- Ты чего? – Спросил дед оборачиваясь, углядев меня у стены.
- А ты чего кричишь? – спросил я щурясь и опуская нож. – Я думал на нас напали.
- Балда! – Вдруг захохотал дед.
На балду я не обиделся. “Балда” это ведь всего лишь одно из русских обозначений молота. Хотя конечно странно, гуляет язык. Балда – говорят в укор уму, мол, туп как молот. А “молоток!”, говорят в похвалу, может быть потому что маленьким молотом выполнялись более тонкие кузнечные работы, мда... На балду я не обиделся, но маленько опупел, и это еще мягко сказано.
Он захохотал и не думал останавливаться. Наоборот, ржал как конь, все сильнее и сильнее. Я приморгался к деду, и увидел что вид у него вообще странный. Глаза лихорадочно блестели, в руке была зажата какая-то смятая кипа исписанных бумаг.
- Что смотришь? – Гаркнул лыбясь дед. – Молодец! Но балда! Хорош бы ты был, если бы сейчас меня зарезал. В такой-то день! А-ха-ха!
И он заржал снова. Такого деда я не видел никогда, поэтому маленько впал в ступор. А дед глядел на меня, и все ржал, мой вид смешил его. Он направил на меня палец и собирался что-то сказать, но опять только забулькал смехом.
- Э-ээх! – Дед с силой швырнул кипу бумаги на пол, она ударилась и разлетелась по комнате белым взрывом. А он поднял руки и вдруг заплясал, вертя головой, прищелкивая пальцами, двигая плечами, да с птичьими махами руками, и выкидывая коленца, да с притопом, да с ухарскими выкриками...
Рот у меня отвалился.
- Дед, – пробормотал я – ты чего, ЛСД для себя открыл?
- Балда-а! – Утвердительно ткнул в меня перстом дед не прекращая топать босыми пятками в пол, и плясать.
- Чего, Альда к тебе согласилась переехать?
- Нет, ну балда-а-а. – Дед наконец прекратил отплясывать. – Альда! Мы бы с ней друг-друга, на второй день прибили... Уф-ф! Да-а! Ну-ка пойдем!
Дед подскочил ко мне, схватил за руку как малыша, и потащил за собой.
- Дед куда? Дай хоть штаны!
- Хер со штанами! – Рявкнул дед. – То есть хер-то с тобой... А штаны на хер! Пойдем!
Он вытащил меня из комнаты, протащил по коридорчику между комнатами, из которого шла вниз дверь на второй этаж, и затащил к себе в берлогу.
Комната деда... Это конечно было нечто. Просторная, уставленная книжными шкафами, в которых стояли старые книги, старые, с золотым тиснением на обложках, еще более старые, в кожаных переплетах, совсем древние – в пластиковых обложках, где каждый лист был запаян в отдельный пластиковый файл, и так же раскрученные и запаянные свитки. Потолок, единственное пожалуй место во всем доме сделанное из пластика, – белого пластика, (ибо дед использовал потолок как экран для проектора куда бывало смотрел возлежа на кровати), сейчас этим самым проектором и подсвечивалось, и потому было ночным звездным небом, с подписями созвездий и планет. Офисная урна с крышкой что открывается при нажатии на педаль, в углу комнаты, которой дед никогда не пользовался как урной, и из полуоткрытой крышки которой торчал древний боевой шестопер. Фотографии на стене, где дед в изношенном камуфляже, увешенный сбруей и оружием, с какими-то головорезами, в желтой пустыне, в белых снегах, и в зеленых лесах. И мужики на фото рядом с ним разные, и дед разный, – тут зрелый, тут моложе, а тут даже с волосами на голове, хоть и “ежиком”, и – страшно сказать – вислых усов нет... Стол с ноутбуком, кипами бумаг...
Вот к столу дед меня и подтащил.
- Вот, смотри! – Зачастил он тыкая в экрана компьютера. – Это здесь! Теперь-то я уверен! Пустыня Каракум, исчезнувший Маргуш. Вот древнее высохшее русло реки Мургапб. А вот город Ганур-Дэпэ. Мертвый город, мертвая страна, мертвая земля... А его усыпальница была здесь еще, когда не было ни пустыни, ни страны, ни города! Я же нашел его, Мишка!
- Перун... – Посмотрев на деда, пробормотал я. – А ты уверен?
- Да, – кивнул дед, – теперь уверен. Его усыпальница появляется там, раз за разом. На короткое время, и снова ныряет в свое небытие. Никто не смог её найти за тысячи лет! Расцветали и сгинули империи. Таяли ледники, поднимались и мелели моря, взрывались вулканы. Человек расщепил атом и вышел на околоземную орбиту. А он все дрейфовал там... И никто не мог его найти. И Даже перестали пытаться. А я – нашел. Я! Никто не верил, – а я отыскал... Даже в совете никто не верил, смеялись... – Дед вознес руки над головой, растопырив пальцы, и потом с силой хлопнул себя по швам. – Эх! Кто самый умный, внук?! Кто самый лучший?! Кто был прав, едрить их всех в кочерыжку?! А?!
- Ты деда! – Засмеялся я.
- То-то! – Выставил палец дед. – Я! И ты тоже молодец, Мишук. Без тебя бы у меня ничего не получилось. Э-хе-хей!
Дед подхватил меня за руки, и мы закружились с ним по комнате в каком-то безумном, бешенном плясе с детским смехом, который наверно уже не подобал мне, а деду и подавно. Дед... его радость, его восторг, захватили меня как волна, никогда до, да и после этого я не видел его таким счастливым. Мы подпрыгивали и кружились, так что в конце-концов своротили мусорное ведро, которое забренчав покатилось по полу, и из него вывалился древний шестопер.
Мы прекратили плясать, и остановились, тяжело дыша. Почему-то радость и смех сбивали дыхалку куда больше, чем любые упражнения.
- А чего теперь-то, дед? – Спросил я.
- Теперь надо спешить, – нахмурился дед. – Крепко спешить. – Нужна экспедиция. Мощная, оборудованная. Обращусь в совет.
- А они тебя послушают?
- Кто посмеет мне отказать в таком деле? – встряхнул усами дед. – Если надо, соберу общий сход. Авторитет серди братьев у меня, слава Перуну, еще есть.
- А... А меня с собой возьмешь в экспедицию? – С надеждой спросил деда я.
- А то как же! – Кивнул дед. – Твоя роль во всем этом деле не последняя. Поедешь со мной. – Дед взял меня за плечи, посмотрел в глаза и внушительно сказал. – Готовься внук. Скоро мы вживую увидим Бога.
Мы с Русанкой сидим на обрывистом речном берегу. Снова она с тетушкой Альдой у нас в гостях. Ну мы и пошли гулять. Теперь вот, отдохнуть присели.
Это было то самое место, куда когда-то, в мой самый первый день привел меня дед. Излучина лесной реки со спокойным течением. Хорошее, мирное место. Деревья все так же свешивали к воде свои развесистые ветви. Только некоторые выросли, а то что когда-то упало и лежало мостиком на другой берег, переломилось и упало. Вот по таким изменениям в привычном пейзаже и начинаешь понимать бег времени...
- Значит скоро летите? – Расспрашивала меня Русанка про будущую экспедицию.
- Ага. – подтвердил я.
- Счастливый ты Мишук! Летите чтоб отыскать саму Богиню! Это же!.. – Русанка не нашла подходящего слова, (а это, надо признать, случалось с ней редко), и только пыхнула воздухом через нос. – Ну это же нереально грандиозно!
- Угу. – Не стал отрицать я.
- Вот бы и мне с вами! – Мечтательно сказала она.
И такая в её голосе прозвучала откровенная зависть, что я, воспомянув, как она любила обычно заноситься и выпендриваться по всякому поводу, испытал пусть и не очень красивое, но острое чувство полного морального удовлетворения.
Прям на душу бальзам, маслом по сердцу!
- Нельзя тебе, – солидно ответствовал я, с греющим душу сознанием собственной значимости – это не бабское дело, для настоящих мужчин. Ой!..
Острый Русанкин локоть прилетел мне в бок под ребра.
Это у неё никогда не задерживалось.
- Ты за языком-то следи, – протянула Русанка. – не ровен час, откусишь.
- Ну ладно, чего ты...
Вообще Русанка со времени нашего первого знакомства сильно изменилась. Была кнопка. Потом стала тонконогая и тонкорукая долговязина. (Было даже время, когда она была выше меня ростом, и давала мне всякие нелицеприятные клички типа “гнома”). А сейчас вот она вся как-то округлилась, исчезли костистые острые углы. Ну, кроме локтей, да... Вся она стала какая-то... В школе-то тоже были хорошие девчонки. Но Русанка... Ну, словом, мне теперь очень нравилось на неё смотреть. Я это мог делать долго. Ну, старался украдкой, чтоб не пялится как дурак. А вот говорить мне с ней почему-то наоборот, стало труднее. Раньше я как-то проще слова находил. А еще всякие её ужимки которые раньше выглядели смешно, теперь меня почему-то... волновали. Она мне даже, бывало снилась. Но я ей про это, понятное дело, ничего не говорил. Начала бы опять зубоскалить про давление в кране. Не девушка, а прям сантехник какой-то...
