– Поехали – Олег поворотом ключа завёл двигатель, снял машину с ручника и сдал, выворачивая, назад.

   В закрытой изогнутым стеклом и прикрытой сверху полукруглым козырьком нише перед Олегом засветилась и тут же погасла россыпь разноцветных лампочек, пришли в движения стрелки двух больших циферблатов. В верхней части ниши, между циферблатами, засветилось маленькое жёлтое окошко с чёрными цифрами и чёрточками, собранными по краям в два столбика.

   Пока Олег выруливал, на дорогу вышли Антонина и Вероника.

– Мы на станцию и назад – сказал им Олег, нажатием кнопки опустив стекло.

   Фёдор увидел, как Олег на два щелчка повернул кольцо на торчащем влево от маленького руля чёрном стержне и одновременно с этим ручки, кнопки, циферблаты засветились жёлто-оранжевым светом. Постепенно редеющий туман пробили два световых луча.

– Что за машина? – хрипло спросил Фёдор

– Румыны делают, а так французская разработка, фирмы 'Рено'. 'Логан' называется. Два года назад купил.

– Олег, извини, я сначала не поверил, а теперь … – Фёдор попытался ухватиться за привычную ассоциацию – а может ты полярник? Или лётчик-испытатель? Раз такая машина у тебя.

   Олег хмыкнул.

– Хотелось бы. В детстве мечтал лётчиком стать, даже в авиакружок ходил. Но не судьба. … Нет, Фёдор – я простой торгаш, по-вашему – спекулянт.

– Как же тебя не посадили, за спекуляцию – то? – искренне удивился Фёдор.

– У нас это не преступление, а уважаемая работа – Олег посмотрел на вытянувшееся лицо Фёдора – слушай, что там, в будущем случилось.

   За те пятнадцать минут, что они ехали до станции, Олег попытался кратко рассказать о взлёте и падении Советского Союза. О войне, через год кровавым потопом залившей страну, великой Победе и её цене, о причинах Катастрофы лета – осени сорок первого года, ставших известными к двадцать первому веку. О послевоенном подъеме, космосе и атомной бомбе, хрущёвках и 'Жигулях', застое и перестройке, новых городах и пустых прилавках, стройках коммунизма и о том, кто, когда и как их хапнул.

– Вот такие дела, Фёдор. Гайдар ваш книжки для детей пишет, уважаемый человек в Союзе, а внучок его всё народное достояние даром раздал нужным людям и сам себя не обидел. А мне, что было делать? Вернулся после армии на танковый завод, а там зарплаты только пожрать и пару раз шмоток прикупить хватало. Квартира уже не светит, сидеть на шее матери как-то стыдно, в бандиты идти западло. Завербовался к хантам, на север Тюменской области, водителем. Год отъездил, потом в Екатеринбурге, это ваш Свердловск, когда проезжал, сослуживца встретил. Он сразу после армии женился и к жене в Екатеринбург перебрался. Тогда как раз в крупной оптовой фирме работал, а им представитель нужен был на Украине. Начали работать, что только туда-сюда не продавали; лес, ламинат, подшипники, металлолом всякий, даже конфетами занимались. Денег, конечно, хочется больше, но мне пока хватает, машину вот два года назад купил, весной квартиру взял. На окраине и однокомнатная, но зато своя. Компаньон мой, Лёха, так же квартиру себе взял, правда, в кредит.

   Они уже подъезжали к деревянному одноэтажному зданию на торце, которого гордо висела большая прямоугольная вывеска из крашенной жести 'ст. Долбино'. Дорога, по которой они ехали от переезда парралельно путям, от вокзала под прямым углом поворачивала направо. Перед зданием была небольшая площадь, очерченная с двух сторон избами, а напротив вокзала возвышалось монументальным квадратом двухэтажное кирпичное здание с красной черепичной крышей. Над двойной входной дверью, выходящей на площадь, значилось 'Торгсин', что было написано на другом входе, с уходящей вдаль дороги, Олег прочитать не сумел. Распугав несколько куриц, они остановились в углу площади, у вокзала, рядом с огороженным высоким забором небольшого палисадника с торца здания

– Можно куда-нибудь с площади заехать? – спросил Олег, представив какой нездоровый ажиотаж, вызовет его машина. Здесь 'эмку', наверное, не каждый месяц видели.

– Только к угольному складу – Фёдор показал на стоящий дальше вокзала, за избами, лабаз. Олег повернул налево и по довольно широкому проезду между путями и забором крайней избы подъехал к двойным воротам. Над правыми большими металлическими буквами было составлено слово 'Склад', над левыми ничего не значилось, сюда от стрелки заходили железнодорожные пути, подходящие к угольному складу и возможно ещё куда-то.

   Развернув машину, Олег поставил её в карман, образованный заборами склада и крайней к путям избы. Увидеть её можно было только с путей напротив, вид с вокзала скрывали растущие у забора высокие кусты акации.

   Олег показал, как открывается дверь, Фёдор вышел, ей даже не хлопнув. Олег забрал с заднего сиденья свою ветровку – в исподнем, даже верхнем, ходить было как-то неудобно, и вышел из машины. Туман почти рассеялся, за забором лениво брехала псина.

   Поставив машину на сигнализацию, Олег пошёл вслед за Фёдором.

– Кем ты работаешь? – спросил Олег, почти догнав железнодорожника.

– Дежурный по станции – гордо ответил он, не оборачиваясь.

– Коммунист, наверное?

   Фёдор как будто споткнулся, остановился, подозрительно взглянул на Олега

– А тебе это зачем?

– Так, интересно. Ты ведь, считай ночью за начальника остаешься, ответственность большая, да и вообще … – что он имел в виду под 'вообще', Олег не сказал, но железнодорожник его понял.

– Пока кандидат – со вздохом ответил Фёдор.

– А что так?

– Происхождение подкачало.

– Ты из 'бывших', чтоль? – участливо спросил Олег ушедшего вперёд на два шага железнодорожника.

  Фёдор взвился.

– Отец у меня Советскую власть в волости устанавливал, в губревкоме был, всю гражданскую на бронепоезде 'Борец за свободу рабочего класса' прошёл, от ран скончался в тридцатом, а ты …

– Извини, извини – Олег выставил вперёд ладони, успокаивая разбушевавшегося железнодорожника во втором поколении – не знал, что ты из семьи героя революции. Так в чём дело?

   Фёдор утих, как выключенный из розетки чайник. Какое-то время они шли молча. 'Какие они все здесь нервные, что он, что жена … а-а-а, жена! Ну-ка, ну-ка, что ты скажешь?' – почти догадался Олег

– У Антонины происхождение … не того – почти дойдя до вокзала, мрачно сообщил Фёдор. – Вот их бывший дом – он остановился и ткнул ладонью в сторону двухэтажного кирпичного здания. Папаша её, Прохор Петрович, купчина был первой гильдии, всю торговлю окрест в кулаке держал. Мироед был страшный. В империалистическую, когда два старших сына погибли, пить начал. Всю родню гонял. Ну и по бабам большой ходок стал. Жена его, Лизавета Павловна, Антонинина мать, терпела-терпела, да и перед революцией развелась, в Белгород уехала. Так он ей ничего не дал при разводе, взяла только то, что на ней и дочери было. Начала она с ним судится, хотя бы приданное своё забрать, а тут революция грянула. Сначала в феврале, потом в октябре.

   Фёдор перевёл дух и продолжил.

– Не до приданного стало и многого другого, что по суду удалось получить, как бы голову сохранить. Вернулась Лизавета зимой семнадцатого с дочкой в Долбино, в отчий дом. Он там – Фёдор махнул рукой в сторону уходящей дороги – на берегу Лопани. Сейчас там школа.

– Большой дом, наверное?

– Да, дед Антонины построил. – Фёдор не уточнил социальный статус деда, но ясно, что он был не из сельских пролетариев.

– Вы в чьём доме живёте – решил уточнить Олег – твоих родителей?

– Нет, там младший брат с семьёй. Этот дом Антонине тётка завещала.

– Тётка? Антонине?

– Детей у неё не было, вот он ей и достался. В гражданскую погорел малость, но я его с братьями переложил.

– А тётка?

– Тётка умерла вскоре после развода. Говорят – Фёдор машинально оглянулся по сторонам – что она Прохора, перед своей смертью прокляла, за блудство и жадность великую. Сгинул он в гражданскую, никто не знает, как и где. Могла она так сделать, да – к ней со всей губернии приезжали. Кто за советом, кто за травкой какой, кто о будущем разузнать. Поэтому дом на самой окраине стоит, и никто на него не позарился, пока наследница не подросла, и потом …