— Извини, Цезарь, что я отрываю тебя от государственных забот, — хитро заговорил вольноотпущенник, метнув взгляд на разрумя-нившуюся девицу, но дело спешное.

— В чем же его спешность, Паллас? — хмуро спросил Тиберий, подходя к говорившему и беря у него свиток.

— Скоро возвратится из Суррента Сеян, а он не должен меня видеть.

— Что ты себе позволяешь?

— Так велела Антония, Цезарь.

— Ладно, ступай. Я прикажу, чтобы тебя покормили и с комфортом доставили на берег.

— Нет, Цезарь, я отбуду немедленно.

Принцепс посчитал излишним отвечать на последнюю реплику и удалился на ближайшую виллу. Там он уединился в таблине и развернул свиток.

Тиберий вышел из кабинета только через несколько часов. И это был уже совсем другой человек. Не тот, который утром лапал красотку, не тот, который когда-то угрюмо выслушивал сенаторов и обуздывал их своекорыстие, и уж подавно не тот, которого знали германцы и паннонцы. Он тревожно озирался, его движения были по-стариковски неуверенными.

"Руки и ноги трясутся, — глухим голосом говорил он сам с собою. — Нельзя, чтобы меня таким увидели посторонние или, вообще, кто-либо. И как теперь узнаешь, кто посторонний, а кто свой? О презренные люди! О низость! О подлость! Однако нужно сосредоточиться и подумать, лучше всего окунуться в воды "Голубого грота". Но там будет легче всего прихлопнуть меня, ведь это — идеальная тюрьма! Взобраться на любимую скалу? Но оттуда проще всего сбросить меня в море… О, как я ненавижу людей и самого себя! Как мне пережить эту пытку! Я бы сам низринулся в море и сгинул бы в Нептуновой пучине, чтобы никогда больше не иметь с ними дела. Но этим только доставлю торжество негодяям. О жалкий жребий, я должен жить лишь назло кому-то, бороться и страдать только ради мести!"

Тут Тиберий вспомнил, что в руке у него свиток с письмом Антонии. Он вздрогнул и перебрал пальцами, словно обжегся.

"Куда его спрятать? — забормотал он. — Куда-то в надежное место… А разве остались теперь надежные места? Есть ли теперь хоть что-то надежное в этом предательском мире? Оставлю при себе. Спрячу в тогу среди складок. Нет, тот волк высмотрит, он видит меня насквозь! А может быть, пусть смотрит и гадает, что там. Пусть терзается страхом, как я. Увы, нельзя. Я должен затаиться. Сейчас он сильнее, а я обязан оказаться хитрее. О ничтожная жизнь! После всего, что я сделал и пережил, претерпеть такое униженье! Сжечь? Но письмо — доказательство, улика. Мало ли, как повернется дело".

Тиберий все же вскарабкался на скалу и знаком показал вопроси-тельно смотревшим на него слугам, чтобы его никто не беспокоил.

"Однако я поторопился отправить рабов, — тут же подумал он, — Цезоний может меня выдать. Паллас на его глазах передал мне письмо, и после этого я исчез на несколько часов. Нужно его предупредить, чтобы не болтал. А впрочем, кто он в этом раскладе? Может быть, я, наоборот, спровоцирую его на предательство? Надо что-то придумать".

Через некоторое время раб доставил Цезонию записку от принцепса. Тот прочитал: "Извини друг, что покинул тебя столь внезапно. Свершилось то, чего я боялся больше всего на свете. Антония упрекает меня в гибели своего внука Нерона. Ты знаешь, как я ценил эту женщину, а теперь она для меня умерла. Я должен в уединении пережить столь тяжкую для меня утрату".

Придумав тему этой записки, Тиберий попутно сообразил, кто в сложившейся ситуации может стать его надежным союзником. Агриппина и Друз — вот кого он мог противопоставить врагу. "Однако в этом случае даже победа обернется для меня поражением, — продолжал он рассуждать. — Нет, это крайний случай".

Тиберий всегда гордился своим уменьем разгадывать людей и даже предсказывать их будущее, отчасти за счет анализа, отчасти благодаря интуиции. Он умело подбирал наместников для провинций, попал в точку с назначением префектом Рима Луция Пизона. В Корнелии Коссе, законченном пьянице, он рассмотрел честного, надежного человека и доверял ему важнейшие поручения. Проведя собеседование с кандидатом в консулы Сервием Гальбой, Тиберий сказал ему: "Когда-нибудь и ты, Гальба, отведаешь власти". И Гальба именно "отведал" власти, став принцепсом на склоне лет. Проявлялось его знание людей и в забавных ситуациях. Когда-то ему принесли на пир огромную рыбину. А он велел отнести ее на рынок и поспорил с друзьями, что ее купит либо Апиций, либо Публий Октавий. Назавтра на рынке действительно вступили в битву за царскую рыбину Апиций, проевший за свою жизнь состояние в два с половиной миллиона сестерциев, чья поваренная книга дошла до наших дней, и Октавий. Победил последний, заплатив пять тысяч сестерциев, чем потешил окружение принцепса, зато заслужил славу в кругу римских богачей.

Но сейчас Тиберий пребывал в растерянности. Все, что прежде казалось прочным, рухнуло в один миг, словно земля разверзлась под ним. "О ведьма-власть, превращающая людей в оборотней, всех друзей ты отняла у меня! — восклицал он в отчаяньи. — Кому верить, если Сеян замыслил переворот и готовит покушение на меня? На кого положиться, если Публий Вителлий предложил Сеяну ключи от казначейства и отдал ему армейскую казну для финансирования мятежа! Может быть, я и сам злоумышляю против себя? Может быть, моя левая рука готовит покушение на правую? Впрочем, я и в самом деле враг самому себе, коли вырастил в своем гнезде такое чудовище!

Однако надо действовать. А действовать возможно только через людей, значит, необходимо найти честных людей. Но кто был честнее в отношении меня, чем Сеян? О, проклятье! Червь грызет сердце, кто-то высасывает мозг. Только бы не хватил удар. Я должен успеть расправиться с этими подлецами, а потом пусть приходит смерть. Но пусть приходит одна, без всяких сеянов и агриппин. О, как отвратительна жизнь среди этих двуногих крыс! Скорей бы избавление… Но сначала нужно победить.

В первую очередь следует обратиться к Антонии и попросить ее свести моих людей с теми в Риме, кому, по ее мнению, можно доверять. А заслуживает ли доверия сама Антония? Вдруг она мстит за внуков и намеренно стравливает меня с Сеяном? Нет, в ней я не мог ошибиться. Если и она предаст меня, то худшая из смертей будет лучше этой жизни. Но она могла просто по-женски преувеличить замашки Сеяна. Надо кого-то послать в Рим, чтобы оценить ситуацию свежим взглядом со стороны. Но кого? Все белое стало черным. Мои ближайшие помощники так или иначе связаны с Сеяном, значит, они враги. Ну не голубей же мне использовать в качестве посланцев?

Вот он, сарказм судьбы! Весь мир считает римского правителя могущественнейшим из людей, а в действительности я — самое беспомощное и презренное существо на свете! У всех есть родные и друзья, а меня власть сделала круглым сиротою, она насмерть поссорила меня со всем миром!"

Вдруг стукнула дверь в соседней комнате, и послышались шаги, но тут же разом стихли, словно шедший воспарил в воздух. Тиберий вздрогнул, и сердце его истерично застучало в грудь, будто просясь на волю из своего, ставшего слишком опасным укрытия. "Ого, сколько во мне еще осталось жизненных сил, если я способен так бояться! — мрачно пошутил над собою Тиберий. — А сердце так и трепыхается. Похоже, что оно тоже изменило мне и норовит бежать прочь. Все бросают меня в трудный час! Однако, кто может шуметь там сейчас, ночью, если вечером я приказал никого близко не подпускать ко мне? Неужели пришли головорезы Сеяна?"

Он подтянул к себе меч и с надеждой потрогал его острие. "Давнень-ко я не держал в руках оружия, — подумал он. — Славный меч. С ним я прошел весь обитаемый мир от Галлии до Парфии. И славным украше-нием его карьеры станет моя гибель… А где же убийцы? Почудилось?"

Помедлив еще какое-то время, он сказал вслух: "Нет, не пойду смотреть. Знаю, сегодня меня еще не убьют. Боги предоставят мне возможность разделаться с предателем!"

Так, перемежая периоды размышлений с приступами страха, принцепс провел ночь. В предрассветный час он пригласил к себе греческих грамматиков. Именно этих, далеких от политики людей он решил отправить в Рим с секретной миссией. Впрочем, сами они не знали, что их миссия секретна. Тиберий сосредоточил внимание ученых мужей на покупке новых книг и попросил заодно передать письма его друзьям, а также оценить, как граждане относятся к Сеяну. "Я хочу сделать его консулом, — просто объяснил он свой интерес, — и должен знать, насколько искренней является любовь римлян к моему другу".