– Пушкари что-нибудь видят в этом дыму? – пробормотал Гриша Чередник, отрываясь от бинокля.
– Наверное, цели заранее пристреляны, – предположил я, – вчера вечером сколько-то снарядов выпустили.
– Да сделайте передышку! – с досадой сказал лейтенант. – Или они решили весь запас снарядов сразу выпустить.
Мы не были специалистами в артиллерийском деле, но эта торопливая стрельба по целям, утонувшим в дыму, доверия не внушала.
Комбат Козырев, обходя роты, напоминал командирам:
– Когда начнем атаку, ни в коем случае не останавливаться. Нас поддержат танки и полковая артиллерия.
Мы согласно кивали в ответ. За последнее время роты были пополнены до штатной численности. Мой взвод насчитывал пятьдесят два человека, а наша восьмая рота – сто шестьдесят.
Меня тревожило, что пришла слабо обученная молодежь и люди, призванные из запаса. Некоторым было лет под сорок, и они проходили службу в двадцатых годах. С тех пор многое изменилось. Но по крайней мере, они обладали хоть какими-то навыками, умели окапываться, хорошо знали наше основное оружие, трехлинейную винтовку Мосина.
Во взводе по-прежнему имелись два ручных пулемета Дегтярева и станковый «максим». Кроме того, мы получили на роту шесть автоматических винтовок Симонова (АВС-36), по две на каждый взвод.
По своим боевым качествам (по крайней мере, теоретически) винтовка выгодно отличалась от других образцов, в том числе «самозарядки» СВТ-38. У симоновской винтовки был емкий магазин на 15 патронов. Кроме того, она могла вести автоматический огонь. Упором служил штык, который втыкался в землю. В какой-то мере она могла служить как легкий ручной пулемет. Обе винтовки в моем взводе получили опытные сержанты, в том числе одну из них – Михаил Ходырев.
Перед штурмом нас неплохо снабдили гранатами. В основном РГД-33 и старыми осколочными гранатами системы Рдутловского образца 1914 года. Я бы предпочел более простые и более сильные «лимонки» Ф-1. Но они давали большой разброс осколков и для наступательного боя считались неподходящими.
Граната Рдутловского весила восемьсот граммов, и реально ее можно было использовать на расстоянии метров пятнадцати. Тяжеловатая для броска штука. Граната РГД-33, более легкая (600 граммов), была довольно сложной в обращении для неопытных бойцов.
Для броска требовалось вставить запал (их обычно носили отдельно), провернуть рукоятку, встряхнуть гранату и лишь затем бросать ее во врага. Бывалые солдаты умело пользовались этими довольно сильными гранатами. Новички, не прошедшие обучение, терялись, боялись встряхивать заряженные РГД-33 и порой швыряли их как камни.
В целом я бы сказал, что роты были неплохо вооружены, имели в достатке боеприпасов, и в тот декабрьский день я надеялся, что штурм первых укреплений пройдет успешно. Особенно после такой мощной артподготовки и при поддержке танков.
Местность перед укреплениями была в свое время очищена от деревьев и представляла бугристое поле, усеянное валунами, торчали сухие пни и редкая молодая поросль.
Мы наступали через лес, обходя укрепления с флангов. Ночью здесь поработали саперы, извлекли какое-то количество мин и растяжек. Поганая штука – растяжка. На тонкой проволоке, натянутой между деревьями, да еще утопленная в снегу, подвешена обычная ручная граната и несколько брусков тола в жестяной банке, набитой гайками, мелкими болтами, рублеными гвоздями.
Эта штука посильнее, чем противопехотная мина, и если бойцы идут кучно, взрыв и осколки могут убить, искалечить сразу несколько человек.
Иногда гранат подвешено несколько, обычно «лимонки». Заметить такую ловушку, если ее предварительно не обезвредили саперы, практически невозможно. Поэтому бойцы моего взвода шагают осторожно, глядя себе под ноги. Мы наступаем на правом фланге, а через поле идут два танка Т-26.
Первую сотню метров прошли в тишине, недоброй, зловещей, готовой внезапно обрушить на нас вой снарядов и пулеметные очереди. Словно обломанная ветка, сухо прозвучал одинокий выстрел. Шагах в двадцати от меня ворочался и стонал тяжелораненый пулеметчик. Это сработал снайпер.
Пуля ударила сержанту в грудь. Его торопливо перевязывали. Я спросил второго номера:
– Справишься один?
– Справлюсь. Но желательно бы помощника, диски нести. С таким грузом стрелять несподручно.
Помощника выделили, а раненого торопливо унесли в санчасть.
Этот одиночный выстрел стал слово сигналом. Бойцы, прижимаясь к соснам, открыли огонь из винтовок. Куда они стреляли, было непонятно, а продвижение замедлилось.
– Вперед! – кричали сержанты.
Взвод заторопился. Я подтолкнул в плечо молодого красноармейца, упорно не хотевшего выбираться из-за сосны, которая казалась ему надежным убежищем.
– Егор! Балакин! – позвал я вестового. – Не давай людям останавливаться.
Старший сержант Михаил Ходырев и несколько других командиров отделений вели взвод вперед. Я шел вдоль края просеки. Оба танка сопровождения обогнали нас и открыли огонь из пушек. Много ли было толку от стрельбы из «сорокапяток» по бетонному доту? Но в ответ полетели вражеские снаряды.
Неплохо разогнавшийся мой третий взвод вдруг выскочил на просеку. Финны не успели очистить ее от спиленных деревьев, а может, специально оставили – здесь было негде прятаться.
Люди на несколько секунд замерли. Кончился защищавший их лес, впереди был открытый участок, а за ним массивный дот. Этой бетонной глыбе досталось от гаубичных снарядов. Я видел щербины, закопченные пятна, а в одном месте снаряд отколол кусок бетона – он повис на арматурных прутьях.
– Не останавливаться! – размахивал пистолетом командир роты Григорий Чередник. – Пулеметчики, огонь!
Но огонь открыли финские пулеметы. Их было штук пять, и по крайней мере три из них МГ-08 с высокой точностью стрельбы. Оба танка, сопровождавшие наш батальон, отреагировали мгновенно. Скорострельные башенные «сорокапятки» посылали снаряд за снарядом, целясь в амбразуры.
Вести огонь на ходу малоэффективно. Одна из машин приостановилась, успела выстрелить раз-другой и, кажется, угодила в амбразуру. Но за уничтоженный финский пулемет пришлось заплатить дорогую цену. Из амбразуры в верхней части дота вырвался узкий язык пламени. Стреляла легкая пушка, наверное, 37-миллиметровка «бофорс», которые поставляла финнам Швеция. Малый калибр компенсировался высокой скоростью снаряда – 800 метров в секунду, который раскалялся до малинового свечения.
Я успел разглядеть при сумрачном зимнем свете мелькнувший огненный трассер, ударивший в лобовую часть Т-26. Наверно, он угодил в механика-водителя, пробив, как картонку, 15-миллиметровую броню.
Двигатель взревел, заглушая орудийные выстрелы второго танка, пулеметную стрельбу и сразу заглох. Из башенного люка выскочили двое танкистов, их догоняло пламя, разгоравшееся в машине, работающей на бензине.
Второй Т-26 дал задний ход. В его сторону вела огонь еще одна пушка, скорее всего трехдюймовая. При всей своей решительности финны не были опытными артиллеристами. Два снаряда врезались в мерзлую землю и отрикошетили, не задев Т-26. Машина уходила задним ходом к лесной полосе, продолжая вести огонь из пушки и обоих пулеметов.
Все это я наблюдал мельком, затем побежал к просеке, где за поваленными соснами прятался мой взвод. Бойцы вели огонь, стараясь не высовываться из-за деревьев. Пули свистели, звонко вонзались в мерзлую древесину, выбивали искры из каменистой земли и валунов.
Вместе с Егором Балакиным мы подбежали к месту, где скопилось десятка полтора красноармейцев.
– Не сбивайтесь в кучу. Накроют одним снарядом. Продвигаемся вперед.
Пока это было возможно. Сваленные деревья, защита от танков, спасали атакующих красноармейцев. Но плотный огонь пулеметов находил свои жертвы. Бежавший впереди сержант и один из бойцов упали одновременно. Красноармеец так и остался лежать, а более опытный сержант отполз за дерево.
Я сумел поднять десятка два бойцов, и мы продвинулись еще на полсотни метров. Нас неплохо прикрывал уцелевший танк и пулеметный расчет Захара Антюфеева. Но эти полсотни метров обошлись новыми убитыми и ранеными.
