— Ясно, — сказала она, развернулась и быстрым шагом побежала к машине Виктора Степаныча.

— Да пошла ты, — бросил ей вслед Лёха.

— Поссорились? — рядом прикурил Станислав Валерьевич.

— Вам надо с ней в один клуб вступить.

— Что за клуб?

— Люди, которые поставили на мне крест. Ходит и языком цокает целыми днями. Как будто мать она мне.

— Она в тебя влюбилась, — сказал Станислав Валерьевич будничным тоном.

— В смысле? Как влюбилась?

— Мы в этом клубе значки носим, — ответил Станислав Валерьевич, — чтоб проще было друг друга различать.

Лёха закашлялся.

— Ты вот это серьезно сейчас?

— Про значки? Нет — это шутка. Мне они даже в детстве не нравились. Вешаешь на себя всякую дрянь, как будто по ней можно понять, что ты за человек. А если можно — зачем вешать?

— Нет, я про клуб. Про то, что она влюбилась, и все вот это.

— Да, про это серьезно.

— Она меня ненавидит, наверное, — вздохнул Лёха.

— За то что смотришь на нее, как на пустое место? Наверное, ненавидит.

— Я не смотрю…

— Смотришь-смотришь. У тебя избирательная слепота на этот счет.

— Холодно.

— В машину сядешь?

— Сяду.

Лёха сидел в машине, отогреваясь после промозглого ветра и мороси. Смотреть на Станислава Валерьевича ему было страшно.

— У тебя был кто-нибудь?

— Мне девчонки нравились, — ответил Лёха.

— Я не про это. Мне тоже нравились. Был у тебя кто-нибудь?

Лёха пожалел, что не успел напиться из полторашки за баром.

— Нет, — процедил он сквозь зубы.

— Двадцать три года, — напомнил Станислав Валерьевич. — Не многовато?

— Все не складывалось что-то, — Лёха надеялся, что тон его голоса стал угрожающим, а не жалким.

— Я сначала думал, ты меня ненавидишь. За то, что я тебя опекаю. Есть такие люди — бесятся, когда им помогают. Думал, буду пореже заезжать, перестану глаза мозолить — отойдешь. Куда там, еще злее стал. Хорошо тебя мать от армии отмазала. Знала, наверное.

— Что знала? — Лёха знал, что покраснел, как рак, и что выбежать на улицу означает попасть в царство льда и там подхватить простуду, но был близок к этому, как никогда раньше. Маленький суицид для здоровья ради сохранения чести.

— Есть такая фишка, я в статье читал, — продолжил Станислав Валерьевич, — сам не знаю, тут же как с анекдотом. Ежик научился жопой дышать, сел на пенек и задохнулся. Когда думаешь, получается хреново.

— Вы пациентам своим это не говорите, — ввернул Лёха.

— Шутишь — это хорошо, а то лицо такое, что я вспоминать начал, как при инсульте первую помощь оказывать. Так я о другом говорил-то. Про ежика. Вот в этой статье написано было, что можно по взгляду понять, что к чему. Мол, если в глаза сразу — мимо, а если сначала вдоль фигуры — опасность, красный код. Не знаю, кто это писал и с какой стати, но вот что странно, ежик, смотришь ты не в глаза. И что еще интереснее, когда на сцене у Вика голые бабы, ты бегаешь туда-сюда, как будто детям мороженное разносишь.

— Ты следил, что ли?

— Ну а что мне еще делать-то? Ты же у нас простой парень. С тобой всякие сложные комбинации не работают. Но проще всего, конечно, не это было, а то, что ты позвонил. Сам. После всего этого дерьма.

— Вы мне жизнь спасли…

— «Ты», «ты мне жизнь спас», — перебил Станислав Валерьевич, — и я тебе ничего не спасал. Не было ни сложных переломов, ни долгого восстановления. Встал бы там и пошел восвояси. Может грудь поболела бы пару дней — и все. Я тебя не спасал. Ты себе все это сам придумал, Леша, и то что я тебя сейчас разубеждаю — это даже не смешно. Это глупо, но такой уж я глупый человек.

— Ты не глупый, — Лёха открыл дверь машины, — просто очень честный.

— Куда? — крикнул Станислав Валерьевич. — Не изнасилую я тебя в машине, садись обратно. Подкину до дома.

— У меня ключ есть, — Лёха пошел к двери.

— Откуда? — Станислав Валерьевич пошел следом.

— Не помню, — соврал Лёха. Ключ дала Инка, велела никому не говорить и держать в кармане брюк «на всякий случай». Случай наступил раньше, чем надеялся Лёха, но сидеть в паре сантиметров от Станислава Валерьевича и слушать его бред было невыносимо.

— Тебя не уволят?

— А что, надо этого опасаться? — Лёха широко раскрыл дверь и жестом предложил Станиславу Валерьевичу войти первым.

— Тебе вроде нравится тут.

— Зарплата хорошая, — ответил Лёха, закрывая за ними дверь.

Внутри клуба он подошел к щитку сигнализации, набрал код, а потом включил минимальное освещение.

Рядом с выключателем был ряд вешалок и большое зеркало, в котором Лёха увидел себя — растрепанного, вспотевшего, замерзшего. Станислав Валерьевич остановился сзади. Они были почти одного роста, но из-за нелепой прически Лёха казался выше.

— Мать говорила, ничего хорошего тут нет, — сказал он.

— Так и есть — просто город.

Лёха развернулся.

— Большой город, — уточнил он. — Много людей, много мест. Никто никого не знает.

Станислав Валерьевич отвернулся и пошел к бару.

— Пить будешь? — спросил Лёха.

— Нет, — он подключил кофе машину и запихнул в нее фильтр с порцией порошка. — Вроде и ясно с тобой все, вроде легче должно быть, а мне тошно.

— Тошно?

— Вик со своим спором, Нина Валерьевна, авария эта глупая. Почему я тебя в клубе не склеил?

— Так ты не ходишь.

— Не хожу.

— И я не хожу.

Станислав Валерьевич тяжело вздохнул, поставил на стойку кружку, вышел в зал и вместе с кофе пошел к ближайшему столику. Лёха сел напротив.

— Неужели я такой старый?

— Нет, — Лёха помотал головой, — не старый.

— Тогда почему все стало так сложно?

— Думаешь много потому что, — ответил Лёха.

— Ты про себя?

— Я тоже много думаю. В основном как не пробить дно.

Они долго сидели в полной тишине. Станислав Валерьевич пил кофе, изредка поглядывал на пустую сцену, а потом возвращался к напитку.

— Представь, что тут много людей, — сказал он.

Лёха огляделся и без труда вообразил толпу — достаточно было вспомнить последнюю смену.

— Ты пришел сюда отдохнуть, увидел меня. Ты бы подсел?

— Я бы сбежал, — ответил Лёха. — Вернулся домой, достал водку и пил до тех пор, пока не отключился.

— Неужели так страшно?

Лёха замолчал — посмотрел на сцену и закрыл глаза. Недавно к ним приезжали ребята из Питера. Лёха перетаскал с десяток тяжеленных ящиков, потом на метро вместо обеденного перерыва катался по всей столице в поисках нужных фильтров для кофемашины, потом отскребал пол до сияющей чистоты. Потом шеф поймал его и дал часовой перерыв, сам заварил чаю и посадил за стойку, где, пусть с плохого ракурса, можно было посмотреть, что происходит на сцене. Лёха не помнил ни лиц, ни музыки, ни запахов — только силуэты, которые почти стерлись. Он затаскал их, вспоминая во время смен. Руки, бедра, толстые полосы черной кожи.

— Да.

========== 10. Дом ==========

Стас проснулся от звона будильника: пи-пи-пип, пи-пи-пип, пи-пи-пип — мелодия детства. Он протер глаза, сел на кровати, прокручивая в голове план на сутки, вспоминая график, но взгляд скользнул в бок, и мысли о графике выветрились из головы, осталась только одна:

— Блядь!

Заболела голова — Стас встал с кровати и нетвердой походкой отправился к кухне, где лежало обезболивающее для таких случаев. В последние дни голова болела особенно часто. «Думать надо меньше», — подбадривал он сам себя.

— Додумался, гений хренов, — ругать самого себя тоже приходилось частенько.

Таблетка отправилась в рот, за ней — бутерброды, кофе, два куска шоколада, бананы и еще кофе. Стас прошел из кухни в ванную, ни разу не обернувшись к спальне. Решение проблемы было детским, но хотя бы на несколько минут оттягивало катастрофу.

Катастрофа спала. Стас почистил зубы, умылся, побрился, обозвал себя дураком перед зеркалом несколько раз, натянул чистые трусы, носки, достал из сушилки водолазку и в таком виде отправился в рейд за остальной одеждой. Она лежала в шкафу, шкаф стоял в спальне, прямо за кроватью.