— Я поправила и подвязала отвисшую челюсть, поэтому теперь его вид приличествует божественному статусу — не стыдно показать толпе.
Отдав долг смерти, мать и сын обратились к насущным делам, для чего уединились в спальне Ливии.
Тиберий много раз представлял себя в сегодняшнем положении и готовился к этому моменту. Однако, воочию узрев могущество смерти, только что повергшей во прах великую личность, в силе своего духа и интеллекта казавшуюся несокрушимой, он был подавлен. Однако его шок не вызвал сочувствия Ливии.
— Нельзя медлить, мой Тиберий, нужно действовать, — жестко призвала она.
Эта суровость испугала Тиберия коварною догадкой.
— Надеюсь, все свершилось волею богов? — настороженно спросил он.
— Конечно, — чуть скривив губы в движении, которое у другой женщины читалось бы как улыбка, произнесла матрона.
— Впрочем, как ты знаешь, боги воплощают свои замыслы через деяния людей, — добавила она после паузы, словно дразня его.
Лицо Тиберия исказилось гримасой брезгливости.
— Ты слишком мрачно мыслишь, я говорю о другом, — насмешливо пояснила Ливия. — Я напоминаю тебе, что ты принадлежишь к числу избранников богов. Ты — проводник небесной воли и вершитель судеб земных. Взойди на вершину, определенную тебе бессмертными, и ты узреешь тысячи тысяч людей, подвластных твоему разумению. Они ждут тебя, яви им свой царственный лик! Забудь о прошлом, думай о будущем!
— Мне почти пятьдесят шесть лет, — мрачно заметил Тиберий. — Для себя мне уже ничего не нужно.
— А мне нужно!
— Моя жизнь позади.
— Нет, только теперь мы начинаем жить! Но, впрочем, наша жизнь может очень быстро оборваться… Монарший трон высок: с него хорошо повелевать, но больно падать.
Она заглянула ему в глаза, и он будто хлебнул ледяного рассола после хмеля.
— Германик имеет под началом восемь легионов. Солдаты любят его и сделают для него все, — жестко констатировала Ливия.
— Он мой сын, — заметил Тиберий.
— Да, по требованию Августа ты усыновил племянника, своего главного соперника, но ты же понимаешь…
— Понимаю. Власть родства не признает.
— Вот именно. Мы должны лишить Германика инициативы. А это возможно только в том случае, если мы все чисто обстряпаем здесь, в Риме. Коли столица не даст повода, провинция не восстанет. На наше счастье Германик — слишком порядочный человек.
— А для того, чтобы обеспечить единодушие Рима, — продолжала она, — мы должны лишить оппозицию и всех проходимцев, охочих до перемен, знамени. Смуте нужно звонкое имя. Агриппа Постум — кровный внук Августа — вот кто может стать яблоком раздора. Ты, конечно, знаешь, какой ценой мне удалось сорвать его примирение с Августом. Это повлекло ряд самоубийств видных лиц, но все же Агриппа остался в опале. Однако толпа любит возвышать изгнанников. Мы должны избавиться от него немедленно. Начальник его охраны — мой человек, по крайней мере, теперь, после смерти принцепса.
Тиберий тяжело задумался.
— Август бывал жесток, когда этого требовала государственная необходимость, — заговорил он наконец, — но он никогда не расправлялся с родственниками.
— Конечно, за него это делала судьба! — самодовольно заметила Ливия, и ее глаза расширились от избытка эмоций. — Но пусть плебс думает, что напоследок он изменил своему правилу.
Сверкнувшая мысль, способная облегчить избавление от ответственности за преступление, так возбудила Тиберия, что он даже забыл испугаться циничной откровенности матери.
— Правильно! — воскликнул он. — Дадим понять сенату и народу, будто так распорядился сам принцепс.
Мать внимательно посмотрела ему в глаза, оценивая степень его готовности к действиям, слегка пожевала нижнюю губу и вынула из складок траурной столы маленький свиток.
— На, подписывай и ставь свою печать.
— Почему я?! — инстинктивно устрашился Тиберий.
В данной ситуации его поразила не столько необходимость подписывать смертный приговор, сколько расчетливая предусмотрительность Ливии.
— Потому, что ты теперь царь, — четко произнося слова, пояснила матрона.
— Не надо говорить вслух таких слов, мы в Риме!
— Теперь это уже не Рим, а болото. Сначала Гай Цезарь, а потом Октавиан с Антонием уничтожили всех мало-мальски толковых людей, осталась только мразь.
— Ты заговорила как республиканка.
— Нет, упаси Юнона, я просто хочу тебе напомнить, кто нас окружает. Каков народ, такова должна быть и власть. Не с кем тут церемониться.
— И все же, дурной знак — начинать правление с такого поступка.
— Мой Тиберий, ты же полководец и знаешь, что, прежде чем идти в наступление, необходимо укрепить тыл.
Тиберий еще помедлил.
— Отвернись, — попросил он.
Ливия не отвернулась, но подняла взор и посмотрела над его головой. Тиберий оформил свиток, и Ливия тут же вышла с ним в соседний зал.
Нарождающегося римского монарха обступила тишина, которая могла бы послужить хорошим фоном для размышлений. Однако он никак не мог обрести деловой настрой. Мыслям было тесно в голове, переполненной эмоциями. Им овладели воспоминания, одно тягостнее другого. Много завидного произошло в его жизни, но над ним всегда довлел вот этот, сегодняшний день, непрестанное ожидание которого окрашивало все события в особые тона. Каких бы успехов он ни достигал, каких бы побед ни одерживал, трон Августа все равно заслонял от него солнце. Гигантская гора возвышалась над ним, манила его извилистой тропой к сияющей вершине и угнетала недоступностью. Дети природы могли просто резвиться у ее подножия, радуясь жизни, но он изначально был болен этой высотой, и его болезнь постоянно усугубляли нашептывания матери и витиеватые изречения астролога Фрасилла.
Когда-то этот Фрасилл довел Тиберия до отчаяния. Будучи унижен судьбою, римлянин посчитал себя обманутым пророчествами коварного халдея, которые всю жизнь терзали его запретною надеждой, а тогда выглядели будто бы совсем пустыми. В гневе Тиберий устроил астрологу поистине царскую проверку. Прогуливаясь с ним по живописной холмистой местности, он надумал столкнуть обманщика с обрыва, но прежде поинтересовался, каким видится халдею собственное будущее. Вглядевшись во мрак глаз Тиберия, Фрасилл замахал руками и запричитал о грозящей ему опасности. Надменный римлянин посчитал, что грек узрел свою судьбу в звездах, и сохранил ему жизнь. Произошло это на Родосе, некогда самом любимом острове Тиберия, который, однако, принес ему самые грубые унижения.
Незадолго перед тем Тиберий стал второй после Августа фигурой в Римском государстве. Он был лучшим во всем земном круге полководцем, проницательным политиком и, наконец, пасынком принцепса. Но судьба устроила ему западню. Август не имел сыновей, однако усыновил своих внуков от дочери Юлии. Когда те были еще подростками, он уже выговорил у сенаторов право на их досрочное консульство в ближайшем будущем. Все значение и все таланты Тиберия разом из достоинств превратились в недостатки. Римляне еще не привыкли к монархии, и им было странно видеть предпочтение, отдаваемое Августом несмышленым юнцам, а не умудренному опытом и увенчанному лаврами великих побед государственному мужу. Это означало, что Тиберий стоял на пути императорских сынков-внуков к счастливому восхождению на вершину. Тогда полный сил и амбиций Тиберий сказался больным и уставшим от дел. Он попросил отпустить его куда-нибудь подальше, где он мог бы обрести покой на лоне природы. Ливия была в гневе, Август не менее эффектно демонстрировал несогласие с тем, чтобы мудрейший муж лишил государство своего попечения. Он даже произнес в сенате плаксивую речь, сетуя на неуступчивость Тиберия, вразрез его просьбам оставляющего его, принцепса, наедине с множеством проблем.
Родос Тиберий присмотрел давно, еще тогда, когда останавливался там на пути из далекой Армении, возвращаясь из победоносного похода. Однако этот земной рай оказался населенным не только говорливыми птицами и пугливым зверьем, но и людьми.
Тиберий родился в эпоху жесточайшего кризиса античной цивилизации, когда Римская республика билась в предсмертных конвульсиях, когда в гражданских войнах гибли лучшие люди и торжествовали худшие, а основная масса прибегала к моральной мимикрии, чтобы истребить в себе все человеческое и приладиться к оголтелому индивидуализму победителей. Менялось общество, а вместе с ним изменялись и люди, как животные — на изолированных островах, только в социальном плане, а не физиологически. Поэтому у Тиберия не было оснований любить и уважать сограждан. Он знал о благородстве лишь понаслышке, из древних сказаний, да еще по приглушенному рокоту внутреннего голоса, свидетельствующему о былых подвигах гордых Клавдиев, запечатлевшихся в его генетической памяти. Однако там, на Родосе, низость современников предстала в такой омерзительной наготе, что видавший виды Тиберий погрузился в трясину человеческой подлости гораздо глубже, чем мог предполагать ранее.
