Несколько минут в саду царила тишина, хотя Роми быстро поняла, что эта тишина не была полной. Во-первых, был звук дыхания Доминика — сначала прерывистого и неровного, потом постепенно приближающегося к похожему на нормальное. А еще был звук ее собственного дыхания, сильно участившегося. И поэтому Роми откатилась от Доминика, безошибочно узнав этот симптом желания. А если она уступит желанию, то чаша весов определенно опять склонится в пользу Доминика.

— Итак, что же это было? — осведомился он наконец, и его голос все еще был окрашен волнующей хрипотцой страсти. — Может быть, месть за то, что я с такой же легкостью соблазнил тебя тогда в лифте? — сонно спросил он. — Хотя если это такой способ мести, то я — целиком за! Его глаза были все еще закрыты, а на губах блуждала удрученная полуулыбка.

— Месть? — переспросила Роми, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Ммм. Ты что же, хладнокровно решила сделать со мной то же, что я сделал тогда с тобой? — пробормотал он и, повернувшись на бок и опираясь на локоть, обжег ее серебристым пламенем своих глаз. — Видимо, Роми, это был твой вариант «броска к власти»? Тебе захотелось, чтобы я оказался жалким и беспомощным в твоих исключительно искусных руках?

— Отчасти, — осторожно признала Роми, потому что не намеревалась что-либо говорить ему. Но тем не менее, когда он вот так смотрел на нее, она ловила себя на том, что ей хочется излить ему душу.

— Понятно. А тебя саму это завело? Когда ты смотрела, как я «поплыл» в саду средь бела дня, причем ты знала, что у меня с самого начала были опасения относительно этого?

Роми спрятала усмешку.

— Значит, ты хорошо замаскировал свои опасения.

Он еле слышно чертыхнулся.

— Ну, опасения исчезли в считанные секунды, — пробормотал он. — Ты разве не заметила?

— Тогда это были, должно быть, весьма жалкие опасения! — сказала она с вызовом и пришла в восторг, услышав его раскованный, звучный смех.

— Определенно не имеющие никакого значения, — согласился он. Потом закрыл глаза и довольно зевнул, а Роми зарделась, когда исподтишка окинула его взглядом и поняла, ощутив внезапный прилив стыдливости, что его абсолютно не волнует беспорядок в собственной одежде. Казалось, ему совершенно не мешал тот факт, что он был возмутительно голым! Это, однако, мешало Роми. Ей было от этого жарко. Она быстро поднялась и разгладила на бедрах свое белое платье.

— Спасаемся бегством? — тихо спросил он, и она увидела, что его глаза вовсе и не закрыты, что он спокойно разглядывает ее из-под густых черных ресниц. — Причем именно в тот момент, когда жизнь начала становиться интересной. Стыдись, Роми, — мы ведь не можем без конца так поступать друг с другом.

— Я знаю, — удрученно согласилась она. Их глаза встретились в долгом, откровенном взгляде, и Роми с содроганием поняла, в какое же жалкое существо она превратилась. И поняла, почему. Видимо, все ее попытки изменить свое поведение были заведомо обречены на неудачу, потому что внутри она явно была яблоком от яблони — полным подобием своей ограниченной и неразборчивой в связях матери.

— Есть ведь еще и такая вещь, как взаимное удовлетворение, знаешь ли, — негромко заметил он.

— Но есть еще и такая вещь, как отсутствие всякого удовлетворения! — выпалила Роми. Будь она проклята, если сейчас позволит ему вот так запросто, словно агнца на заклание, повести ее наверх, в спальню.

— Как я понимаю, о постели не может быть и речи? — протянул он, неторопливо натягивая джинсы.

К несчастью, Роми не успела вовремя отвести взгляд. Более того, она почувствовала, что не в силах смотреть куда-то еще, кроме как на него. Ее взгляд был прикован к его насмешливо блестевшим глазам, пока он без спешки застегивал молнию на джинсах с подчеркнуто провокационным видом.

— Так как насчет постели? — снова спросил он с ленивой улыбкой. В этот момент Роми не могла бы отрицать, что искушение было сильным. И кто, будучи в здравом уме, не поддался бы искушению при виде Доминика, распростертого на траве в исключительно сексуальной позе? Дрогнул бы даже святой!

— Ты всегда так нахально обходишься с женщинами? — спросила она, и ее щеки запылали еще сильнее.

— Нет, — медленно ответил он, не сводя глаз с ее лица. — Но я никогда еще не встречал женщины, которая бы так раскованно обращалась со своим телом. Или с моим, — с усмешкой добавил он.

— В твоей подаче все предстает ужасно обыденным. Прямо какое-то механическое действие, — с упреком сказала она.

Он мгновенно вскочил и навис над ней темной тенью.

— Разве? — спросил он, как бы раздумывая. — Нет, это не так. С тобой, во всяком случае, определенно не так. Напротив, мой опыт общения с тобой по сегодняшний день, Роми, я бы назвал самым непредсказуемым и волнующим из всего, что мне довелось испытать.

Она заставила себя погасить внезапную вспышку радости, вызванную его словами, потому что в своем высказывании он изобразил ее чем-то вроде Куртизанки Года, что никак нельзя было отнести к разряду изящных комплиментов.

— В самом деле? — задумчиво спросила она.

— В самом деле, — с улыбкой подтвердил он. — Так что давай не будем портить этот момент каким-нибудь заумным сверханализом. Пойдем-ка лучше в постель, и я верну тебе часть того наслаждения, которое ты только что так щедро подарила мне.

— В постель? — возмущенно отозвалась она. — Ты что, какой-нибудь сексуальный маньяк?

Какое-то мгновение он озадаченно смотрел на нее, а потом, к ее возмущению, просто рассмеялся.

— Ты мне льстишь, Роми, — проговорил он.

— У меня не было такого намерения! — Роми еще раз разгладила платье со всем достоинством, которое смогла призвать себе на помощь.

— А сейчас мне пора в дом, — сказала она ему. — Надо составить букеты из срезанных цветов. И я хочу еще раз посмотреть план размещения гостей во время обеда.

Вторжение домашней темы в их разговор положило конец его расслабленности, вызванной испытанным удовлетворением. Сонливость улетучилась, и Доминик вновь стал видеть окружающий мир во всей его холодной четкости.

— Роми! — резко позвал он, и что-то в его голосе заставило ее остановиться и вопросительно взглянуть на него. — Расскажи мне о Марке, неожиданно потребовал он.

Роми опустила глаза и заметила, что у нее сильно дрожат руки.

— О Марке? — срывающимся голосом спросила она, не веря своим ушам. О Марке? Почему ты хочешь говорить о Марке? И именно сейчас? Потому что он должен напоминать себе о том, как гнусно она поступила с покойным мужем, вот почему, мрачно сказал себе Доминик. А еще потому, что ему грозит опасность позабыть, зачем он заманил ее сюда. В его серебристо-серых глазах сверкнул огонек явной враждебности.

— А почему бы и нет? Он все-таки был когда-то моим лучшим другом.

— Подчеркнем «все-таки» и «когда-то», — язвительно согласилась она. Теперь была ее очередь наблюдать, как он недовольно поежился. — Потому что сразу после нашей свадьбы ты уехал из страны и бесследно исчез, вот так.

— А как бы я смотрел Марку в глаза, зная, чем занимался с тобой? — резко спросил он. — Зная, что предал его гнуснейшим образом, каким только можно предать человека? Бог мой, да мне в зеркало на себя было противно смотреть после всего…

— И поэтому, из-за ощущения вины, которую ты испытывал, Марк так и не увидел тебя перед…

— Перед тем, как твое вероломство погубило его? — холодно закончил он.

— Ты прекрасно знаешь, что Марк умер от рака, — проговорила она тихим, дрожащим голосом. — Неужели ты считаешь, что в этом виновата я?

— Но такие болезни могут быть вызваны стрессом, не так ли? — безжалостно заметил он. — И мне просто трудно вообразить более стрессовую ситуацию, чем жизнь с заблудшей женщиной. Более того, с женой, для которой нет большего наслаждения, чем заниматься сексом в странных и необычных местах!

Роми колебалась. Он так твердо решил думать о ней плохо, что, скорее всего, не поверит, даже если она осмелится сказать ему… Но ей вдруг показалось ужасно важным попытаться ему все объяснить.