— Для того и тружусь, чтобы в стране был покой, лаконично пояснил префект.

Тиберию очень понравился ответ соратника. Он выразил главный принцип делового подхода самого правителя. Управлять государством, оставаясь в тени, не привлекая вульгарного внимания обывателей, управлять так, чтобы сам этот процесс никому не был заметен, представлялось Тиберию вершиной политической мудрости и истинно аристократической гордости.

— Но ты совсем перестал посвящать меня в дела, — заметил принцепс.

— Сегодняшние дела не столь значительны, чтобы прибегать к твоему, Цезарь, участию, — разъяснил Сеян, — не заботься об этом, Цезарь. Уж кто заслужил покой, так это, в первую очередь, ты. Поживи же в свое удовольствие.

Тиберий с благодарностью посмотрел на префекта, а тот ответил дружелюбной улыбкой и стальным взглядом.

После разговора с Сеяном Тиберий вышел из дворца, поднялся на самую высокую точку острова и, окинув взором свои нынешние владения, глубоко вздохнул. Действительно, почему бы ему, наконец-то, не пожить в свое удовольствие. Шестнадцать лет обязанности принцепса съедали все его силы, мысли и чувства. Он лишал себя человеческих радостей, а в это время другие развлекались и получали удовольствие от жизни. Он работал на благо государства, а это государство не только не оценило его самоотверженности, но возненавидело и оклеветало своего благодетеля. И вот теперь Сеян, единственный человек на свете, сумевший оценить его, пришел на помощь и взвалил на себя груз государственных забот. Может быть, он послан богами специально, чтобы предоставить ему, Тиберию, возможность вкусить прелести беззаботной жизни? Может быть, это и есть награда судьбы, которую он часто укорял за жестокость?

В этих размышлениях Тиберий обозревал угловатую тушу острова, купающуюся в искрящемся море изумруда и сапфира. И пока он пытался разгадать волю богов в отношении своей персоны, с черного хода в его сознание уже проникла мысль, как распорядиться неожиданно представившимся досугом. У него возникла идея возвести двенадцать вилл по числу Олимпийских богов. Его вдохновило успешное превращение мрачной, залитой водой пещеры в сказочный "Голубой грот" с замком на поверхности. Теперь ему захотелось создать единый ансамбль, сочетающий в себе чудеса природы и достижения человеческого искусства. Ему виделись аллеи среди скал, украшенные статуями, многоярусные клумбы, соседствующие с диким кустарником. "И пусть через каждые сто шагов дежурят служанки с кратером вина, — думал он, — и пусть они будут такими же красивыми и нагими, как рабыни Цестия Галла, и изображают собою богинь, граций и нимф. Да, пусть меня здесь окружает целый легион женщин! В самом деле, пора наверстать упущенное в юности. Когда меня разрывала ярость вожделения, я избегал случайных связей, боясь дать пищу злым языкам при дворе Августа. А эти змеиные языки все равно шипели клеветою. Потом я безутешно тосковал по отнятой у меня жене… А она ложилась в постель с омерзительнейшим из людей и рожала ему наследников, напрочь забыв обо мне. Дальше хуже! Из-за проклятой Юлии я возненавидел все женское племя, и то, что для других являлось ярчайшим наслаждением, для меня превратилось в гнусную муку. Как глупо было потерять всех женщин из-за одной, мстить всем за проступок одной-единственной! В результате я наказал самого себя".

Тиберий предался эротическим фантазиям. Но даже эта примитивная тема породила в творческой душе подобие созида-тельного импульса. Он мысленно сконструировал проект города любви с особыми зеркальными и многоэтажными комнатами, создающими условия для подсматривания и дополнительного возбуждения похоти, с мрачными гротами для "дикой страсти" и с царскими палатами и огромным ложем для низложения девственниц.

Увлеченный новой идеей, сулящей ему избавление от изнуряющих тяжб с обществом, Тиберий горячо принялся за ее исполнение. Он выписал из Рима, а также из Греции и Александрии архитекторов, скульпторов и художников. Пригласил умельцев и другого рода. Некогда сенатор Тит Цезоний произвел на него впечатление опытностью в разврате и особым, художественным подходом к плотским удовольствиям. И вот теперь принцепс пожаловал ему титул "распорядителя наслаждений".

Как ни странно, Сеян тоже охотно взялся помогать своему императору в создании сказочного города, предназначенного для разжигания и удовлетворения всевозможных потребностей. Его кипучая энергия в совокупности с организаторским талантом существенно способствовала ускорению строительства.

Тиберий с удивлением и восхищением смотрел на своего друга.

— Как тебя на все хватает? — удивлялся он. — И везде ты лучший. Может быть, тебе и в разврате удастся достичь вершины и одолеть самого Цезония?

— Поживем, увидим, — с усмешкой отвечал Сеян. — Уж постараюсь не отстать от своего императора. Под его водительством готов идти и в бой, и в пьянство, и в любовь!

Благодаря новому виду деятельности, свободному от злобы, зависти и лицемерия, дни Тиберия пошли намного быстрее. Время уже не казалось ему непосильной ношей, а жизнь перестала быть беспощадным врагом. Однако иногда приступы безысходной меланхолии возвращались. Тогда он понимал ничтожность своего нынешнего существования и подолгу смотрел с высокой скалы в морскую даль, словно хотел в синей стихии растворить серую тоску. А в других случаях его охватывало беспокойство, предчувствие опасности. По ночам он часто видел один и тот же по сюжету сон, разворачивающийся в различных декорациях. Ему чудилось, будто в его жилище — все равно, был ли то дворец или лачуга — проникает хитрый и могущественный злодей. Как ни запирай двери, сколько ни вешай замков, он взломает все засовы, преодолеет любые преграды, проберется к тебе самым неожиданным образом и окажется за спиной. Тиберий переходит из комнаты в комнату, обшаривает углы, латает стены, укрепляет двери, ставит дополнительные замки, а неведомый преступник проникает к нему вновь и вновь. Только вовремя сбросив с себя оцепенение сна, можно было избавиться от этого преследования. Но каждый раз, едва проснувшись, Тиберий пристально всматривался своими совиными глазами в черную ночь, пока не утрачивал способности пронзать взором тьму. Лишь тогда он понимал, что боролся с привидением во сне.

И все же в тот период Тиберий чувствовал себя намного лучше, чем в предыдущие годы, когда низкие интриги, лицемерие сената и ненависть толпы доводили его до исступленья и он бывал на грани сумасшествия. "Хорошо восточным деспотам властвовать над рабами, — думал он тогда, — а каково править людьми, которых вся история Отечества воспитала свободными?"

Большая часть года прошла спокойно. Лишь одно событие омрачило настроение Тиберия. Покончил с собой Нерон, тем самым напомнив властям и всему народу римскому о безобразиях, творящихся в государстве. Причем на форуме утверждали, будто свирепый тиран подослал убийцу к несчастному заключенному и тот погиб насильственной смертью.

Впрочем, огорчение Тиберия по этому поводу не было долгим. В который раз каменные стены острова защитили его от шторма общественного мнения. В эту цитадель не долетали стрелы порицаний соотечественников, и принцепс продолжал трудиться по обустройству будущей праздной счастливой жизни.

Однако судьба — изрядная шутница. В один из самых безоблачных для Тиберия дней, когда он осматривал первую партию девушек, представленных Цезонием в качестве кандидаток на роли богинь и нимф, и даже вознамерился тут же, немедленно, проверить скрытые достоинства одной из них, обратившей на себя его внимание озорным взглядом, прибыл вольноотпущенник с письмом от Антонии. Эта женщина принадлежала к тому узкому кругу лиц, с которыми принцепс не порвал связи даже здесь, на Капреях.

Тиберий так уважал Антонию, что смутился пред взором ее посланца, застигшего его в заигрываниях с девицей, и неловко шарахнулся в сторону. При этом он едва не упал, но его удержала все та же озорная красотка. Это показалось ему дурным знаком.