– Поначалу себя не выказывай и не говори много.

– В свары не вступай, больше смотри и слушай.

– Если уж оскорбит кто-то, тогда уж не жди и себя не жалей… – говорил подвыпивший Хуса, толстый парень лет на пять старше его, этой весной вернувшийся из куреня джелаиров с молодой женой. – Бейся до последнего и бей до смерти. Ты у них зять, и никто не сможет тебя обвинить, если ты прав.

– Отпрыск кият-борджигинов должен знать, как за себя ответить, – соглашались с ним другие.

– Борджигинов все знают, и имя свое надо высоко держать…

«Вам хорошо говорить, – тоскливо думал Тэмуджин, слушая их, – когда у вас все позади, а сейчас ведь мне предстоит жить у чужих людей».

– Тэмуджин, вставай!

В кругу дымохода было еще темно, и на камнях очага горели три маленьких светильника.

Тэмуджин приподнял голову над жесткой кожаной подушкой и тут же почувствовал тупую боль в висках и в затылке. Было плохо. Будто сыромятным ремнем стянуло голову, к горлу подступала тошнота. Нестерпимо хотелось привалиться щекой к подушке, чтобы больше не подниматься, но голос на этот раз был отцовский. Суровый, негромкий звук его все еще оставался в полумраке юрты, не уходил, будто ждал исполнения приказа. Тэмуджин сделал усилие и оттолкнулся рукой от войлочной подстилки, сел.

За столом сидел отец, на женской стороне с разложенным ворохом одежды возилась мать.

Тэмуджин из-под тяжелых век повел глазами по сторонам, ища свою рубаху и гутулы.

– Садись сюда.

На подрагивающих ногах он подошел к очагу.

– Скоро прибудут твои дядья, – отец из бурдюка наполнил свою большую синюю чашу пенистым айраком. – Выпей это, разом полегчает.

Крепкий айрак освежил горло и внутренности, в животе приятно зажгло.

– Ну как, лучше? – отец насмешливо оглядел его и обернулся к младшим, разметавшимся на толстом войлоке: – Просыпайтесь все! Надо посидеть с братом перед разлукой.

Трехлетний Тэмугэ не хотел просыпаться, хныкал под назойливыми тычками Хачиуна, и по слову матери его оставили в покое.

Хасар и Хачиун присели рядом с Тэмуджином. Хасар еще со вчерашнего вечера, когда узнал о женитьбе брата, ходил с хмурым лицом. Отец, заметив это, усмехнулся:

– Что, не хочешь с братом расставаться?

Тот засопел, отвернул лицо в сторону.

«Хасару будет тяжело без меня, – подумал Тэмуджин, вспомнив о Бэктэре. – Ну, ничего, как-нибудь проживет, мне у далеких олхонутов будет не легче».

Молча жевали пенки, черпали сливки, размешивая с засохшим вчерашним творогом.

Снаружи донеслись голоса.

– Ну, одевайтесь! – махнул рукой отец. – Наши уже пришли.

Вошел дед Тодоен, оглядел юрту.

– Ну что, собрались? – принимая от Оэлун чашу с айраком, поторопил: – Пора ехать, не задерживайтесь.

Брызгая онгонам, духам предков, а затем духам огня – хозяевам очага, произнес короткую молитву, отпил и решительно сказал:

– Ну, все, выходите!

Сквозь рваные тучи серело предрассветное небо. С восточных гор промозгло надувал стылый ветерок.

У коновязи в нарядных шапках из белого войлока, в ремнях с медными и бронзовыми бляхами стояли дядья Даритай и Бури Бухэ. За ними, позвякивая удилами, переминались подседланные кони.

Из малой юрты вышли Бэктэр и Бэлгутэй, за ними, прижимая под локтем красный сверток, по-девичьи легко выскочила нарядная Сочигэл. Тэмуджин вздрогнул под резким порывом ветра, обдавшим холодком шею и грудь, застегнул верхнюю пуговицу.

– Ну, жених, подойди-ка сюда поближе, – с добродушной улыбкой обратился к нему Бури Бухэ. – Скажи-ка нам, своим дядьям, как будешь показывать повадки борджигинов перед чужими людьми?

– Пусть лучше молния пронзит меня, чем я уроню имя своего рода, – без раздумий сказал Тэмуджин.

– О-о, это слова настоящего мужчины, – засмеялся Даритай. – Смело взял на себя клятву!

– Ну, теперь смотри, Тэмуджин, небо услышало твою клятву, – толстым коричневым пальцем грозил ему Бури Бухэ. – Нарушишь, и тогда из-за каждого облака будешь ждать огненную стрелу. Всю жизнь в юрте не просидишь, когда-нибудь придется выйти и под открытое небо, ха-ха-ха, – оглядываясь на Даритая, захохотал он своим грохочущим смехом.

– Молния ведь и в юрте может достать, – со смешком в глазах возражал ему Даритай. – Один человек из племени бугунод, говорят, нарушил такую же клятву, так молния превратилась в летающий костер и настигла его спящего в постели. Половина юрты сгорела вместе с ним, говорили…

– Что ты говоришь! – Бури Бухэ изумленно уставился на него. – И юрта сгорела?

– От мужской половины одни обугленные решетки остались, а женская как стояла, так и осталась. Мне генигесский Гур рассказывал, а его брат в тот день мимо проезжал и своими глазами видел ту обгоревшую юрту.

– Вот видите, как справедливо воздают боги, – наставительно сказал молча слушавший их разговор Тодоен. – Они по делам наказали грешника, да и его оскверненную половину своим огнем уничтожили, а жену не тронули, и ее половина осталась целой, потому что она была чиста перед небом.

– Нет места на земле, где можно было бы спрятаться от небожителей, – широко открывая глаза, согласно кивал головой Бури Бухэ.

Слуги подвели подседланных коней. Тэмуджину достался молодой каурый мерин с белым пятном на лбу. «Жеребца оставили на развод, – подумал он, садясь в новое седло. – Не будут же такое доброе потомство отдавать чужим».

– Ну, все вышли? – Тодоен оглядывал столпившихся сородичей. – А где Алтан? Мне сказали, что он еще вчера приехал домой.

– Он спит, пьяный, как зимний медведь, – с улыбкой доложил Даритай. – Не смогли его разбудить.

– Никчемный человек, – поморщился Тодоен. – Воду мутить хорошо умеет, а когда родного племянника в зятья провожают, тут его нет… Ладно, где другие?

– Все по табунам.

– Ну, тогда нечего ждать, скоро взойдет солнце.

– Да, пора трогаться, – Есугей махнул рукой столпившимся у молочной юрты слугам. Те побежали вперед – сгонять с дороги женщин и ощененных сук.

Тэмуджин подобрал новые волосяные поводья, поправил на поясном ремне короткую кривую саблю, лук в хоромго, тяжелый саадак, дополна набитый толстыми и тонкими стрелами.

Оглядывая свой айл и родные юрты, столкнулся с грустным взглядом матери Оэлун. Та стояла у полога большой юрты, прижимая к груди спящую Тэмулун.

Подошла младшая мать Сочигэл, тонкими пальцами с раскрашенными красным китайским лаком ногтями дотронулась до гладких ноздрей коня.

– Я вышила шелковый халат с крылатыми драконами. Одевай, когда будешь с женой наедине, – Сочигэл улыбнулась одними глазами. – Ей должно понравиться.

Тэмуджин склонил голову в знак благодарности, сунул сверток в переметную суму с одеждой. Напоследок взглянул на свою мать и тронул коня.

По куреню ехали шагом. Тэмуджин отчужденно смотрел на знакомые юрты, в сумраке хмурого утра проносившиеся слева и справа, и равнодушно, как о чем-то уже далеком, думал о том, что на этом месте он видит их в последний раз. Курень без него укочует на осенние пастбища, потом – на зимние, а в какую сторону их род направится следующей весной (где будут хорошие травы) – знают одни небожители.

За крайними юртами тронули коней рысью. Тэмуджин с братьями ехал, приотстав от взрослых шагов на пятнадцать. По бокам его рысили Бэктэр и Хасар. У Хасара словно лук с колчаном отобрали: с лица не сходила обиженная мина. У Бэктэра на лице было пусто, будто и не случилось ничего, а едут они сейчас за убежавшими от куреня телятами.

«Радуется, что без меня будет вместо старшего, – гадал Тэмуджин, косо оглядывая его, – или, наоборот, оскорблен, что для него я стал еще выше?»

– Бэктэр с Хасаром, без меня живите дружно, – сказал Тэмуджин и тут же понял, что зря.

Хасар непримиримо сдвинул брови, отвернулся в сторону. Равнодушно мерцающие глаза Бэктэра все так же холодно смотрели перед собой.

– Мы дружно будем жить, брат! – из-за спины Хачиуна дрожащим от тряски голосом прокричал Тэмугэ, держась за заднюю луку седла.