Вмешательство Квачи в политику имело еще одно неожиданное послед­ствие — известный и уважаемый в городе Коля Аревадзе однажды спросил его:

— Тебе знакомо семейство Каропуло?

— И очень хорошо, — ответил Квачи.

— Насколько я знаю, ты дружишь с сыном Каропуло — Киприаном?..

После этого Квачи с Аревадзе несколько раз тайно встречались и о чем-то шушукались. Затем Квачи зачастил в дом к Киприану.

Грек Каропуло был промышленник, занимался марганцем. Большую часть времени проводил в Чиатуре, семейство же содержал в Кутаиси, поскольку дети учились в гимназии. Его старший сын Киприан сидел за одной партой с Квачи.

Квачи настойчиво старался втянуть своего друга в карточные игры, зама­нить к женщинам или на кутежи, но это никак не удавалось, поскольку Киприан был истинный сын своего отца — осторожный и трусоватый.

Как-то вечером Квачи с Аревадзе вместе поужинали, оба были разгоря­чены выпивкой. Их долгая беседа кончилась загадочно.

— Значит, решено? — спросил Квачи.

— Решено и подписано. Пятая доля — тебе.

— Ладно. Будь по-твоему. Вообще-то мне больше бы полагалось, но раз для народа делается, так и быть — согласен!

— Ты хорошо запомнил план действий? Ничего не спутаешь?

— Не беспокойся. Ровно в десять будем на месте...

На следующий день в воскресенье Квачи, Киприан, Соня Хвичия и Маруся Чалидзе сговорились устроить пикник в Сагорийском лесу, к десяти часам отправиться туда в коляске. Киприан горел страстью к Соне Хвичия и нетерпе­ливо ждал утра.

Но наутро Квачи сообщил своему другу новость:

— Поздно вечером к нам решили присоединиться еще и другие. Они уже выехали и ждут нас в лесу...

Сели в коляску и покатили. Возле духана Эремо извозчика отпустили и дальше пошли пешком.

Квачи то и дело говорил:

— Давай-давай! Небось они заждались. Сюда сворачивай. Теперь налево... Вон где они должны быть. Ну, добрались наконец!.. Еще шагов тридцать...

Так они плутали по лесу в поисках друзей и вдруг напоролись на четырех незнакомцев в полумасках. Незнакомцы направили на них стволы револьверов.

— Ни звука, или прикончим на месте!

Квачи рванулся было в чащу, но железная рука настигла его. Начался захватывающий поединок. Квачи вырвался от разбойника и исчез в кустах. Разбойник кинулся следом. Они долго петляли между деревьями, посмеиваясь и подзадоривая друг друга:

— Ладно, хватит тебе, а то совсем одежду ободрал.

— Ничего, ничего, побегай еще немножко...

В конце концов Квачи удалось оторваться от "преследователя", он долго блуждал по лесу, продираясь через бурелом, пока, исцарапанный и расхристан­ный, не выбрался к духану Эремо.

Тут появились и Соня с Марусей, и остальные. Заахали, затараторили, расспрашивая друг друга — в чем же дело. Выяснилось, что Квачи не так понял девушек и повел Киприана не той тропой.

Стали бегать по лесу и звать пропавшего, но тщетно...

Прошло несколько дней.

В доме Каропуло стояли плач и стенания. Квачи рвал на себе волосы и ни на шаг не отходил от скорбящего семейства.

Наконец Каропуло получил телеграмму из двух слов:

— "Двадцать тысяч..."

Ответ оказался еще короче:

— "Пять".

— "Пятнадцать".

— "Десять".

— "Согласны. Решено и подписано".

На том и сошлись.

С тех пор черноглазого Киприана не видели на улицах Кутаиси.

Через месяц прииски Каропуло перешли к Саропуло, а сам Каропуло с чадами поднялся на пароход и отплыл в Стамбул.

Тем временем Квачи Квачантирадзе снял квартиру, нанял коляску, купил белую черкеску и повесил на ремень кинжал в инкрустированных ножнах — на радость родителям и назло врагам!

Верил ли он, что вершил в Сагорийском лесу "народное дело" экспроприа­ции для пользы движения? Кто знает. Известно одно — в это верил весь город. А Квачи превыше всего ставил общественное мнение.

Так одним махом Квачико добыл и деньги, и славу.

Сказ об окончании гимназии и спасении вдовы

Стоило в карманах Квачи завестись деньгам, как он тут же скакнул по житейской лестнице ступенек на десять. В голове замелькали новые планы, а в сердце с новой силой вспыхнул и разгорелся огонь. Друзей и знакомых заметно прибавилось, мир распахнулся шире, расцвел, как цветы по весне.

Новую жизнь Квачи начал с того, что в один горестный для Цвири день забрал свое барахлишко и перешел на Тбилисскую улицу в дом к некой особе из русских, по фамилии Волкова.

Цвири разрыдалась вслед упорхнувшему петушку, но Квачи проявил твер­дость не по возрасту и сказал:

— Послушай, моя Цвирико, в жизни у всего есть начало и конец. Не надо так рыдать и плакать, не то Буду, чего доброго, догадается, а за ним и все остальные, стыда не оберемся. Мне-то что, я зеленый юнец, а вот о себе подумай: женщина тридцати пяти лет, мужняя жена!.. Будь спокойна, комнатка эта не опустеет: ты ведь знаешь моего дружка Бесо Шикия? Право же, славный юноша, и собой недурен. Он завтра же перейдет к тебе. Думаю, вы поладите... Прощай, моя Цвири! Прощай...

Тут он растрогался и даже уронил две слезинки.

Цвири всем сердцем оплакала расставание с любимым. Но тем не менее решила следовать его совету и не пожалела: через два дня она "одолжила" поселившемуся в Квачиной комнатке Бесо Шикия три рубля и сказала с усталой улыбкой:

— Купи себе чего-нибудь и не стесняйся: много у меня нету, а понемножку всегда найдется...

Бесо Шикия не пришлось уговаривать; он был не более застенчив, чем Квачи.

А Квачи снял в доме на Тбилисской чудесную комнату — большую, свет­лую, обставленную добротной мебелью.

Вдове Волковой, доброй и приветливой старушке, постоялец пришелся по душе. Глуповатая и суеверная, она не очень-то разбиралась в новой жизни, к тому же плохо видела. Хозяйка и постоялец не мешали друг другу, общались вежливо, приветливо улыбались, словом, жили душа в душу.

Но вот настал для выпускника гимназии судный день — наступил май. Квачи заканчивал учебу. Старшеклассникам предстояли экзамены на аттестат зрелости.

Дело было в том самом злосчастном году, когда гимназисты во всех концах империи приструнили своих наставников. С экзаменами все ладилось легко и просто. Поскольку в тот год скорее экзаменовали учащиеся, а не учителя, последние были уступчивы и послушны, как евнухи перед грозным султаном. Один только учитель греческого языка взбрыкнул и уперся: не желая слушать ни о каких переменах в расстановке общественных сил, ни о комитетах и обществах, он по-прежнему требовал Гомера и Гесиода и жаждал гекзаметров.

Долго выпускники ломали головы — как с ним быть?

Наконец Квачи сказал:

— Дайте мне денька три...

Утром третьего дня учитель греческого Сириадис получил письмо. В верх­нем углу листа были изображены череп и кости, ниже — гроб и кинжал с револьвером. Под красноречивым рисунком было приписано:

"Ни один из учеников выпускного класса не должен срезаться на экзамене. Если согласны, в восемь часов вечера появитесь на бульваре. Если нет — собирайте манатки и в три дня покиньте Кутаиси. В противном случае советуем не медля заказать гроб.

Комитет анархистов-синдикалистов-социалистов".

Вечером Квачи битый час бродил по бульвару, однако Сириадис так и не появился. Зато прибежали запыхавшиеся Бесо Шикия, Чипуртанидзе и Чикинджиладзе. Они были немногословны:

— Представь себе, отправился в полицию...

— Перехватили. Били, пока не взмолился: "Никого не срежу! Никого!"

Благородный Сириадис сдержал слово и никого не срезал.

Так закончили гимназию и получили аттестаты зрелости Квачи Квачанти­радзе и его дружки.

На Пасху Квачи съездил в Самтредию; там только и было разговоров, что о его успехах. Порадовал родных и друзей, вызвал зависть у врагов и недругов, взволновал местных девиц, расстроил юношей, а обленившихся мужей поучил уму-разуму.