Богухвал стоял поодаль и смотрел, не в силах отрвать взгляд. Наконец, Векослава заметила его и помахала рукой. А старый варяг посмотрел на него и сказал так, как говорят духи во снах - мыслью напрямик в голову:

- Не переживай за Векославу. Многое довелось ей пережить, но теперь она обретёт покой и радость в свите Лели-матушки.

Затем он снова обнял княгиню ещё крепче и ещё сильнее прижался губами к её губам, словно извиняясь за время, которое потратил на разговор с волхвом вместо того, чтобы её целовать. Краски сна начали меркнуть, растворяться в невесть откуда наползщем тумане...

- О чем задумался, Богухвал? - спросил Бранимир.

"Сказать, не сказать... Да нет, пока не стоит, у князя и так слишком много хлопот".

- О том, что надо бы в обережном круге поменять местами Гневогоста с Миролюбом. Гневогост рвется в битву, ему лучше выделить менее ответственное место в священном знаке...

Бранимир заметил его ложь - несмотря на молодость, соврать глядя в его глубокие серые глаза не мог никто, даже, наверное, сам Богухвал. Но виду князь тактично не подал.

- Хорошо, Богухвал. Ты свободен. Встретишь по дороге кого - передай, чтобы Яровед с своими лучниками ко мне явился, послушаю, почему он и его орлы постоянно со всем войском о чем-то грызутся.

Кивнув, Богухвал удалился.

А Бранимир стоял и глядел через парапет главной башни вдаль. Туда, где, словно на дрожжах росло два осадных вала: один у самого берега Колодницы высотой в полтора раза выше городских стен, и второй - широкий, окружной, на расстоянии полуверсты от первого, за основным лагерем Драгослава, разбитым на Дамбах у восточного тракта. Ковырять замерзшую землю, да ещё так быстро - задача не из легких, но псоглавцы с черемисами трудились на зависть муравьям.

К чести своего врага, Бранимир не заметил на постройке укреплений ни одного пленного хорвата. Он грел себя надеждой, что столь, несомненно, великодушный предводитель, как Драгослав, и с его матерью обойдется достойно, какой бы ни была причина, из-за которой он её не отпускал. Может, заложницей держит? Но почему до сих пор он не выдвинул никаких условий?

- Князь, Яроведа привели, - голос гридня Мстивоя вырвал его из омута тревожных мыслей.

41

Наступил березозол, по-военному просто и тихо справили малый Овсень, те из беженцев, что укрывались в карпатских высокогорьях, поняли, что быстро им домой не вернуться и начали засевать каменистые горные поля. Природа пробуждалась, хоть и медленно: тень, нависшая над ней, словно отпугивала птиц и держала скованными реки, да и почки на деревьях встречались редко.

А Стольское держалось. Древняя твердыня, выдержавшая десятки осад и ни разу ни взятая боем, по-прежнему оставалась надежным пристанищем для своих обитателей - Бранимира, волхвов и трех тысяч верных воинов Бусова дома.

Не раз и не два черемисы и псоглавцы бросались на приступ - но били в набат, над гребнем стены взметались копья, со стен лилось кипящее масло и катились подожжённые колеса. Башни поджигали стрелами с наконечниками, пропитанными земляным маслом, лестницы отталкивали рогатинами. Сотни горячих голов сложили головы, так и не добравшись до тех, кто их убил.

Осаждающие то и дело осыпали город горящими стрелами и снарядами из камнеметов, пожары бушевали тут и там, превратив в пепелище почти всё Подкоморище, да и Хинновской долине досталось. Стоило кому-то попытаться спуститься к Колоднице за водой, как на него тут же обрушивался град стрел с черными зазубренными наконечниками. Черемисы отравляли оружие, и почти каждая рана набухала, сочилась гноем, а раненого несколько дней бил озноб. Вдобавок осаждающие бросали в город горшки с нечистотами, трупы людей и животных, едко смердящие колдовские зелья. Будь это летом, Бранимир уже столкнулся бы с моровым поветрием.

Явно скучая в осаде, черемисы вскоре изобрели новое развлечение. Они метали в город небольшие снаряды из раскаленного свинца, покрытые письменами, что выдавали в них на удивление неплохих знатоков славянских ругательств. Нетяжелые и вдобавок падавшие уже на излете, особо сильных ран они не причиняли, но те, кому не посчастливилось поймать их на незащищенный участок тела, долго потом щеголяли с ожогами и синяками. Контуры их складывались в выражения вроде "Я сын славянской свиноматки" или "Оттрахайте меня семеро".

Тяжело было в Стольском, но и в лагере Драгослава наростал ропот. Сам князь проводил ночи с Дубравкой, все предвкушавшей, как она в храме Солнца наденет княжеский венец, или постигал тайны мироздания от Халы. Он знал, что рано или поздно любой город сдается при осаде, если не допустить подхода сильных подкреплений или победоносной вылазки осажденных. Потому и не торопился. Не торопились и вилы, которым эта война вообще не особо была нужна: они уже рассыпались по окрестным лесам, предаваясь любимым занятиям - охоте и лесным хороводам. Но не все в войске темного князя были согласны ждать.

Псоглавцы жаждали крови и мести, черемисы - уничтожить неверных во славу Бога-Змея, захватить побольше красивых женщин для продолжения рода и получить плодородные пастбища для своих овец и коров. Все они пока что получили только кровавую баню.

Уличи Дубравки переживали за свои семьи, оставленные вдали, и за свою землю, почти беззащитную перед покушением полян, северян или степных кочевников. Ополчение княгиня отпустила ещё в начале весны: все равно основной ударной силой предстояло стать не им. Но уже и кметы начинали роптать.

Через несколько дней после Овсеня вешнего Язгудай-хан, бренча своими оберегами, сказал Драгославу:

- Славянский колдун силен, и потому мы последовали за ним. Славянский колдун говорит от имени Великого Змея, не так ли?

- Допустим, - ответил Драгослав.

- И долго ещё Великий Змей говорит славянскому колдуну стоять под этими стенами, будто корни пустив?

- Великий Змей не решает таких вопросов. Их решаю здесь я. Будем стоять, пока не потребуется.

- А Язгудай-хану Змей сказал, что в день Эрликовой скорби ему уже нужен будет храм, который нечестивцы называют храмом Солнца. Должно быть, славянский князь забыл передать эти слова.

- Это мятеж? - подчеркнуто холодно спросил Драгослав.

- Это черемисы хотят спросить у тебя, славянский колдун. Люди умирают. Пастбища ждут. Жены ждут. Сколько нас должно погибнуть, чтобы исполнилась воля Великого Змея?

- Ты знал, на что ведешь людей, Язгудай-хан. Или ты думал, война - дело безопасное и спокойное?

- Язгудай-хан видел много войн, колдун. Ты можешь испепелить кого угодно, но не можешь сделать ложь правдой. Ты нерешителен.

Драгослав выразительно потянул рукоять Инея.

- Убей меня - и придет другой.

Они стояли, молча глядя друг на друга. Язгудай-хан отвел глаза, но проговорил вполголоса:

- Если город не будет взят раньше, чем через несколько дней, в канун дня Эрликовой скорби мы сами пойдем на приступ всей силой - и будь что будет.

- Язгудай-хан, твои люди соскучились по сучьям, на которых висят ослушавшиеся приказа?

- Мои люди соскучились по людям, чьи слова совпадают с делами. Ты обещал захватить город нечестивцев. Мы ждем.

Развернувшись, Язгудай-хан вышел из горницы дома, в котором Драгослав принимал людей. Перестук его амулетов слышался ещё долго, постепенно отдаляясь.

- День Эрликовой скорби - это какой? - спросил Драгослав сам у себя.

- Должно быть, Красная горка, господин, - ответила вила Ирминея, охранявшая дверь. В этот день Леля окончательно прощается с царством Чернобога...

- Которого наши друзья зовут Эрликом. Ясно, почему скорбь. Итого у меня и двух седмиц нет, чтобы решить. Массовые казни устраивать неохота. Ждать, пока просохнут дороги и к Бранимиру сможет подойти подкрепление, тоже...

Сидя за столом, Драгослав подпер голову ладонями. Он думал, потирая виски, в которых с недавнего времени поселилась непонятная пульсирующая боль.