— Я могу уничтожить клетку, созданную своими руками, но тебя — никогда.

Гермиона проснулась среди ночи от приглушенного хлопка. И если бы не выматывающие события последних дней, она тотчас же вскочила бы на ноги. Но глубокий сон, впервые за несколько дней, сморивший ее в чужом доме, никак не хотел выпускать ее из своих объятий. Она боролась с негой долго. Еще несколько минут сидела на кровати, пытаясь унять неизвестно отчего возникшее головокружение. Наконец, она встала. Ведь нужно было проверить все ли в порядке у Драко. И будь Морфей сговорчивее, отпусти он Гермиону из царства своего чуть раньше, комната Драко встретила бы ее пустотой. Теперь же, деликатно постучавшись, она услышала: «В чем дело?». Чуть более раздраженно, чем требовали приличия. И она, конечно, ни за что не догадалась бы, что дело в волнении, которое пытался скрыть Драко.

Гермиона вернулась в постель и тут же мгновенно уснула, решив, что хлопок ей, должно быть, приснился. А Драко еще долго не мог сомкнуть век и все думал о том, что разрушающее заклятие, пущенное в автоматон, могло разбудить весь дом.

«Я могу уничтожить твою тюрьму, но никогда моя рука не поднялась бы на тебя», — думал он. Уже под утро юноша забылся тяжелым сном, в котором, точно в театре теней возились мутные серые сновидения. И не кошмары вовсе, но словно дементоры, высасывающие жизненные силы, они мучили Драко до самого утра. И только пение нового жильца — алой птицы, запертой в клетке у изголовья, отделило утро от ночи.

Дом наполняла тишина, и судя по бледному свету, что мог различить Драко, час был совсем ранний. Встав, юноша подхватил клетку и направился к окну. Всего мгновенье потратив на сомнения, он широко распахнул створки. Прохладный утренний воздух дыханием ветра ворвался в комнату, будя на своем пути все к чему ни прикасался: шорохом страниц выругался старый том, забытый Драко на столе, кувыркнулась пустая чернильница. А птица в клетке тревожно вскрикнула и ударилась о прутья.

Никогда она не видела воли. Ведь Драко подобрал ее совсем птенцом. Он не знал, что это за птица, никогда не видел подобных ни в маггловских книгах, где пытался найти, ни в учебниках Хагрида. Но когда он увидел замерзающего птенца по дороге в Хогсмид, он поднял его и бережно завернул в кашемировую варежку. Драко сам выходил птицу. Когда та отказывалась есть — кормил ее из пипетки и обогревал. Юноше всегда казалось, что Харт, так он назвал питомца, боялся света, вот и поселил его в клетке — груди автоматона. Теперь же он понял: не в свете дело, да и держать птицу взаперти дальше было бы высшим проявлением эгоизма. Он открыл дверцу клетки и крикнул в утреннюю тишину: «Лети!»

Драко еще долго слышал писк удаляющейся птицы, но не закрывал окно. Возможно, подсознательно он надеялся, что Харт вернется, ведь он привык жить в неволе. И несколько мгновений спустя Драко действительно почувствовал мягкое прикосновение перьев к своей щеке, но тяжесть в плече говорила, что птица несопоставимо больше алого малыша Харта. Драко не нужно было прикасаться, чтобы догадаться — птица, приземлившаяся на его плечо, — семейная сова Малфоев.

Нащупав пергамент, привязанный к птичьей лапке, Драко поблагодарил птицу, добавив: «За угощением лети к Вииво». Сунув письмо в карман, он спустился в столовую.

…

— На тебе синее платье и пахнешь ты сиренью. Доброе утро.

— Это новые духи, — в голосе Гермионы слышалось смущение. — Мне понравились и я решила… что-то изменить. Слегка. В себе.

— Старые были лучше, — безапелляционно заявил Драко, — но речь не о том. Несколькими минутами ранее я получил письмо и был бы признателен, получив твою помощь. Прочитай его вслух, пожалуйста.

Он передал свиток в руки Гермионы.

…

Взгляд торопливо обежал строчки, которые каллиграфическим почерком Нарциссы Малфой сообщали, что возвратиться чета Малфоев планирует сегодня же и ближе к обеду, а о результатах своей поездки сообщит не в письменной форме. Прочитав послание родителей вслух, Гермиона выжидательно посмотрела на Драко.

Лицо юноши не выражало никаких эмоций.

— Как думаешь, они нашли то, что искали? — не вытерпела Гермиона.

— Нет. Уверен, что нет. Мама очень эмоциональна, когда дело касается меня. Не думаю, что она стала бы так испытывать мое терпение. Скорее нас ждут какие-то подробности. И отец традиционно скажет, что сделано все возможное.

— Но ведь это так.

— Я понимаю. Поэтому давно ничего не жду.

С этими словами Драко развернулся и, пожелав Гермионе отличного дня, собрался было покинуть комнату.

— Драко, — высокой нотой пронзило воцарившуюся тишину собственное имя.

— Что?

— Это письмо… оно значит, что я должна буду покинуть Мэнор сегодня.

— Насколько я помню, договор между вами с отцом составлен именно таким образом. Ты можешь быть свободна. И если у тебя намечены дела в центре реабилитации, то я отпускаю тебя уже сейчас.

— Я могу остаться… если ты попросишь… я могу… приходить к тебе, если тебе это нужно.

— Мне нужны книги. Нужна семья.

— Но…

— «Но» — это оговорка. Условие. Иногда решения, Грейнджер, принимаются быстрее, чем приходит их осмысление.

С тех пор, как Гермиона покинула поместье Малфоев, прошла неделя, но покой так и не приходил. Все валилось из рук, а мысли оставались по-прежнему заняты событиями последних дней. Она с улыбкой вспоминала того Малфоя, который слишком самоуверенно украл у нее поцелуй, показал ей свою библиотеку и мастерскую. Но на смену солнечным видениям приходил тот Драко, который холодно попрощался с ней и с тех пор не прислал ни единой совы. Затем ей снова и снова вспоминался Драко — дурной мальчишка из школы: дразнивший, обижавший. И Гермиона понимала, что этот темный образ постепенно вытеснит из головы все хорошее и светлое, что случилось между ними в последние дни. Защитная реакция организма — превращать в фантом все, что сердцу не угодно.

Проведя в праздном бездействии выходные, Гермиона с удовольствием вернулась к работе в больнице Святого Мунго. По вечерам она так же, как и раньше, играла на фортепиано, чуть приглушив звук средней педалью. И вроде бы ничего не изменилось, кроме того, что Рахманинов как-то сам собой ушел из репертуара. «Элегия» слишком сильно напоминала о вечере в библиотеке Мэнора.

Гермиона уговаривала себя, что ей вот совершенно не интересно, как дела у Драко, и проглотила вопрос о его самочувствии, когда в кабинете Главного колдомедика вновь увидела Люциуса Малфоя.

— Добрый день, мистер Малфой.

— Добрый, мисс Грейнджер, — поприветствовал ее Люциус, по-малфоевски узнаваемо чуть растягивая гласные звуки. Мужчина встал, и учтиво поклонившись, приложился губами к тыльной стороне кисти.

— Меня вызвал мистер Бернс. Если я правильно понимаю, вы ко мне, мистер Малфой.

Ни единый волосок платиновой шевелюры, собранной в аккуратный пучок, не шелохнулся при отрицательном покачивании головой.

— Нет, мисс. Я пришел всего минуту назад. Позвольте предположить, что вас позвали раньше.

— Наши дела подождут, Люциус, — вставил свое слово Бернс. — Вы, Гермиона, можете зайти через час. Думаю, мы успеем уладить наши дела.

— Хорошо, я… — она отчаянно придумывала ту верную реплику, которая позволила бы повернуть русло разговора в интересующую сторону. Но слова не находились, а на щеках слишком откровенно разгоралась алая заря.

— Всего доброго, мистер Малфой. Увидимся, мистер Бернс, — с этими словами девушка вышла за дверь, понимая, что никогда уже у нее не будет причин поговорить о Драко. Потайная дверь в сокровенные уголки душ Малфоев и в их дом приоткрылась лишь на время. Гермионе не хотелось верить, что ею просто воспользовались. Удобнее было думать, что гордому семейству аристократов привычнее прятать свои настоящие эмоции.

А вот думать о Драко перед сном было совсем не удобно.

Гермиона никогда не слышала о «синдроме отличницы» применительно к себе. Даже обучаясь в маггловской начальной школе и принося домой только высшие оценки, она частенько получала замечания от учителей за неопрятный внешний вид. И не раз краснеющая миссис Грейнджер выслушивала от классной наставницы, что Гермиона единственная девочка, позволяющая себе прийти на занятия в мятой юбке, с беспорядком на голове и даже в разных чулках.