Пришел Катон. Рабы засуетились, встречая высокого гостя, хозяин дома в досаде сплюнул на пол, а Эмилия встрепенулась, с удивлением обнаружила, что поза Метелла не совсем прилична, даже вовсе неприлична, и, искренне разгневавшись, вытолкала его из женских покоев. Увидев здесь Метелла, который, покосившись на вошедшего, злорадно хмыкнул и поспешно ступил за порог, Катон мгновенно побагровел и потребовал объяснений. Эмилия принялась что-то сбивчиво говорить, но он не слушал.
С точки зрения науки обольщения Катон совершил грубейшую ошибку и повел себя противоположно тому, как надлежало. Преуспевающий сердцеед, подобный Метеллу, которому нет дела до самой женщины с ее мыслями, чувствами и надеждами, которого она интересует лишь как объект охоты, как повод к тому, чтобы, добившись успеха, еще раз самоутвердиться, еще сильнее возлюбить самого себя, принял бы на месте Катона позу сильного, уверенного в себе мужчины, каковой не допускает ни малейших сомнений в собственном превосходстве над любым соперником и, вальяжно развалившись в кресле, стал бы говорить на отвлеченные темы, время от времени небрежно остря по адресу бывшего жениха. Между тем он зорко наблюдал бы за женщиной и, если бы заметил, что она серьезно увлечена прежним возлюбленным, исподволь уверил бы ее в ошибке, а затем внушил бы ей, что она любит его самого и только его. Но для Катона любовь была не игрой, а жизнью, потому он повел себя не как игрок, а как истинно влюбленный и был искренен в выражении чувств. Чувства же влюбленного при виде неблаговидного поступка возлюбленной не могли быть приятны.
Марк закатил скандал и, выкричав свою боль, ушел, громко хлопнув две-рью.
Всю ночь Катон провел в стенаниях, но утром вспомнил стоиков и, овладев собою, вышел с традиционным приветствием к клиентам.
Днем он отправился к Эмилиям.
Лепид, учитывая мнение дочери, не хотел преждевременно ссориться с Катоном, но не собирался и мириться с ним, потому велел рабам объявить гостю, будто его нет дома. Эмилия приняла Марка не в своей комнате, а в атрии. Она была полна противоречивых чувств и благоразумно решила предоставить первое слово гостю.
Катон, твердо смотря в глаза любимой, сказал, что накануне он наговорил ей и ее отцу много резкостей, потому пришел попросить прощения у них, если причины для его гнева не было, либо выказать им претензии еще более сурово в случае, если такая причина была. Этот ультиматум вызвал улыбку у Эмилии, и она, сразу смягчившись, объявила, что он может смело просить у нее прощения. Марк просиял, воскликнул: "С радостью это делаю!" - и, шагнув к ней, взял ее за руку. Эмилия тоже повеселела, и мир был восстановлен. Однако во время их дальнейшей беседы она несколько раз ловила себя на том, что смотрит на тонкую шею Катона и невольно сравнивает ее с другой, массивной и пышущей бычьей силой. Она злилась на себя за это, но ничего не могла с собою поделать.
Марк вернулся домой в прекрасном настроении, но в кабинете его ждала табличка от претора с вызовом в суд, весьма озадачившим его. В полном недо-умении он провел ночь, а утром пришел на форум и в базилике, выстроенной по заказу Катона Старшего, которая так и называлась Порциевой, он узнал, что один из друзей Метелла Сципиона выдвинул против него совершенно несуразные обвинения.
При всей необоснованности и даже абсурдности предъявленных Катону претензий процесс все же занял немалое время. Свадьбу, естественно, пришлось отложить.
Метелл использовал эту отсрочку для штурма добродетели Эмилии. Когда она отказывалась пускать его в дом, он подсылал друзей, и те вдохновенно расписывали ей непомерные страдания великого человека, каковой того и гляди покончит жизнь самоубийством, если ему не позволят лицезреть свою богиню. Когда она соглашалась встретиться с ним из опасения, что отчаяние заведет его слишком далеко, он плел паутину из слов, взятых взаймы у поэтов, дабы, как паук бабочку, заловить в нее девичью душу. Говорить о любви ему было тем более легко, что язык его не сковывало настоящее чувство. Наслушавшись медовых речей и насмотревшись на красивого, пышущего желаньем мужчину, Эмилия начинала страшиться уже не за него, а за себя и снова отказывала ему в приеме. Но потом все повторялось. Метелл был в шаге от победы, но никак не мог одолеть последний редут ее обороны. В процессе осады он потратил столько сил, так вошел в роль и поддался чарам собственного красноречия, что и впрямь возомнил себя влюбленным.
Когда Катон, наконец, выиграл процесс и вернулся к свадебным хлопотам, на него обрушилось новое обвинение. На этот раз его имя связали с Эмилием Лепидом. Дело касалось торговых спекуляций, в которых через подставных лиц участвовал Лепид. Как-то в махинациях оказался замешан клиент Катона, и, ухватившись за этот факт, недруги привлекли к процессу патрона. Чтобы доказать свою невиновность, Марку необходимо было раскрыть темные стороны разбираемого дела и таким образом неминуемо бросить тень на отца своей невесты.
Злоупотребления, допущенные Лепидом, в то время были рядовым явлением, и процесс несколько раз затухал, готов был вовсе погаснуть, но чьи-то умелые уста вновь и вновь раздували конфликт. В конце концов произошла долгожданная ссора между Катоном и Лепидом, что расстроило помолвку Катона с Эмилией. После этого Эмилия вышла замуж за Метелла, а Катон все силы своей обиды направил на судебное разбирательство, хотя обвинители теперь, наоборот, пытались его замять.
Он сумел докопаться до истоков дела и выявил, что оно сфабриковано Метеллом Сципионом и его приближенными, что давние прегрешения Лепида были искусственно притянуты к сочиненной интриге с задействованием подкупленных свидетелей, обвинителей и даже ответчиков, среди которых оказался и клиент Катона, согласившийся за определенную сумму золотом выступить актером в этой комедии и скомпрометировать патрона.
Вскрывшиеся факты Катон намеревался использовать в процессе против Метелла и Лепида, чтобы доказать противоправность расторжения его помолвки, которая являлась юридическим актом, и соответственно - незаконность заключенного затем брачного союза Метелла и Эмилии. В данном случае Катон выступал и как человек, обманутый в своей любви, и как борец за справедливость, поэтому казалось, что его недругам несдобровать, но в дело вмешались друзья Марка и принялись отговаривать его от этой затеи. "Не пристало настоящему мужчине добывать женщину с помощью судебных приговоров, да и не нужна такая жена, - убеждали они его. - А как поборника справедливости в этом деле народ тебя не признает, поскольку заподозрит в личной заинтересованности". Посопротивлявшись какое-то время, Катон признал их правоту и отказался от своего замысла, но с этого времени сник и целиком погрузился в печаль. Его отчаянье было столь велико, что он даже начал писать самые настоящие стихи, то лирические и нежные, то гневные и язвительные. Тогда его окружили заботой сестры. Они всячески старались развеять грусть брата и, в частности, пытались доказать, что Эмилия не достойна его, но это помогало слабо. "Зато я не достоин такого низкого обращения", - говорил он им. Видя тщетность усилий сестер, за дело взялся Цепион. С друзьями он тайком переворошил свитки стоиков в библиотеке Марка и, выбрав оттуда подходящие к случаю цитаты, стал бомбардировать ими брата. Так же вели себя и их общие друзья. Катон вначале удивлялся внезапному увлечению философией еще недавно равнодушных к ней товарищей, потом смекнул, в чем дело, и их забота тронула его душу. Он посчитал себя не вправе предаваться отчаянию, когда столько хороших людей желают ему добра, а заодно вспомнил и о том, что считает себя стоиком.
Обратившись вновь к основным положениям принятой им философии, Марк устыдился своего поведения и даже возблагодарил судьбу за жестокий урок, посредством которого она отвратила его от презренных обывательских ценностей и развернула лицом к научной мудрости, и только к мудрости.
"Как мог я впасть в такое ничтожество из-за столь низкого предмета как женщина! - восклицал он то и дело. - Пусть другие участники этой комедии вечно пребывают в тенетах мирской суеты: одна - получив мужа, взявшего ее только из зависти к чужому счастью, другой - добыв жену, от которой перед тем добровольно отказался, которая ему не мила. Мой удел совсем иной", - думал Марк и с надеждой, но без искры во взоре смотрел в небеса.
