Лев Яковлевич Рохлин не мог остаться в стороне. Это был его народ, он чувствовал свою ответственность за эту катастрофу. Эх, что там: «ответственность», вину он за собой чувствовал! Выделывался перед Корибутом, невольно соревновался. Хотелось быть равным, а то, и обогнать. Ему досталась бОльшая страна, а Корибут со своим «огрызком» СССР, с кучей проблем в лице бандэровцев, прибалтов, чеченов, прочих кавказцев. А он «закрутил гайки», всех «построил», воюет с половиной планеты и имеет всего больше и лучше. И ещё ему, генералу Рохлину, помощь навязывает? Да, боязно было: интриган он, этот Корибут. Не гнушается грязными приёмами пользоваться. А теперь оставалось только корить себя за глупое высокомерие. Было бы больше «Топоров» — не было бы разрушенного Терема. Рохлин прибыл в Терем из чувства вины. Частично. Но голову он не потерял. Думал и о пиаре. Его просветили на этот счёт. Корибут как-то сказал так: «Держать народ в повиновении удобнее добрым словом и пистолетом, а не только одним пистолетом». Это он переделал чужой афоризм. Применительно к военной диктатуре, это означало: нужно уделять внимание пиару, своему образу в глазах народа. Тогда диктатура будет крепче, сопротивление действиям власти будет меньше. Меньше придётся вешать, больше — награждать. Как-то так. Эту мысль Рохлин принял, понял, использовал. Сейчас он прилетел с несколькими министрами, несколькими журналистами, двумя кинооператорами. В полёте ему внезапно подумалось: как здорово, что систему управления самолёта, «тушки», заменили недавно на новую, светлорусскую, из ламповых электронных компонентов, устойчивую к радиации. Тут, при подлёте, её нет, но случись большая война — радиация будет везде. А летать будет нужно.

В аэропорту его ждали неожиданности. Во-первых, его борт поставили в очередь, пришлось пару кругов «нарезать», пока дали разрешение на посадку. Во-вторых, ближайшее, на что был похож аэропорт Терема: стоянка такси Курского вокзала Москвы. До улья пчёл, всё же, аэропорт не дотягивал. Самолёты заходили на посадку один за другим, через 7-10 минут. Один заходил, другой тут же взлетал. Сновали заправщики и буксировщики. Автобус зарулил прямо на поле, из него «высыпались» люди, их сноровисто подгоняли к трапу российские солдатики в бушлатах, один поддержал под руку какую-то старушку, которая оступилась. Трудно сказать: были ли они лишние, ускоряли ли реально процесс, но они там были. На входе в аэропорт Рохлин встретил совместный пост. Дежурство несли российские таможенники и светлорусский лейтенант. Его Рохлин безошибочно определил по восьмиконечному коловрату на шапке. Рохлину все козырнули. Он попросил провести его к начальнику аэропорта. Российский капитан показывал дорогу. Начальник аэропорта, невысокий толстячок, что-то кричал по селектору, диспетчера сидели в наушниках и разговаривали, на табло горело столько лампочек, обозначающих самолёты, что в глазах рябило. Как они во всём этом разбираются?

— Что у вас происходит? Откуда столько самолётов?

— Господин Диктатор, ради бога, не мешайте. Это всё Русь. Можете меня потом расстрелять, но сейчас не мешайте. А то самолёт упадёт. У нас тут по-олный пипец.

И продолжил требовать у кого-то привезти бензин в долг. Это было неслыханно! Такого просто не могло быть!

— Капитан, вы можете мне объяснить: что тут происходит? — спросил Диктатор у таможенника.

— Это Светлая Русь. Они говорят, что всё согласовано с вами. И наши военные так говорят. Они присылают грузы, забирают людей.

— А, ну да, что-то такое у меня Корибут запрашивал. Воздушные коридоры, «добро» на координацию. Вроде, по-запарке, делал пару звонков. Думал: пришлют пару-тройку самолётов… А тут…

Рохлин решил походить, посмотреть, что привозят с Руси. Его все узнавали, военные обеих стран отдавали честь, гражданские расступались, иногда провожали любопытным взглядом. Чаще всего бежали по своим делам. Билялетдинов, министр МЧС, тоже ничего не понимал. Его «армия» должна была поставить автономные генераторы, лекарства, дополнительную строительную технику, от которой, впрочем, при разборе завалов было мало толка. А светлорусы развернулись во всю ивановскую. Диктатор наблюдал, как с Ан-70 завершали выгружать фанеру в пачках. На редкость быстро. Подъемник «надевал» вилкой палету и клал её в грузовик, у которого был открыт длинный откидной борт. Затем возвращался за следующей пачкой. Наконец пачки закончились. Какой-то человек в гражданской одежде, начал командовать в пустоту: «Выгрузка закончена, давай три автобуса беженцев на третий терминал. Нет, больше нельзя. У меня грузовой Ан-70, больше трамбовать нежелательно. Принял, жду. Отбой.» Лев Яковлевич не мог сообразить: с кем это переговаривается этот бригадир. Как бы в ответ на его недоумение, человек повернул голову и посмотрел на Рохлина. Из уха шла прозрачно-белая трубочка гарнитуры рации.

— Это вы тут всем командуете?

— Да. Так точно, товарищ генерал.

В армии Светлой Руси были отменены стандартные казённые обороты военной речи. Кроме нескольких команд. «Есть», которое «иес», заменено на «да», а во всех случаях можно было отвечать любыми оборотами речи. Но в Российской Федерации этих изменений не вводили.

— Вы кто?

— Помощник консула Светлой Руси, Копылов.

— Бывший военный?

— Так точно, майор ВДВ. Комиссовали по ранению. Турция. Разрешите продолжать?

— Продолжайте.

Как раз к самолёту подъехали три автобуса. Один — прямо к аппарели. Из него стали выгружаться люди. Семьи с детьми, котомками, старики — разные, в общем. Типичный срез жильцов дома.

— Не переживайте, в самолёте будет тепло во время полёта. Берите в углу одеяла, стелите на пол. Не стесняйтесь. Извините, что нет сидений, но лучше лёжа лететь на море, чем тут мёрзнуть.

Один автобус уехал, второй стал выгружать пассажиров. Лица у людей были удручённые, хмурые, у некоторых — пришибленные. Оно и понятно: не каждый день на голову атомная бомба падает. Дом бросить пришлось, везут в неизвестность.

— Копылов, а куда их?

— В Анатолию. На базы отдыха. Там сейчас можно даже купаться.

— Из огня да в полымя. Там же тоже были ядерные бомбардировки?

— Всё почистили. Нету радиации, нормально там. Я рядом воевал, потом реабилитацию на Средиземном проходил. Нормально там, государь.

Рохлину было несколько неуютно от этого обращения, хотя ничего обидного оно не несло. Ему разъяснил Иванов, что это древнее обращение к вождю, означающее «высший представитель ариев». Но Льву Яковлевичу было привычнее российское «товарищ генерал». Или: «господин Диктатор». Впрочем, цепляться к слову он не стал, а решил прояснить непонятный момент, который вытекал из его наблюдений.

— Майор, скажи, а что планирует Корибут? С одной стороны, вы завозите фанеру для утепления. Чтобы люди жили тут. А с другой — вывозите их даже грузовиками. Непонятно.

— Государь, так ведь Терем — мало-мало, не миллионник. Даже если мы по десять тысяч в день будем вывозить. За сколько вывезем? Пока вывезем — замёрзнут. Тут не Средиземка.

— Спасибо, майор. За всё — спасибо.

— У нас говорят: «благодарю», государь. На здоровье!

«Удивительно, в таких тревожных условиях этот офицер сохранил не только самообладание, но и чувство юмора.» Холодный ветер высек слезу из глаза генерала. Он быстрым шагом шёл к своей компании. Глянул на часы и удивился: правда, что за чужой работой можно долго наблюдать. Вроде, на минутку остановился, а минуло полчаса! Встречающий из области отвёл «генеральский десант» в дальний конец стоянки, все сели на иностранные внедорожники, что не очень понравилось Рохлину, на что он, впрочем, роптать не стал, и поехали.

— Господин Диктатор, тут такое дело. Мы скоро к развилке подъедем, там нам нужно будет свернуть. В лётную школу заехать. Защитные костюмы надеть.

— Некогда, так поедем.

— Извините, но нас тогда не пропустят. Там…

— Как это: «не пропустят»? Меня — не пропустят?!