Тем временем ополченцы Изяслава и кмети Мунко почти сошлись. Уличи пустили ещё несколько залпов, более удачных, чем первый - несколько тиверцев упали замертво. Но всё же стена по-прежнему стояла нерушимо.
Между передними рядами не больше пятидесяти шагов...
Сорока...
Тридцати...
- Сейчас! - чуть было не выкрикнул Звонимир. Его, конечно, не услышат, но...
Ополченцы срываются в бег, несутся со всех ног, как пришпоренные, копья наготове, блестят цепы...
И тиверцы выпрямляются во весь рост, в задних рядах вспыхивают искорки - блестят на выглянувшем солнце жала сулиц.
Сотня смертоносных дротиков косит уличей на бегу. Промахнуться с такого расстояния невозможно. Из первого ряда до стены щитов не добегает почти никто. Возникает суматоха, уличи сбивают друг друга с ног, падают в грязь, задние ряды метают сулицы во второй раз.
Завязывается бой, копья против рогатин, цепы против окованых железом щитов. Каждый кмет Мунко стоит, наверное, троих-пятерых уличей, но их слишком много, они облепляют строй тиверцев, как саранча.
Распахиваются ворота. Звучит рог: Мунко начинает отступать, медленно, с каждым шагом назад тиверцы наносят очередной удар. Грязь под ногами сражающихся уже стала бурой от пролившейся крови.
Изяслав выдвигается вперёд. Ополченцы стоят, даже довольно неплохо держатся, но, кажется, князь уличей не хочет, чтобы первым во вражий лагерь ворвалось сиволапое мужичьё. Звонимир чувствует, что улыбается наивности Дубравкиного мужа.
А Мунковы кметы останавливаются в каких-то десяти шагах от ворот. Снова завязывается ожесточённый бой, раз за разом бросаются уличи на червлёные щиты, раз за разом рогатины и мечи собирают кровавую дань, но видно, что тиверцы начинают уставать: всё чаще и чаще раненые воины отходят назад, меняясь с товарищами из задних рядов, на флангах строй начинает потихоньку изгибаться, почти вплотную подходя к стене.
Сулицы ударяют в третий раз. Ополченцы бросаются врассыпную. Что-то кричит Изяслав, видать, призывает их вернуться по местам.
Изяславова дружина оказывается на расстоянии полёта стрелы от палисада - и пальцы тиверцы наконец спускают сотни тетив.
Первый же залп сносит добрых два десятка улицких дружинников, но они продолжают идти вперёд. Воодушевляются и ополченцы, уже смелее надвигаясь на уставших воинов Мунко. Те начинают отходить за ворота.
- Пора, - сказал Звонимир. Промедлим хотя бы мгновение - придётся выбивать их из захваченного лагеря.
Ворота захлопнулись перед самыми носами уличей. Те принялись рубить их топорами, но с надвратных башен на их головы обрушились потоки кипятка: чего-чего, а дождевой воды было вдосталь.
Ополченцы лезли на вал, стрелы били им прямо в лицо, на головы тиверцы переворачивали всё новые и новые бочки с кипятком. Крики ужасной боли, заполнившие воздух, казалось, разжалобили бы саму Морану, но воины Звонимира были непреклонны.
Это - битва. То, ради чего они жили с самого детства. За княжьей волей - идти до смертного порога и дальше, коли будет приказ. Враг есть враг, даже если когда-то был союзником и другом, пощада - только бессмысленное слово.
Изяславовы дружинники метали сулицы и топоры, чтобы скинуть со стен лучников. Кто-то поджёг стрелы, и крыша одной из башенок занялась. Кипящая вода кончилась, ополченцы одолели вал, и по всей длине палисада завязалась жаркая схватка. Уличи воспрянули было духом...
... Но в левый фланг им, уже весьма уставшим, ударила Звонимирова засадная рать, сто пятьдесят свежих, рвущихся в бой пешцов, закованных в доспехи, вооружённых ещё не зазубрившимся оружием...
И уличи сломались. Напрасно надрывали глотки десятники и сотники, призывая ополченцев вернуться в строй, грозя смертной карой и бесчестьем трусам; они видели лишь смерть на остриях рогатин и мечей, во взгляде холодных глаз своих врагов, они казались им, уже порядком измотанным, чертями, возникшими из-под земли.
Изяслав велел отступать и своим дружинникам. Ощетинившись рогатинами, они отходили без лишней паники, слаженно отражая атаки тиверцев, огрызаясь в ответ стрелами и мечами. Весы снова уравновесились.
- Вперёд, тиверцы! Смерть предателям! Смерть уличам! - крикнул Звонимир, пуская коня в галоп. Конники тиверцев ударили с правого фланга; разъярённые, на горячих конях, мчались они по полю боя сквозь ряды бегущих уличей, просто-напросто сшибая их конскими телами, втаптывая в грязь коваными копытами. Прорвавшись за считанные минуты к центру, они, опустив копья, врезались в ряды Изяславовых кметей смертоносной "свиньёй".
- Смерть уличам! Смерть Изяславу! - кричал Звонимир, рубя направо и налево добрым франкским мечом.
- Смерть уличам! - отвечали ему давившие с другой стороны кмети засадного полка.
Отворились ворота - Мунков полк, отдохнув, снова ударил по уличам. Изяслав оказался в окружении.
Бой кипел ещё, пожалуй, с полчаса. Звонимир убил пятерых, пока под ним не споткнулся конь; ещё троих сразил, кажется, лично Мунко.
Изяслав бился храбро, как и тогда, когда они вместе сражались против хазар. Когда у него из рук выбили щит, он схватил в левую руку ещё один меч и крутил двумя мечами смертоносную мельницу, убивая и калеча всех, кто приближался к нему хотя бы на шаг. Тиверский князь хотел бы сразиться с ним лично, поглядеть в глаза тому, с кем когда-то вместе стоял на стенах Турска, но этому не дано было осуществиться: когда муж Дубравки на миг остановился, устало отдуваясь, из задних рядов в него бросили сулицу. Достаточно близко, чтобы она пробила кольчугу.
Изяслав тяжело повалился на спину. Шелом слетел с его головы давным-давно, оселёдок, мокрый от пота и крови, сбился набекрень. Лицо князя было красным, кровь сочилась из носа, рассечённой губы, щеки, капала со лба, с рук - но смертельной раной оказалась лишь одна.
Древко сулицы торчало у него из груди, острое жало, перебив позвоночник, высунулось из спины. Он упал в кровавую грязь, взбитую сотнями ног, усеянную стрелами, сулицами и отрубленными конечностями. В глазах его отразилось серое небо - и луч полуденного солнца, пробившийся сквозь облака.
- Дубравушка... любимая... прощай... - прохрипел он, захлёбываясь кровавой пеной. Взгляд остекленел.
В живых осталось не больше десятка кметей Изяслава. Чтобы не попасть в плен, они бросились на свои мечи.
- Кем бы они ни были, а умерли достойно, - говорили воины Звонимира про своих врагов. Последние же слова Изяслава, полные не боли и не ярости, а какой-то тоскливой, усталой нежности, затронули их настолько, что даже у некоторых старых кметей на глазах выступили слёзы.
"Так ли уж скверна эта Дубравка, если её любили такой великой любовью?" - задумались многие.
И многим захотелось скорее вернуться домой, чтобы обнять свою жену или наречённую...
Ополченцы бежали стремглав, будто за ними гналась сама мать Змеев. Тиверцы преследовали их и убивали, пока совсем не выбились из сил. Всего же из тысячи воинов, приведённых Изяславом на поле боя, в чертоги Велеса в тот день не попал лишь каждый десятый. Тиверцы потеряли шестьдесят семь человек убитыми и сто тринадцать ранеными - почти треть войска, и Звонимир послал к Буривою гонца с вопросом, что же ему делать дальше. Сам он предпочёл бы дать своим воинам хотя бы седмицу отдыха, чтобы затянуть раны. Всё равно основные силы уличей уже уничтожены...
Когда стемнело, полосу степи перед поселением украсила россыпь красных, как рубины, погребальных костров. Урны погибших тиверцев отправили с гонцами в Турск; уличей же собрали в кучу, и насыпали над ними курган, и вбили поверх столб со священными символами, дабы погребённые не в пламени крады не стали упырями и не принялись мстить своим убийцам.
Так закончился день, который запомнился как день битвы у Тополиного леса.
11
- Острожице пало, княгиня.
