, Фавония, Мунация, еще нескольких товарищей, вольноотпущенников Клеанта и Бута и покинул Рим, отправившись в Луканию, где у него было обширное поместье. Путешествие имело целью не только отдых, но и практические дела по улучшению управления усадьбой, так как на вилика, которому Катон недавно дал вольную, поступило несколько доносов о злоупотреблениях. Необходимо было выяснить, действительно ли управляющий обманывает хозяина или является жертвой клеветы рабов, желающих занять его место.

Вырвавшись из столичной суеты и оказавшись на Аппиевой дороге среди полей, фруктовых рощ, под ярко-голубым небом, опирающимся на синие горы вдалеке, Марк испытывал ликование горожанина, освободившегося от дел и попавшего в объятия матери-природы. Настроение его было безоблачным, как небеса над головою. Ему казалось, будто душа его расправляет крылья и вот-вот будет готова взлететь к высотам мудрости, каковых еще не достигал человек. Но вдруг в страну возвышенных чувств, озаренную фейерверком радостных эмоций, бесцеремонно вторгся грохот множества повозок, а за ним - крики погонщиков и грубый смех слуг. Процессия какого-то богатого нобиля пылила на Катона целый час, столь она была огромна. Сам хозяин каравана проплыл в подрессоренной крытой карете, и его не было видно. Но Мунаций узнал сопровождающих и воскликнул: "Да это же Метелл Непот! Он возвращается от Помпея". Катон нахмурился и попросил товарищей уточнить, с чем тот едет в Рим. Через некоторое время ему сообщили, что побежденный Помпеем Митридат покончил с собою, и, поскольку война завершилась, полководец отпустил служившего легатом Непота в столицу, чтобы добиваться должности народного трибуна.

Катон помрачнел еще сильнее и, постояв в раздумье некоторое время, велел поворачивать мулов в обратный путь. На вопросы удивленных друзей он резко сказал: "Неужели вы не понимаете, что Метелл как дурной человек опасен и сам по себе, а, выступая в качестве представителя Помпея на должности трибуна, может и вовсе погубить государство! Ведь Помпей послал его в Италию, чтобы он расчистил ему путь для восхождения к самовластью! Я обязан помешать их гнусному замыслу". После долгих уговоров товарищей, Марк все же согласился доехать до имения. Однако отвлеченные чистые мысли не шли ему в голову, и, протомившись в деревне несколько дней, он вернулся в Рим, где сразу же выставил свою кандидатуру в народные трибуны.

Совсем недавно покидая столицу спокойной, он теперь застал ее бурлящей страстями. С приближением времени выборов, обстановка резко изменилась. Снова к власти рвался Катилина. На этот раз он уже открыто угрожал Республике и сенаторам. "У государства два тела, - говорил он, - одно немощное с неразумной головой, а другое сильное, но без головы, и необходимо сделать так, чтобы оно обрело голову". Непонятливым его соратники по партии и пиршествам разъясняли, что дряхлое тело со слабой головой - это сенат, могучее тело - народ, а голова есть он, Катилина. Одиозную личность сопровождали толпы разорившихся, готовых на все нобилей и сулланских ветеранов, опять-таки разорившихся. Вся эта публика видела лишь один путь к преуспеванию: перерезать сенаторов и захватить их имущество. Поддерживали Катилину значительные слои плебса, коим импонировала его непримиримость по отношению к знати. Они полагали, буд-то, расправившись с аристократией, эта голодная свора хищников сделается настолько бескорыстной и великодушной, что всю захваченную добычу отдаст народу. В общем, процессия Катилины, шествовавшая по городу, рассыпая угрозы, имела устрашающий вид и наводила ужас не только на обывателей, но и на тех, кому доводилось встречаться лицом к лицу на поле боя с фракийцами и галлами.

И вот однажды Катон решительно преградил дорогу этой змеившейся через весь форум колонне с ядовитым зубом во главе. Большие глаза Катилины, мрачно светившиеся на неестественно бледном лице, некоторое время блуждали, шаря вокруг Марка, словно не могли сразу найти его, а обнаружив, безжалостно придавили его непомерно тяжелым взглядом.

- Что скажет мне достопочтенный отрок? - с презрительной усмешкой вопросил он.

- Был бы ты трезв, я сказал бы тебе многое.

- Да как ты смеешь, ничтожный пожиратель греческих папирусов! - гневно загремел обладатель первого баса во Вселенной Автроний Пет.

- Не знаю, почему твой товарищ назвал тебя пожирателем папирусов, - продолжая смотреть в дикие глаза Катилины, спокойно произнес Катон, - видимо, он не знает для них иного употребления, однако я хочу...

- Попросить конфетку! - перебил Корнелий Цетег, стоявший справа от Катилины. - Дайте конфетку мальчику!

- Ты свою соску скоро получишь, а сейчас, когда говорят старшие, помолчи, - урезонил его Марк и снова обратился к Катилине. - Я хочу предупредить, что привлеку тебя к суду за оскорбление чести сената и римского народа.

- Почтеннейший! Я ведь тебе не чиновник из казначейства. Меня пытались осудить с десяток раз, и все безуспешно!

- А мой прадед, с которым меня часто сравнивают, был обвинителем в пятидесяти процессах, и во всех выиграл.

- Меня будут защищать лучшие ораторы, такие, как Лутаций Катул и Цицерон! А если не помогут ораторы, в роли адвокатов выступят они, - указал он рукой на толпу своих приверженцев. - Так что лучше уйди с дороги.

Катон напрягся и вдруг ощутил в себе гигантскую мощь: вид негодяя сделал его Гераклом. Ему показалось, будто он способен разом справиться со всем этим сбродом, но подавил порыв к рукопашной схватке и все силы сконцентрировал во взгляде. Даже головорезы, окружавшие Катилину, попятились, придя в замешательство, но сам главарь не дрогнул, лишь уголки его губ исказила гримаса надменной улыбки.

- Если тебя, Катилина, в ближайшие полгода не погубят собственные пороки, то суд приговорит тебя к лишению воды и огня.

- Если кто-то из вас разожжет костер вражды ко мне, - бросая слова, словно каменные глыбы с обрыва, отвечал Катилина, - то пожар я буду тушить не водою, а развалинами Рима.

- Эта фраза дает тебе шанс на смертную казнь, - заметил Катон и пошел прочь, непримиримо толкнув плечом гладиаторский торс врага.

С этого дня Марк начал обдумывать судебный процесс. Дело представля-лось сложным, так как Катилина и сам был хитер, что позволяло ему всегда ус-кользать от правосудия, и имел могущественных покровителей. Кроме того, надлежало иметь в виду угрозу бунта. Катон же хотел действовать наверняка, потому не торопился, однако твердо рассчитывал уложиться с подготовкой дела в обещанные полгода.