– Не нужна, – ухмыляется.

– Вот чудо! – хохочет Марья Михайловна и возвращает тетрадь хозяину. – Ставлю пять!

Жаль, что к доске не пошел. Как бы я хотела посмотреть на него подольше. Пусть со спины или сбоку. Это совсем неважно. Глаза его я все равно запомнила.

На перемене девчонки шушукаются, то и дело в его сторону посматривают. А Дима встает из-за парты – и мимо них своей твердой походкой. Даже не взглянет, даже бровью не поведет. Выходит из класса, только сквозняком окна отзываются. Полное безразличие.

А я Павлушку сегодня не видела.

В коридоре шум, гам – не разобрать, кто где. Знаю, что он обычно на втором этаже с мальчишками какой-нибудь коробок вместо мяча гоняет. Спускаюсь туда – нет никого. Может, на уроках задержали или готовится к контрольной или самостоятельной? Ладно, в столовой наверняка увижу.

А на следующей перемене снова сижу за своим столиком у окна. Сегодня блины со сметаной и какао. В буфет все такая же давка. И почему все так рвутся за сухомяткой? Высматриваю Павлушку в толпе, но и тут его, кажется, нет. Странно. Может, в школу не пошел? Заболел? Так оно и есть, наверно.

Поднимаюсь назад, к кабинету, и в паре шагов застываю от удивления: Павлушка рядом с Димой стоит, улыбается вовсю, а тот ему руку пожимает и подмигивает.

В каждом его движении только доброту чувствую, только светлое, только настоящее. У доски стихотворение наизусть читаю – сама себя не слышу. Лишь об одном и думаю: расспросить бы скорее Павлушку обо всем, узнать, о чем они разговаривали.

Еле дожидаюсь звонка с последнего урока, лечу на всех парусах к семнадцатому кабинету, в котором Павлушка занимается. Подхватываю его под руку – и в раздевалку. А он в своем репертуаре:

– Я не пойду. У нас на стадионе заметано.

– Баба Люба сказала тебя домой вести. Обедать, уроки, а потом уже футбол.

– У-у, – морщит нос Павлушка, но не сопротивляется. Он хороший мальчишка.

– А что ты сегодня на большой перемене у нашего класса делал? – спрашиваю, когда школа за голыми деревьями скрывается.

– Я приходил кое-кому спасибо сказать.

– Диме? За что? – удивляюсь.

– А… Ды это… – мнется, а потом осторожно мне в глаза заглядывает. – А ты бабушке не скажешь?

– Не скажу. Могила!

– Зуб даешь? – прищуривается.

А мне так смешно. Но держусь изо всех сил – любопытство разрывает. Делаю серьезное лицо и принимаю правила его игры:

– Даю.

– Да твой одноклассник спас меня сегодня.

– Как? – останавливаюсь.

– У меня семиклассники телефон отобрали… Только бабушке не говори, слышишь? Ты же зуб дала.

– Да не скажу! – умираю от нетерпения. Каждое слово вытягивать приходится. – И чем все закончилось?

– Димка ваш на них как рявкнет. Телефон отдали и разбежались все, – как будто хвастается Павлушка.

– Вот как… – только и могу произнести, а сама захлебываюсь от избытка эмоций. И внутри меня как будто мячики разноцветные высоко-высоко подпрыгивают.

Утром еле проснулся. Конечно, когда последнее сообщение отправлял, за два часа перевалило. Хотя и этого мало… Мать уже в двенадцать гундеть начала, чтобы не мешал спать и сам ложился. Я все на Клима свалил, что это мы с ним наговориться не можем. Пришлось обратно в соцсети перейти, чтобы молчком по кнопкам клацать.

В общем, договорились с Викой встретиться после выходных. Она, оказывается, тоже не местная. Учится здесь в колледже. А каждую пятницу домой к родителям уезжает. И не скажешь, что ровесница. Такая раскованная, прямая. Захотела – сказала. Легко с ней в общении. Не надо думать, напрягаться, слова подбирать. Еще и красивая. Башню сносит моментально. Эти мыши из моего класса даже рядом с ней не встанут.

Кое-как успел. По звонку в школу влетаю, куртку гардеробщице сую в окошко, мысленно проклиная ее за медлительность. Ненавижу опаздывать. И других презираю за непунктуальность. На третий этаж поднимаюсь – математичка дверь только открывает. Выдыхаю. Можно расслабиться.

На геометрии тухляк. Весь урок одну задачу мусолят. Я давно решение набросал без особых подробностей, тетрадку отодвинул в сторону и сижу… досыпаю.

– Открывай тетрадь и рисуй чертеж! Мечтать после уроков будешь, – обращает на меня внимание математичка… Как там ее по отчеству? Марьмихална, кажется…

– А я уже все, – отвечаю и молю, чтобы отстала поскорее. Подремать бы еще минут десять. Меня это вполне устроило бы.

– Что – все?

– Нарисовал.

– Так нарисовать мало, решить надо. А ты уже тетрадь отложил.

Куда там отстать? Наоборот. Обрадовалась, наверно, что хоть какой-то непорядок в классе. На этих тихоней и поорать-то не за что. А тут вот он, удобный случай. Протягиваю ей свои каракули для пущей убедительности – обламываю, но без особого энтузиазма. А все потому, что спать хочется. Даже голову держать – сил нет.

– Так. Так, – кивает математичка. – Все верно.

Все? Я заслужил минуту спокойствия?

– А что же ты молчал, когда я спрашивала? Иди к доске. – Улыбается и рассматривает меня с интересом. – Тебе пятерка не нужна, что ли?

– Не нужна.

Отстаньте уже от меня, а то сейчас заплáчу. Шучу, шучу.

– Вот чудо! – кажется, улавливает мое настроение математичка. – Ставлю пять!

Странная она, конечно, но нормальная тетка.

Наконец-то перемена. Дышать не могу – стены душат. А еще бесит, когда все таращатся. Сплошной зоопарк с мартышками. Лохматый поднатужился, собрался что-то сострить в мою сторону. Косая улыбка все его планы выдала. Только плевать мне на этот провинциальный «Камеди Клаб» с высокой колокольни. Даже смотреть в его сторону неинтересно. Из класса, как из клетки, вырываюсь, а куда податься – не представляю. Решаю школу осмотреть.

Коридоры на каждом этаже одинаковые – широкие, и в обоих концах повороты в тупики. Потолки высокие, только лепнины не хватает. Этому зданию лет триста, наверно. И вообще чем-то больницу напоминает. На втором этаже особенно просторно: кабинеты только на одной стороне расположены, а напротив большой холл с колоннами по центру. Окна на школьный стадион выходят. И самое главное, здесь тишина – никого. Даже странно как-то. Хотя, может, это так на большой перемене только, ведь все, как полоумные, в столовую несутся.

Наблюдаю через окно, как за углом, у входа в подвал, компашка в кучку жмется. Среди пацанов две девчонки затесались. Уши синие, руки красные. Смолят, как сапожники. Понтуются. Смотреть противно. Вдруг слышу, где-то совсем рядом, на этаже, возня какая-то и визг детский:

– Отдай! Не твой!

А потом гогот многоголосый.

Заворачиваю в тупик – точно: недоросли пацаненка мелкого прессуют. Видно, отобрали мобилу и издеваются. А тот скулит, чуть не плачет.

– Вам что, заняться нечем? Или мамка не объясняла, что маленьких обижать нехорошо? – Подхожу совсем близко. – Ну-ка отдали чужое, а то я вас сейчас обижу.

И что такого сказал? Вроде ничего страшного. Голос не повышал, кулаками не махал. Только этих мелких хулиганов в одно мгновение как ветром сдуло. Даже рассмотреть не успел их бандитские лица. А пацаненок прицепился, бежит за мной следом. Я не оборачиваюсь – отвяжется. Уже к дверям класса подхожу, не выдерживаю:

– Тебе чего?

А он пищит тоненьким голосом:

– Спасибо, – и руку протягивает.

Связался на свою голову.

– Тебя как зовут? – спрашиваю.

– Павлушка.

– Павлушка, – передразниваю. – Разве могут так мужика звать? Павел! Па-вел! Так и представляйся.

– А меня все Павлушкой называют, – шмыгает носом.

Сказал, как отрезал. И не поспоришь. Еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться:

– А ты им говори, что такого не знаешь. Вырос Павлушка и убежал. Далеко-далеко. Теперь Павел за него. Понял?

– Ага, – сияет.