Тиберий вышел из своего укрытия и, пренебрегая осторожностью, направился в "Голубой грот". Сейчас он был слишком зол, чтобы испытывать страх перед кем-то, однако в дальнейшем избегал подобного риска.

Наступил период ожидания. Предпринимать что-либо до получения ответа из Рима не представлялось возможным. Тиберий изображал беззаботность. Он руководил строительством сразу нескольких вилл, оборудованием "гротов любви", пировал и пытался развлекаться с удалыми ученицами профессора разврата Тита Цезония.

Труднее всего было общаться с Сеяном. Тиберий испытывал запредельную брезгливость к нему. При виде мнимого соратника, тошнота сдавливала его горло, глаза гноились, вымученная улыбка разрывала окаменевшее лицо, слово "друг" обжигало глотку. А ему приходилось возлежать с ним за одним обеденным столом, поддерживать его тосты, принюхиваясь к запаху вина, чтобы вовремя уловить примесь отравы.

"Наверное, этот мерзавец испытывал то же самое в отношении меня все годы с того момента, когда замыслил предательство, — думал Тиберий. — В таком случае он сам уже наказал себя за подлость! Но, когда же в нем созрел яд измены. В какой момент он решил предать меня?" — в который раз он спрашивал себя.

Этот вопрос не был праздным. Не любопытство мучило принцепса. Определив, с какого этапа служба префекта сменилась кознями, Тиберий мог оценить степень его виновности, выявить круг возможных союзников и измерить уровень личности противника, что имело решающее значение в свете развернувшейся между ними борьбы. Тиберию было важно не просто предотвратить государственный переворот, а взять врага с поличным, перед всем миром представить его как преступника и доказать это.

Сеян же старался угодить своему императору больше, чем когда-либо, делая вид, будто благодарен ему за предстоящий консулат. Он помогал управлять архитекторами, строителями и поварами, придумывал новые развлечения и вообще был весел и остроумен, удивив всех бьющим через край жизнелюбием.

Он обучил проституток навыкам легионеров и однажды организовал показательный бой, в котором грациозные красотки задорно пародировали мужчин, не забывая при этом демонстрировать свою женственность. А в завершение представления префект вывел на арену настоящих воинов из числа преторианцев, и те, быстро разгромив женскую когорту, справили победу естественным образом. Все это немало потешило зрителей, представленных придворной свитой принцепса, но сам Тиберий сделался еще угрюмее. Ему было омерзительно все, что исходило от префекта, но здесь особенно обидным оказалось другое. Одна девица своим искрящимся обаянием задела его ранимую чувственность. Он невольно любовался ею во время танца, изображающего бой, а когда в конце действа ее распяли на песке сразу два здоровенных преторианца, испытал болезненную досаду. Причем все произошло так быстро, что он даже не успел вмешаться, да и не следовало ему унижаться, заступаясь за девицу, извлеченную из какого-то притона его врагом.

Тиберий сдержанно похвалил префекта за представление, но посоветовал ему впредь руководить мужскими битвами, а не издеваться над женщинами.

— Я все успеваю, ты же знаешь, Цезарь! — самодовольно отпарировал Сеян. — А женщины, замечу тебе, всегда рады подвергнуться подобным издевательствам. Смотри, как сияет эта малышка!

Даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть на "малышку", о которой говорил префект, Тиберий понял, о ком идет речь. Более того, именно в тот момент он осознал, чем привлекла его эта девица: она имела трудноопределимое сходство с Випсанией Агриппиной, первой и единственной его любовью. У Тиберия содрогнулась душа и почернел взор. Ему стоило большого труда удержать на лице любезную улыбку. Сеян ответил такой же карикатурной дружелюбностью.

За многие десятилетия вынужденного лицедейства Тиберий обрел способность в любой ситуации контролировать себя как бы взглядом со стороны. В нем произошло раздвоение: один человек действовал, а другой наблюдал за ним. И теперь этот "второй" человек подсказал "первому", что последняя сцена сыграна плохо. Опасаясь насторожить Сеяна прорвавшейся сквозь волевой кордон отчужденностью, Тиберий подозвал Цезония и будто нехотя пожаловался ему на половую слабость в последние дни. "А тут вдруг это зрелище, жирное блюдо с перчинкой, состряпанное словно в издевку над моим несварением! Представляешь, как это некстати! — говорил он. — Только я тебя прошу, не рассказывай Сеяну. Не стоит огорчать его, ведь он не знает о моих проблемах", — закончил Тиберий, ничуть не сомневаясь, что его слова будут немедленно "по секрету" переданы префекту.

Время сделалось тягучим и неприятным, как и все остальное в жизни Тиберия. Дни лениво приходили на смену друг другу, будто тоже тяготились нездоровой обстановкой при дворе правителя. И когда принцепсу казалось, что он уже сходит с ума от бесплодного ожидания, явился гонец от Антонии. Это был тот же Паллас.

Принцепс уединился с ним в таблине старой виллы, построенной еще Августом, где не могло быть ходов для подслушивания. Паллас привез ему малосодержательное письмо своей хозяйки, а основные сведения передал устно. С ним же Тиберий обсудил способы дальнейшего взаимодействия с Римом. Во избежание подозрений со стороны Сеяна, Тиберий должен был только принимать гонцов от своих сторонников, прибывающих по определенному графику, но никого не посылать от себя. А в случае необходимости экстренной связи ему надлежало воспользоваться системой дальних знаков, своего рода оптическим телеграфом.

Антония передала Тиберию информацию о расстановке полити-ческих сил в Риме, добытую через жен сенаторов, но еще больше поведала о самом Сеяне.

После беседы с Палласом у Тиберия было такое состояние, что его волосы на макушке встали бы дыбом, если бы они там еще оставались. Оказалось, что Сеян состоял в прелюбодейной связи с Ливиллой и, возможно, с ее дочерью Юлией, женою Нерона. Через них он строил козни против Нерона и Агриппины. Они были его шпионками, и они же провоцировали Нерона выступать против принцепса. Антония выражала сожаление, что просмотрела внука, заметила неладное, когда он уже оказался втянут в разврат подосланными Сеяном щеголями и извращенцами, когда его разум помутился от жажды власти, разожжен-ной в нем льстецами, действовавшими по наущению того же Сеяна. Свою невестку Агриппину Антония недолюбливала за надменность и слишком большое влияние на Германика, но, тем не менее, была потрясена трагедией ее падения. Постепенно, с большим отставанием от хода событий, Антония все-таки раскрыла эту интригу. Выяснилось, что префект, используя услужливость сенаторов и особенно богачей-вольноотпущенников, создал вокруг Агриппины особую среду, которая изолировала ее от остального общества и превратила в героиню специфического мифа о невинной жертве свирепого тирана. Ей постоянно внушалась мысль о преследовании со стороны принцепса. Развернувшиеся тогда судебные процессы, направленные против ее друзей и подруг, убедительно подтверждали эту легенду. Женщина взрывного темперамента, естественно, реагировала очень бурно и выступала с агрессивными выпадами против Тиберия, о которых его немедленно информировали, возбуждая ответную ненависть. В то же время Агриппину провоцировали бывшие подруги, перевербованные Ливиллой. Они же предупредили ее о якобы готовящемся покушении на нее в доме принцепса. Именно тогда, когда Сеян говорил Тиберию о том, что Агриппина морочит народ показным страхом быть отравленной, ей нашептывали, что на обеде у принцепса ее ждет смертельная доза яда. Вот почему она столь гневно, не таясь, отвергла яблоко Тиберия, поставив принцепса в крайне неприятное положение.

Тиберий словно попал за кулисы театра, где его взору предстали гигантские механизмы и декорации, призванные обмануть наивного зрителя, создать у него иллюзию реальной жизни, где он увидел истинные лица актеров, скрытые на сцене ролевыми масками. Волшебство искусства развеялось, уступив место зловонию грязной кухни. Тиберий краснел и покрывался потом, вспоминая прошлое. Сколь послушной марионеткой он был в руках расчетливого негодяя! Как презирал его, наверное, Сеян! "А какова Ливилла! — надрывно восклицал Тиберий. — После моего сына она ложилась под этого низкородного солдафона! А может быть, она изменяла Друзу, еще когда он был жив? Антония очень аккуратно упомянула о ее роли в этой грязной истории. Оно и понятно, Ливилла — ее дочь, но по логике событий легко установить, что именно она являлась главной помощницей Сеяна в деле развала нашей семьи. Хорош подлец: и мать, и дочку! Какие бесстыжие глаза надо иметь, чтобы после этого смотреть на мир! И какими глазами мне смотреть на него?"