Несмотря на весь свой трагизм, такая перспектива страшила не всех римлян. Многим из них Республика уже не была матерью, а приходилась мачехой, как почти за сто лет до этих событий сказал Сципион Эмилиан. Правда, он имел в виду чужеземцев, заполонивших столицу, теперь же отторжение республиканских ценностей чуть ли не всех римлян превратило в чужеземцев на своей собственной земле. Плебс уже перестал мыслить такими категориями как Республика, государственные интересы, общественное благо и ориентировался в политике по именам и ярлыкам, как-то: Помпей, Цезарь, Клодий, демократия, проклятая знать. Назревающий конфликт обывателями воспринимался как соперничество между Помпеем и Цезарем. Причем в своем отношении к главным действующим лицам чернь походила на избалованного ребенка, который любит того из родителей, кто в данный момент отсутствует, но вот-вот должен вернуться со сладким гостинцем, и ненавидит того, кто стоит рядом и заставляет есть кашу и вытирать нос. Ясно, что при таком качестве оценок симпатии масс были на стороне героя, во славе возвращающегося из-за далеких Альп под грохот тысяч телег с серебром. Грохот этих телег влиял и на политические убеждения многих почтенных сенаторов. Но все же главной социальной опорой Цезаря были его легионы, чья дальнейшая судьба напрямую зависела от статуса их императора в столице. Большие надежды Цезарь возлагал и на население северной части Апеннинского полуострова, называемой Ближней Галлией, которое он осыпал всяческими благами, раздаривая права латинского и римского гражданства, ничуть не считаясь при этом с сенатом, будто он уже был монархом. А еще галльского проконсула весьма любили предприниматели, поскольку он сначала позволил им нажиться на войне, а потом сдал в бессрочную эксплуатацию огромную страну с населением, намного большим, чем в Италии.
Цезарю противостояла единственная последовательная республиканская сила - аристократия, а также составлял конкуренцию в притязаниях на высший престиж Помпей. Но в данном случае Помпей выступал не просто личностью. Вместе с ним сенат получил в свое распоряжение ветеранов восточных походов и действующие легионы в Испании и Африке, которые находились в подчинении у Помпея как у проконсула. Кроме того, Помпея поддерживали многие италийские города, а также народы восточных провинций, где его уважали как непобедимого полководца, разумного правителя и довольно порядочного человека.
На этот расклад политических и социальных сил серым фоном накладывалась гигантская масса идеологически инертного населения огромного и рыхлого государства. Так, например, жителей провинции абсолютно не интересовало, сохраниться ли в Риме республика или утвердится монархия, будет ли там по-прежнему издавать законы сенат или станет диктовать свою волю Цезарь. Даже столичный плебс утерял гражданскую гордость и за щедрую подачку готов был отдаться во власть какому-нибудь добренькому хозяину. Хуже того, и в самом сенате преторско-эдильская масса не имела четкой идейной позиции, и ее политическое кредо состояло в том, чтобы вовремя примкнуть к победителю, кем бы он ни был.
В ходе совещания триумвиров в Лукке Цезарь выговорил себе продление империя в Галлии и второе консульство сразу по возвращении в Рим. Первую часть своих обязательств Помпей выполнил, был готов реализовать и вторую. Сенат тоже не возражал против притязаний Цезаря на высшую магистратуру, но настаивал, чтобы, добиваясь должности, он действовал по законам государства, которым намеревался управлять. А эти законы требовали от кандидата прибыть на выборы частным лицом, сложившим с себя прежние полномочия. "Пусть Цезарь, если он считает свои заслуги неоспоримыми, ищет награды у сограждан как частный человек, а не добивается ее с оружием в руках", - говорил Катон.
Требования сенаторов были не только законными, но и справедливыми, поскольку войско в подчинении у одного из кандидатов являлось сверхмощным орудием давления на избирателей. Однако, изначально поставив себя над законами и справедливостью, Цезарь уже не мог вернуться в их рамки. Стоило ему прибыть в Рим простым гражданином, и Катон тут же вызвал бы его в суд. Защититься от обвинений Цезарь мог только силой оружия, поэтому он обратился в Рим с просьбой баллотироваться в консулы заочно.
Сенат, конечно же, отреагировал на эту дерзость негодованием, но трибунам затея галльского проконсула показалась многообещающей. Народные трибуны в то время являлись самым дешевым политическим товаром, и Цезарь скупал их оптом, по целому десятку. Достаточно ему было под каким-либо предлогом ограбить один-два галльских города, и добычи хватало на то, чтобы весь трибунат на ближайший год оказывался у него в кармане. Вот и тогда блюстители народных интересов за весьма умеренную плату признали доводы Цезаря убедительными и состряпали законопроект, гласящий, что вообще-то заочно на консулат претендовать нельзя, но Цезарю - можно. Помпей, бывший тогда единоличным консулом, поддержал трибунов, и проект стал законом. Однако через несколько месяцев Помпей выступил с целым пакетом предложений по оздоровлению государства, которые в основном были приняты и сенатом, и плебсом. Новыми законами фактически отменялось прежнее решение о заочном выдвижении кандидатуры Цезаря, каковое, впрочем, изначально являлось неконституционным, поскольку было привилегией. Таким образом, Помпей обозначил готовность поддержать прежнюю дружбу, но сделал вид, будто оказался вынужденным уступить объективному ходу событий, а в итоге возник повод для споров.
Другим вопросом, вызвавшим словесные схватки в сенате и на форуме стала дата отозвания Цезаря из провинции. Согласно распоряжениям Помпея и Красса во время их второго консульства, полномочия Цезаря истекали через два года первого марта. Однако обычно проконсулы продолжали исполнять прежние обязанности до прибытия преемника. Этот срок составлял до десяти месяцев. Но в данном случае, благодаря закону о распределении провинций между бывшими магистратами, Цезаря могли сменить именно первого марта. А это означало, что у Катона появилось бы дополнительное время для судебного процесса - фактор весьма существенный, поскольку, случись быть суду, друзья Цезаря обязательно стали бы затягивать дело в надежде удержать своего патрона на плаву до тех пор, пока государственный корабль снова не поднимет его на борт в качестве консула.
Марк Марцелл, будучи крайним оптиматом, даже предлагал досрочно прервать империй Цезаря и немедленно вызвать его в Рим для отчета. Ранее с подобной идеей выступал Катон, но тогда для этого шага были веские основания, поскольку Цезарь самолично развязал войну государства с Германией и Британией. Но удобный момент был упущен. Теперь же, победив Верцингеторига, проконсул Галлии сделался героем, и его досрочное отозвание из провинции выглядело бы наказанием за доброе дело после того, как было прощено дурное.
Время шло, а вопрос не решался, все ограничивалось кулуарными спорами. Марцелл никак не мог привлечь на свою сторону большинство сенаторов, а без этого приступать к официальному решению проблемы не имело смысла. Легко идти по твердой земле, труднее передвигаться по воде, но как быть в болоте, где нельзя ни идти, ни плыть? А болото оно и в сенате болото! Можно о чем-то договориться с тем, кто знает, чего хочет, но как вести переговоры с теми, кто ничего не знает, зато всего боится? Сенатское болото, это скопище толстобрюхих мещан, пресмыкалось перед Помпеем, страшилось Цезаря и панически боялось всяческих идей. Это, так сказать, сало государства может громко шипеть и трещать на политической жаровне вокруг здорового куска мяса, но без такового жарить его не имело смысла. Помпей - кусок, и Цезарь - кусок, а Марцелл? За кого им, бедным духом богачам, подать голос?
После многомесячных бесплодных попыток подвигнуть на поступок эту подкожную массу общества оптиматы поняли, что без Помпея ничего не добьются.
Когда-то Помпей подрядил энергичного Цезаря в качестве отбойного мо-лотка, чтобы раздробить монолит сенатской аристократии и добиться реализации своей программы относительно восточных дел и войска. Цезарь добросовестно выполнил поставленную задачу, а при этом, на удивление многим, вырос и сам. Теперь, когда Помпей утвердился во главе государства почти конституционным путем, Цезарь его уже не интересовал. Зато Цезарь стал интересоваться Помпеем, поскольку метил на его место первого человека в Риме. Великий с большим трудом усматривал конкурента в своем прежнем помощнике, но развитие событий и пророчества Катона существенно помогли ему в этом. Потому летом того года Цицерон писал друзьям: "Помпей в своих взглядах на честных и дурных граждан уже сходится с нами". Однако переход от сходства во взглядах до единства в действиях занял еще несколько месяцев. Только осенью состоялось официальное обсуждение судьбы Галлии и Цезаря, но и оно закончилось тем, что вопрос был отложен до следующей весны. "Несправедливо лишать командования человека, завоевавшего государству новые территории, - подвел итог спорам Помпей, - пусть он владеет империем до окончания своего срока, а относительно дальнейшего определимся в начале года. Соберемся в марте, и уж тогда, можете не сомневаться, вопрос будет решен". Так Помпей сдержал обещание, данное Цезарю в Лукке о пятилетнем продлении его власти, но сделал ясный намек, что этим его милости Цезарю исчерпываются.
