Дубравке же он говорил, что она может отложиться от Стольского, как только ослабнет княжеская власть, и что он пошлет ей в помощники великого воина и чародея, который сможет уберечь уличей от всякого зла и даже сделать их более могучими, чем когда бы то ни было. Год проходил за годом, Дубравка все более склонялась к Змеевым словам - и к зиме 817 года оказалась в полной Змеевой власти. Теперь она ждала только удачного повода, чтобы восстать.

Изяслав же, в котором слова жены полностью убили былую приязнь к Буривою и белым хорватам, был с нею согласен. Единственное, о чем не знал он - так это о чудесном воине, обещанном Дубравке Змеем; это княгиня скрыла от него, чтобы не возбуждать в нем ревность.

И когда осенью 817 года отдал наконец богам душу старый князь Горан, и вече избрало князем Буривоя, Дубравка и Изяслав поняли, что пришел черед для них действовать.

5

В начале березола-месяца, когда Буривой вернулся из своего первого полюдья в качестве князя, невесёлые новости отыскали его в Стольское городище.

Ещё утром ничего не предвещало беды. Чистое небо, распускающиеся почки на деревьях, звонкие напевы ручейков наполняли сердце Буривоя радостью; последние вёрсты до Стольского он с трудом держался, чтобы не запеть. Первую зиму его правления земля хорватская пережила, никто не замёрз и не умер с голоду. Снежная зима смерти Горана обернулась обильным урожаем, и запасов для ярового посева оставалось вдоволь. В полюдье Буривой собрал железо и мёд, жито и шкуры - будет что продать ромеям или моравам, как только Морана освободит заметённые ещё дороги через Карпаты.

Навстречу князю выбежала толпа; девицы бросали подснежники дружинникам, дети просились на сёдла, протягивая руки. Буривой, рассмеявшись, подхватил какого-то рыжего пострелёнка - тот аж взвизгнул - и усадил перед собой. Тот покраснел что твой маков цвет, а потом откинулся на луку, гордо задрав нос - смотрите, мол, каков я.

- Не задавайся, - шепнул Буривой, щёлкнув отрока по затылку.

Юный Бранимир встречал отца у самых ворот. Статный, высокий княжич весь пошёл в мать: золотистые кудри выбивались из-под шелома, в глазах - синева кветневого неба. Правая рука его покоилась на искусно выделанной рукояти меча варяжской работы, левой придерживал поводья нетерпеливо гарцевавшего коня.

- Гой еси, отец. Как полюдье прошло?

- И ты здрав будь, Бранимир. Как видишь, наскребли по сусекам немножко. Как там Стольское поживало?

- Твоими молитвами, отче. Ярославушка-то, кстати, непраздная ходит.

- Ха, а ты, я смотрю, зимними ночами время не терял, да, сынок? Узнаю себя, узнаю!

Бранимир зарделся.

- Да что ж вы все краснеете-то, сперва пострелёнок этот, теперь ты. Или у меня что непотребное на лице написано?

- Ты не меняешься, - улыбнулся Бранимир.

- А должен?

- Нет. Есть и скверные новости. Хальвдан и Гринь до сих пор не вернулись из земли уличей.

- А, эти. Должно быть, Дубравкиными медами упиваются в Пересечне. Говорил же я свояченице, чтоб погребов для них не открывала, а то знаю я этих двоих, пока последний бочонок до дна не осушат, не успокоятся.

- Думаешь, ничего страшного?

- Дубравка властолюбива, но не глупа, а её муж ещё должен помнить время, когда вместе с нами воевал против хазар. Куда уличам с нами тягаться? Или она под хазар идти вздумала? Ну так под каганом так взвоет, что моя дань с птичий пух покажется. Говорят, северяне дают по девице со двора, Горан же, кроме десятины с торговли по Славуте, ничего не просил, да и я не собираюсь.

Но где-то в глубине души у Буривоя всё же заныло. Недоброе предчувствовал он, и день будто сразу помрачнел. Ссадив отрока с коня, он вошёл в ворота Стольского. Горожане продолжали приветствовать князя, осыпая дружинников цветами и зерном, но былой радости Буривой уже не ощущал, хотя улыбался по-прежнему.

Пройдя Гостевым концом и Коморицами, княжий поезд поднялся к детинцу. Здесь уже полным ходом шла подготовка к пиру для всего народа: челядь копошилась, как переполошённый муравейник. Таскали козлы, доски и скамьи, двое холопов волочили бочку,

где-то визжала свинья, которой предстояло превратиться в жаркое. И над всем этим хаосом возвышалась Векослава - величественно, как Богиня, усмиряющая мировой океан.

- Куда потащили, олухи? Я вам сказала, в дальний угол! Да не в тот дальний!

- Кукша, если эта доска проломится, будешь на ней спать!

- Малка, ну кто так скамейки накрывает?

Буривой залюбовался. Его тихая и кроткая Векослава в такие минуты прямо-таки преображалась.

- Кнуд, ещё раз, клянусь... О, Буривой, здравствуй!

Кажется, увлёкшись, княгиня только сейчас заметила мужа. И без лишних слов бросилась к нему, подобрав юбки, как простая девица. Всё её царственное достоинство словно улетучилось.

Буривой подхватил Векославу на руки, поцеловал в губы, в лоб, в закрытые от счастья глаза, прижал к груди.

Прожитые годы оставили отметины на лице Векославы: от уголков рта и глаз разбегались лучики морщин, взгляд стал более задумчивым. А ещё княгиня поседела, когда услышала о гибели Драгослава, и теперь красила волосы в прежний золотисто-русый цвет. Но об этом знали только Буривой, Бранимир и Варда, болгарская холопка княгини.

- Буривой... ну правда... пусти, - смеялась Векослава, пока он, так и держа её на весу, покрывал поцелуями лицо, шею и руки. - Я ж сейчас упаду... ай!

Князь спрыгнул с коня - прямо с Векославой на руках.

- Ведите коня в конюшню, - бросил он челяди. Нам с княгиней нужно... помолиться.

- Ты бы хоть в баньку сходил-то, молитвенник, - сказала Векослава. А то из-под твоей кольчуги несёт, как от ломового коня. Никогда не понимала: вы, мужчины, что, ядрёну вонь как ещё одно оружие используете?

- Ничего, сейчас и банька будет, - Буривой закрыл рот Векославе очередным поцелуем.

Вечером был пир для всего Стольского. На дворе детинца пировало простонародье, звуки удалой гульбы возносились к небу в голосах поющих, топоте ног, ударах бубнов и перезвоне гуслей. Люди пили и веселились по случаю возвращения любимого воеводы, ставшего теперь ещё и князем. Непобедимый в боях Буривой, выведший разбойников и наладивший торговлю, казался им чуть ли не новым Тархом-Даждьбогом.

Сам же князь пировал в гриднице, резные двери были распахнуты настежь. Горели факелы, в потоках тёплого воздуха колыхались развешанные по стенам знамёна, захваченные хорватами в бесчисленных боях; шевелились тени в затейливой резьбе балок, подоконников и наличников.

Князь сидел во главе длинного стола, справа от него - Бранимир с младшей дружиной, слева - Векослава, которая вновь выглядела, как Княжна-Лебедь из древних сказов, величавой и неприступной в богато украшенном красном платье. Время от времени Буривой прикладывался к рогу, но слишком много пить не хотел - в последнее время у него от такого начинала болеть голова. Бранимир же порядком захмелел и затеял борьбу на руках с каким-то варягом; на весь зал разносились крики по-славянски и по-свейски:

- Давай, княжич!

- Давай, Гьюки! Покажи этому хорвату!

- Бранимир! Бранимир!

- Гьюки! Гьюки! Гьюки!

Бранимир рычал от напряжения, вены на его руках и шее вздулись, но рука викинга неумолимо клонилась всё ближе к столешнице. Раз - ударилась о неё, так что аж кубки подскочили. Ратники одобряюще взревели.

- Клянусь... бездной... Нифльхеля... твои предки, должно быть, были йотунами... хорват. Или же Тор одолжил тебе пояс, - Гьюки говорил, прерывисто дыша и постоянно прикладываясь к рогу.

- Просто попроси принести себе больше каши, Гьюки, - ответил Бранимир. - У нас знаешь, как говорят? Щи да каша... короче, будешь таким, как я.

Дружина грянула дружным смехом. По кругу вновь пустили братину, и лишь Буривой заметил, что в проёме двери появился ещё один человек - судя по убранству, не знатный дружинник, а простой ополченец из городких. Молодой совсем паренёк, он переминался с ноги на ногу на пороге, явно стесняясь тревожить пирующих. В руке у него был большой холщовый мешок.